Две Европы [Очерки Верхнезаморского клуба]

14. Об истоках модерна

К.Ш.: Христианство вместе с Античностью представляют некий двуединый процесс. Античность в интеллектуальной области характеризуется тем, что вводит понятие всеобщего – сущности, которую можно только мыслить. Греческая философия мыслит общими понятиями. Провозглашается тезис о тождестве бытия и мышления. По – настоящему сущим объявляется лишь всеобщее, тогда как всё единичное считается вторичным. В области антропологии сущность человека определяется греками как микрокосм. А отдельный индивид – это лишь его несовершенная версия.

Аристотель, правда, несколько противостоит этому взгляду, и в качестве антитезы всеобщему вводит понятие «первой сущности» как обозначение единичного. Особенно важна эта аристотелевская категория для антропологии. Однако это было только предварительное нащупывание того, что впоследствии будет открыто христианством – ипостаси, личности. А пока человеческая «первая сущность» не получает этого статуса. Греки не знают личности, им известен только индивид.

Средневековье, как я уже сказал, является неотъемлемой частью, а именно – вторым актом, двуединого, духовно – интеллектуального процесса, начавшегося в Античности – процесса создания универсальной антропологии. Христианство вводит в пространство человека категорию единичного существования. Помимо общей человеческой сущности оно открывает в человеке единичную субстанцию – метафизическую ипостась. Именно это открытие и является главной сутью Средневековья: в тандеме с Античностью оно рождает двумерного, двусоставного человека. Человек, таким образом, имеет два полюса существования – общечеловеческий (сущностный) и единичный (ипостасный).

Проблема, однако, в том, что всеобщая человеческая сущность разбита на бесконечное множество индивидуальных осколков, и каждый человек в реальности владеет не полноценной человеческой природой, а таким вот индивидуальным фрагментом, являясь, по сути, индивидом. Поэтому в каждом человеке всеобщность (в том числе целостность человеческой природы) является лишь предметом его мышления. А по факту в нём сосуществуют две единичности – метафизическая ипостась и безличностная, эмпирическая индивидуальность (обломок сущности). Но если ипостась самоценна и целостна, то индивидуальность – это лишь фрагмент всеобщей человеческой сущности. И эти единичности живут в разных измерениях. Ипостась – метафизична, индивидуальность – космична.

Латинская вставка в Символ веры перевернула всю богословскую и антропологическую картину. Филиоквистский взгляд, в отличие от традиционно христианского, отдаёт первенство безличной сущности, которая из себя порождает личностное начало. Это нововведение имело фатальные последствия прежде всего для западной антропологии. Ипостась как метафизическая основа конкретного человека постепенно исчезает из поля зрения западной культуры и её место занимает эмпирическая личность – «персона», которая, по сути, сливается с индивидуальностью. Таким образом, в западно – христианской парадигме полюс всеобщего в пространстве человека по – прежнему занимала сущность. Полюс же единичного вместо ипостасной личности отдаётся индивидуальности – персоне. Потаённая личность как бы на словах оставалась, но лишалась онтологического статуса, поэтому «смерть субъекта», «смерть Бога» и «забвение бытия» было лишь делом времени.

Уже в XI веке Ансельм Кентерберийский ищет рациональные доказательства бытия Бога. Причём ищет мучительно, напрягая все силы, работая, по его собственному признанию, до изнеможения[99]. Когда «вера, ищущая уразумения»[100] начинает искать рациональные аргументы? Это обычно происходит, когда она теряет свой предмет – единичную ипостась, с которой можно общаться непосредственно тет – а – тет. Вот тогда и ищутся опосредованные пути. И главным из них является мышление. Но мышление приводит не к божественным Ипостасям, а к божественной Сущности. Так Ансельмом, а также известным своими злоключениями Пьером Абеляром были заложены основы схоластики – специфической, западной формы рациональности. А вскоре в дело вступает Фома Аквинский, который уже здесь развернулся по полной. Так и рождается модерн. И это не эпоха, это тенденция. Схоластика была лишь первым этапом этого процесса.

Последней шанс Западу дал Иоанн Дунс Скот. Наряду с мышлением и чувственностью он выдвигает третий, непосредственный вид познания – интуицию[101]. Это была очень сильная ипостасная декларация, которая вполне могла выступить третьей координатой знаменитого спора об универсалиях. Это придало бы спору объём и вывело бы его из замкнутого круга. Но о самой ипостаси как носителе интуиции Дунс Скот уже не упоминает – к XIII веку она была окончательно утеряна. Так вера, как вид особого, ипостасного познания, не имея метафизического носителя, окончательно исчезает на Западе с Дунсом Скотом. Без этой третьей позиции спор об универсалиях скатился в плоскостное противостояние разума и чувства. Это спор о природе (сущности). И из этой дилеммы нет никакого положительного исхода.

Д.М.: Но ведь европейское средневековье – это гимн вере. Вера – центр жизни средневекового европейца.

К.Ш.: Восточного европейца, византийца – да. Но не западника. Вера – это опыт, опыт ипостаси. Но если в самой онтологии ипостась отсутствует, то откуда возьмётся опыт веры? Это уже скорее интуитивная надежда, смешанная с эмоциями. И всё это, конечно же, не может служить надёжным источником познания. Западники это понимают. И тогда, в отсутствие ипостаси, фокус внимания западных богословов сосредотачивается на сущности, онтология которой не подвергается сомнению. Сначала в этот фокус попадает, естественно, божественная Сущность, а затем и сущность человека, мира, и всех вещей. Но сущность всегда познаётся только рационально. Поэтому именно рациональное познание стало главным инструментом западных интеллектуалов.

Так что главная деятельная сила западноевропейского человека эпохи Средневековья – это отнюдь не вера, это его разум:

«Западные теологи и философы уже с первых столетий христианства отдавали приоритет интеллектуальному определению сущности перед историческим и бытийным опытом личности. В противоположность этому греческий Восток всегда исходил из приоритета личности перед сущностью»[102]. И с каждым столетием эта разница лишь нарастала. Дунс Скот, который опирался на интуицию как аналог веры, выглядит скорее белой вороной. У Фомы Аквинского в его «Сумме теологии» уже даже «отсутствует какое бы то ни было упоминание о личном Боге бытийного отношения. Бог здесь предстает как объект логического исследования, как абстрактная интеллектуальная достоверность, абсолютно актуальная онтическая сущность, безличная и бытийно – недостижимая движущая причина. На греческом Востоке, напротив… Опыт Церкви есть знание Бога, знание как событие личного отношения»[103].

При этом западное богословие осознаёт принципиальную непознаваемость, апофатичность божественной Сущности. Разум призван был объяснить именно катафатику божественной Сущности, а заодно человека и мира. Отсюда такое важное место принадлежит рациональности.

Д.М.: А как же эпоха мрака? Тёмные века?

К.Ш.: Да, в этом свете довольно нелепо выглядят чёрные мифы эпохи Просвещенчества о якобы тёмном Средневековье. Знаете, есть геноцид – уничтожение народа, а есть хроноцид – стирание целой эпохи. Так вот, такой клеветы, какая обрушилась на Средневековье, не знала ни одна историческая эпоха. Причём клевета эта была направлена как раз на её сильные стороны и достижения. Просвещенцы уверяли, что Средневековье – это время тёмных предрассудков, и оно должно уйти в прошлое. Начинается эра разума. Только есть одна проблема: по сравнению с высочайшим уровнем рациональных рассуждений, присущих средневековым трактатам, писанина просвещенцев – это невысокого уровня журналистика, примитивная публицистика, дешёвая безапелляционная пропаганда. Не «когда – то», а именно в Средневековье возникли первые университеты, оттачивающие строжайшую систему аргументации. На базисе средневековой рациональности выросла вся европейская наука. Принципы аргументации – на высочайшем уровне. Огромное количество дистинкций: схоласты различают такое количество понятий и их оттенков, какое не снилось ни философам Модерна, ни, тем более, просвещенцам.

Однако, при всём уважении к величию и способностям разума, он мёртв. В нём нет живого опыта. А его знание опосредовано. Игнорирование ипостаси привело Запад к атрофированию веры как опытного метафизического способа познания. Вера стала трактоваться негативно – как отсутствие опыта, как «незнание». Вера – это некое волевое моральное усилие, трактуемое как добродетель. Но это вера безопытная, слепая, и оттого часто – фанатичная. Вот ты просто верь и всё. Человек как бы не знает, но слепо верит. Хватает, а схватить не может, и только раздражается. Здесь рождается отчуждение и противопоставление: «знание – вера (незнание)».

Вера в православии не отчуждается. Апофатизм сущности здесь восполнялся ипостасным соединением, и вера была опытом реального личностного общения человека с Богом. В акте веры происходит встреча одной ипостаси с другой ипостасной реальностью. Парадокс, неизвестный западникам: Бог трансцендентен, непознаваем, но я с Ним общаюсь на ты, непосредственно, опытно, как личность с Личностью. Точно так же как одна человеческая личность общается с другой. Только у человека есть внешняя, видимая оболочка, а у Бога её нет.

Это не значит, что всякий православный имеет такую опытную веру. Конечно нет. Большинство из нас – слепцы в вере. Наша синкретическая личность слишком оторвана от своего духовного «отца» – ипостаси, слишком непослушна ему, поэтому её опыт веры ограничен, она видит горний мир «как сквозь тусклое стекло, гадательно» (1Кор. 13:12) Тут важно другое: в православной традиции такая вера является эталоном и целью. И главное – этот опыт был осуществлён на практике целым сонмом святых.

Западный человек своим мышлением обосновывает существование Бога, а его единичность остаётся сиротой, т. к. не имеет живого опыта общения с Ним. Но человек – не робот, ему нужно личное живое молитвенное ощущение. Первыми против этого положения дел восстали католические мистики.

Западная мистика рождается одновременно с западной рациональностью. И всё это как – то подозрительно совпадает со временем окончательного разделения церквей. Отпад от единого вселенского христианства приводит Запад к потере ипостаси. Эта метафизическая единичность всё более растворяется и ускользает от западного человека. Но человек по – прежнему не только всеобщ, но и единичен. Я – это единица, от которой человеку невозможно избавиться. И тогда ипостасная единичность в человеке заменяется природной, чувственной – персоной.

Основоположником западной индивидуалистической мистики считается Бернар Клервосский, основатель Ордена Тамплиеров. Бернар противопоставлял веру мышлению и подозрительно относился к рациональному богословию. Но западная мистика – особая. Ей присуща телесность. Это путь чувственного сострадания подвигам Христа. Это не любовь ко Христу, а, скорее, влюблённость в Него. Об этом свидетельствует молитвенный опыт многих канонизированных католических святых.