Статьи и письма 1934–1943

В повествовании Полибия о взятии Нового Карфагена (в Испании) Сципионом Старшим мы находим пример этой римской жестокости, которая, как следует из текста, заходила дальше, чем обычная жестокость того времени. «Когда Публий увидел, что в город вошло уже достаточно войска, он, согласно обычаю римлян, послал большинство солдат против жителей города и отдал приказание убивать без пощады всякого встречного и воздерживаться от грабежа, пока не будет дан к тому сигнал. Мне кажется, римляне поступают так с целью навести ужас на врагов. Вот почему часто можно видеть в городах, взятых римлянами, не только трупы людей, но и разрубленных пополам собак и отсеченные члены других животных. Благодаря множеству застигнутых в городе людей, смертоубийство на сей раз было ужасное».44 После взятия цитадели Сципион собрал всех оставшихся в живых после резни, учиненной по его приказу; каждый из них, несомненно, потерял кого-то из дорогих им людей. «…Он приказал выделить прежде всего свободных граждан с их женами и детьми, а потом ремесленников. После этого он обратился к гражданам с увещанием остаться в благодарность за оказанное им благодеяние друзьями римлян и отпустил всех по домам. Обрадованные неожиданным помилованием, граждане со слезами на глазах пали ниц перед военачальником и удалились. (…) Таким обращением с военнопленными Публий сумел внушить гражданам любовь и доверие и к нему самому, и к Риму»45. Этот город ничем не провинился перед римлянами, не считая того, что, находясь под контролем карфагенского гарнизона, он по отношению к ним автоматически оказывался во вражеском лагере.

Разрушение Карфагена достаточно показывает, что даже крайняя степень покорности не могла обезопасить от жестокости римлян. Свободное население союзных государств не в меньшей степени служило Риму источником поступления рабов, чем население вражеских стран. Вифиния, страна греческой культуры, союзная Риму, чей царь Прусий объявил себя «вольноотпущенником римского народа»46 и коленопреклоненно облобызал порог курии, при следующем правлении оказалась неспособна помочь войсками Марию, потому что большинство вифинцев были уведены публиканами и служили как рабы в римских провинциях.47 Узнав об этом, Сенат, стремясь сохранить союзников пригодными для использования в военном отношении, постановил освободить всех свободнорожденных подданных союзных наций, которые оказались в провинциях в качестве рабов. Сицилийский претор начал применять это сенатское постановление, и в течение нескольких дней лишь на этом острове было освобождено более восьмисот таких несчастных; однако рабовладельцы немедленно приложили усилия к тому, чтобы остановить этот процесс. Об этом повествует Диодор Сицилийский.

Согласно Аппиану, во время осады Нуманции в Испании молодежь соседнего города возгорелась желанием помочь этому несчастному городу; старики, боясь гнева Рима и надеясь смягчить его немедленным проявлением покорности, сами раскрыли римлянам этот план; римляне, внезапно окружив город и угрожая немедленно разграбить его, принудили выдать четыреста знатных молодых людей и отрубили им всем руки.48

Нанеся поражение Филиппу, царю Македонии, римляне сами торжественно провозгласили свободу Греции под неистовое ликование греков. Тем не менее с этого момента Рим вмешивался во внутренние дела греческих городов, причем не советами, а приказами. Города, объединенные в Ахейский союз, направили в Рим депутацию с целью почтительно объяснить, что эти приказы противоречат законам, клятвам, государственным соглашениям. Но один из членов депутации по имени Калликрат, предшественник Зейсс-Инкварта49, начал энергично возбуждать Сенат, говоря, что те люди, которые стали бы убеждать поставить повиновение Риму выше законов, будут плохо приняты народом во всех греческих городах и возьмут верх только в случае поддержки римской силой. Сенат объявил в Греции, что городами должны управлять такие люди, как Калликрат; Ахейский союз, перепугавшись, сразу же поставил Калликрата стратегом.

В последующий период времени два человека, которые тогда пользовались наибольшим моральным авторитетом в Греции, Аристен и Филопемен, расходились во мнениях лишь относительно того, следует ли выполнять любой приказ римлян, отнюдь не дерзая возражать, или можно иногда позволить себе протестовать, с готовностью подчиниться, если протест останется напрасным50. Аристен утверждал, что если нельзя делать то, что досточестно, нужно смириться с тем, чтобы делать полезное; и что если человек не может показать себя способным на неповиновение, то он не должен и осмеливаться говорить об этом. Филопемен отвечал, что в таком случае положение ахейцев не будет отличаться от положения жителей Сицилии и Капуи, открыто признающих свое рабство; и он-де хорошо знает, что в определенный момент греки будут принуждены выполнять все, что прикажет им Рим, но вопрос в том, стоит ли ускорить или отсрочить этот момент.

Во время войны Рима с Персеем51 была очевидна заинтересованность Греции в том, чтобы Македония не потерпела поражения, и Полибий, сквозь свои рабские умолчания, ясно дает понять, что это чувство разделяли почти все греки. Но почти ни один из городов не решился действовать в этом направлении. Родос предоставил Риму свой флот и отказался помогать Персею даже в случае неспровоцированного нападения римлян на него; но после начала войны он предпринял попытки посредничества между обоими противниками. Этого было достаточно, чтобы после победы над Персеем Сенат, обвинив Родос в том, что он не желал этой победы, назначил обсуждение вопроса, следует ли объявить ему войну. Посланцы Родоса, видя, что их протесты бесполезны, унизились до крайней степени мольбы и покорности; Тит Ливий вкладывает им в уста обещание, что если Рим объявит им войну, они оставят все свое имущество в целости и сохранности, а сами всем народом – мужчины, женщины и дети – доставят свои тела в Рим, чтобы отдать их в рабство. В конце концов, благодаря защитительной речи Катона, они получили меньшее наказание.52

Ахейцы предоставили Риму свое войско и направили для этой цели депутацию, среди участников которой был Полибий; тем не менее, как только война закончилась, Сенат вызвал в Рим несколько тысяч именитых греческих граждан, среди которых был и сам Полибий; их преступление заключалось в том, что они не желали победы ни Риму, ни Македонии и пассивно ожидали исхода борьбы. Сенат отказался как позволить им вернуться на родину, так и судить их, тем самым признавая, что им невозможно было предъявить никаких обвинений; они были рассеяны по всей Италии (кроме Полибия, которого Сципионы приняли у себя в Риме). Греческие города не переставали посылать в их защиту депутации, приходившие с ветвями мольбы, но все было напрасно. Греция осталась отдана в руки Калликрату53 и его друзьям, возбуждавшим против себя такую ненависть, что дети посреди улицы освистывали их как предателей. Большинство несчастных, принудительно переселенных в Италию, там и умерли; остальные были освобождены только через пятнадцать лет, но так и не смогли восстановить прежних общественных свобод.

Когда Рим объявил Карфагену войну, греки попытались сбросить с себя ярмо изменников, продавшихся Риму; несомненно, их побуждало к этому возмущение столь жестокой агрессией, а также надежда на то, что Рим, занятый в Африке, не сможет применить против них каких-либо репрессий. Естественно, выдвинувшиеся при этом вожди оказались не на высоте подобной задачи. Рим довольствовался дипломатическими мерами до тех пор, пока не был разрушен Карфаген. Ужас, обрушившийся в тот момент на Грецию, неумолимо приводит на мысль (но намного более мучительно) страны, которые покрыла тень гитлеровского господства. «Одни в отчаянии налагали на себя руки; другие бежали из городов куда попало, без всякой цели впереди, лишь бы не видеть возмущающих душу событий в своих городах; третьи шли выдавать друг друга римлянам как врагов; четвертые клеветали и изобличали ближних своих, хотя в данное время никто и не требовал от клеветников подобной услуги; иные выходили навстречу римлянам с молитвенными ветвями, сознаваясь в вероломстве и расспрашивая, что ожидает их, прежде чем кто-либо заговаривал с ними об этом. Когда начали действовать чары54, повсюду было множество людей, которые кидались в колодцы или с высоты стремнин, так что враг, как гласит поговорка, и тот был бы тронут при виде тогдашних несчастий Эллады. (…) Что касается фиванцев, то они поголовно покинули город, и он остался без жителей»55. Коринф тогда был полностью уничтожен; Полибий был свидетелем того, как разрушались его чудесные здания. Греция была обращена в колонию, и греки впали в ту униженность, которую отмечают латинские писатели императорской эпохи. Греческий гений, который, несмотря на упадок, цвел еще в III веке во всех областях, погиб тогда безвозвратно, исключая те его следы, которые еще оставались в Сирии и Палестине56. Что же до Рима, он лишь испортил его чистоту рабским подражанием, которое крадет его еще и сегодня на наших глазах, едва удерживая лишь отдельные его проблески в поэзии. В том, что касается других искусств, философии, науки, можно считать античную цивилизацию почти угаснувшей вместе с Грецией.

Мужество, благородство, неутомимая энергия, героическая решимость защищали от жестокости римлян не лучше, чем покорность. Это испытали на себе испанцы, и особенно несчастная Нуманция, город, где недавно проведенные раскопки показали, что прежде разгрома в него проникли греческое влияние и искусство. Вириат, по счастливой случайности уцелевший при истреблении всего своего народа, сдавшегося после того, как римляне пообещали сохранить ему жизнь, свободу и земли, побудил несколько испанских народов, среди которых были нумантинцы, стать врагами Рима. Три года спустя, заперев римское войско в таком месте, где ему грозила верная гибель, он великодушно предложил мир, был объявлен другом римского народа и признан владельцем земель, которые он занимал. Но Сенат тайно приказал всячески вредить ему, а затем почти сразу же, вопреки договору, объявил ему войну. Застигнутый врасплох, Вириат был вынужден бежать вместе со своими воинами и вскоре погиб от рук предателей.57

Подобным был и жребий Нуманции. Рим, владыка мира, разрушивший Карфаген и полностью подчинивший себе Грецию и Македонию, вынужден был послать против этого города, защищаемого восемью тысячами воинов, сначала сорокатысячную, а затем шестидесятитысячную армию и потратил десять лет, чтобы его покорить. На четвертый год осады римский военачальник предложил мир, пообещав добиться от Сената благоприятных условий, если Нуманция сдастся. Сенат не пожелал предоставлять этих условий, и война продолжалась. В следующем году римляне вследствие паники оказались в окружении. Не имея другого способа избежать полного истребления, они согласились на мир с Нуманцией на равноправных условиях; римский военачальник скрепил это соглашение клятвой. По Плутарху, чей рассказ совпадает с рассказом Аппиана, это спасло жизнь двадцати тысячам римских солдат. Однако Сенат не утвердил соглашение и выдал военачальника нагим и закованным в кандалы нумантинцам, которые не захотели его принять. Наконец против Нуманции был послан Сципион, разрушитель Карфагена. Во главе шестидесяти тысяч человек он полностью окружил город укреплениями,58 чтобы сломить его голодом; он постоянно отказывался от битвы, на которую нумантинцы его упорно вызывали. Он также не захотел позволить им сдаться иначе, как на его милость. Наконец, доведенные голодом до людоедства, они покорились. Многие из них убили себя, не желая даваться в руки Сципиону. Остальных продали в рабство, и город был срыт до основания. Ни законы войны, которые всегда предписывали обращаться с городом, если он сдастся, менее сурово, чем если его возьмут штурмом, ни героическая доблесть и выносливость, проявленные этими людьми, не могли склонить Сципиона хоть на малейшее снисхождение. Согласно Аппиану, иные считали, что он поступил так, думая, что великая слава основывается на великих бедствиях. Он был прав, поскольку римляне удостоили его прозвища «Нумантинский» и его слава не померкла вплоть до наших дней.