Статьи и письма 1934–1943

Скажут: Германия стала агрессивной и опасной с тех пор, как сделалась объединенной и централизованной нацией. Это неоспоримо. Но то же самое было и с Францией; объединенная Франция всего на два столетия старше объединенной Германии. Всякий народ, который становится нацией, подчиняясь централизованному, бюрократическому и военному государству, сразу же становится и на долгое время остается бедствием для своих соседей и для всего мира. Этот феномен присущ не германской крови, а государственной структуре Нового времени, во многих отношениях сходной с политической структурой, выработанной Римом. Почему это так, быть может, трудно представить с полной ясностью; но что это так, ясно вполне. Одновременно с тем, как в той или иной стране возникает нация под властью государства, возникает новый фактор агрессии, и дальнейшее развитие нации надолго остается агрессивным. Избежали этой участи лишь несколько небольших европейских стран, сложившихся при соблюдении местных свобод, а также, до некоторой степени, одна крупная страна, Англия109, которая даже сегодня далека от того, чтобы иметь все характерные черты современного государства.

Но явление, которое возникло не вчера, должно волновать все умы, размышляющие о той опасности, что нависла в наше время не только над миром и свободой, но и над всеми без исключения человеческими ценностями. Все изменения, произошедшие за последние три столетия, приближают людей к ситуации, когда в целом мире не останется абсолютно никакого источника послушания, кроме государственного авторитета. Большинство людей в Европе не повинуются ничему другому. Семейное влияние на несовершеннолетних слабо, а на остальных равняется нулю; местные и региональные власти в большинстве стран осуществляют только ту часть полномочий, которая делегирована им властью центральной. В области производства послушание начальству не просто оказывается, а продается за деньги; таким образом, его авторитет исходит не из какой-либо традиции, не из взаимного, более или менее подразумеваемого согласия, а основано на торге, чуждом всякого достоинства и ставящем послушание в исключительную зависимость от защиты его государством. Даже в интеллектуальной сфере государство, с дипломами и званиями, которые оно присваивает, стало почти единственным источником реального авторитета.

С другой стороны, власть государства не останавливается ни в каком направлении никаким законным пределом. Для него нет такого предела вне его границ, потому что каждая нация суверенна. Что бы она ни делала, ни один вышестоящий орган не имеет права судить ее действия; даже договоры, которые она подписывает, получают силу только в соответствии с толкованием, которое она дает им сама, без возможности какого-либо другого толкования, которое на законном основании давалось бы извне. Ее власть фактически имеет пределом только силу других суверенных наций, то есть либо войну, либо прямую или косвенную угрозу войны. Это предел фактический, но не правовой, предел вынужденный, а не принимаемый добровольно.

Внутри демократических государств власть, по-видимому, ограничена только правами индивидов; но если амбициозные люди желают и умеют выбрать благоприятный момент, сам механизм демократии может быть использован для отмены части этих прав или всей их совокупности. А после того, как эти права отменены, уже не существует никакого законного средства к их восстановлению, кроме лишь восстания. Если люди, обладающие различными титулами государственной власти, перестают желать демократии, страх перед восстанием подчас может их сдерживать, но ни один закон не сможет обязать их сохранять ей верность. За пределами Европы обширные территории, подчиненные посредством завоеваний, покоряются воле того или иного европейского государства; а в остальном мире все чаще наблюдается тенденция к созданию политических структур, более или менее копируемых с политической структуры западного государства. Пределом подобной эволюции – к счастью, теоретическим – стало бы такое положение, когда на всем земном шаре любой человек будет послушен постоянно и исключительно государству, подданным которого является, и ни одно государство не будет послушно ничему, кроме собственных прихотей. С любой точки зрения, какая устойчивость, какое равновесие, какая гармония возможны при таком направлении развития?

Совершенно ясно – и г-н Селль это убедительно показал – что юридическое понятие суверенной нации несовместимо с идеей международного порядка110. Гражданский порядок существует менно потому, что отдельные люди, даже там, где они свободны, не обладают суверенным правом распоряжаться собой и своей собственностью. Всякий порядок предполагает наличие законного авторитета, решения которого обязательны для всех, кто подчиняется этому порядку. Но суверенитет каждой нации относительно всех остальных связан с суверенной властью, которую каждое государство осуществляет над своими подданными. Ибо, пока эта власть сохраняется, всякое действие, предпринимаемое против недружественной нации, должно действовать на всех членов и подданных этой нации; оно, таким образом, должно принимать форму войны, угрозы войны или экономического давления, которое, превысив определенную степень, неизбежно ведет к войне. Война – это действие, принять решение о котором и осуществлять которое может только одна или несколько стран; и поскольку никто не может извне предписать нации вести войну, не может быть полицейского средства для авторитета, который доминировал бы над нациями. Такой авторитет может осуществляться только в том случае, если он обладает законной, то есть публично и всеобще признанной, властью освобождать в определенных случаях граждан или подданных государства от обязанности подчиняться этому государству. И тогда не подданные, решившиеся на гражданское неповиновение, а само государство, которого бы коснулась такая мера, было бы поражено чувством неполноценности, свойственным мятежникам. Но совершенно очевидно, что подобная мера возможна только в том случае, если ниже государства и выше отдельных лиц существуют законные власти, правомочные подобное решение исполнить. Международный порядок предполагает, что определенный федерализм может устанавливаться не только между нациями, но и внутри каждой большой нации. Тем более связь между колониями и их метрополией должна быть федеральной связью, а не отношением простого подчинения.

Победители 1918 года решили установить определенный международный порядок. С этой целью они попытались добиться признания определенных запретов и определенных обязательств, общих для всех стран; а на некоторые из стран пожелали возложить особые обязательства, такие как разоружение для Германии и обязательства по отношению к национальным меньшинствам для ряда стран Центральной Европы. Из-за особенно сильного противодействия была оставлена в неприкосновенности догма о национальном суверенитете, и власть каждого государства над своими подданными осталась неизменной. Такая попытка не только не могла увенчаться успехом, но и не заложила даже первоначальных условий для успеха. Власть, на пути которой нет никакой законно установленной границы, неизбежно стремится к расширению как внутри, так и вовне; любое централизованное и суверенное государство является потенциально агрессивным и диктаторским и становится таковым на деле в той мере, в какой считает себя обладающим силой для этого.

В текущей войне можно представить себе несколько возможных исходов, если допустить, что Германия потерпит в ней более или менее крупное поражение. <1> Европу можно вернуть в положение, мало отличающееся от того, в котором она находилась, например, в 1930 году. Тогда народы получат передышку, но, возможно, не очень долгую. <2> Европа от истощения может впасть в широко распространившийся кровавый беспорядок, которым воспользуется Россия; последствия этого будут непредсказуемы. <3> Соотношение сил может измениться таким образом, что могущество Германии будет на весьма долгое время подавлено мощью победивших наций; такое развитие событий, может быть, и не выглядит слишком вероятным, но его следует предполагать, поскольку многие люди прямо сейчас с большим шумом заявляют об условиях мира, которые предполагали бы долговременное военное сокрушение Германии. Поскольку, к счастью, невозможно уничтожить весь немецкий народ или даже значительную его часть, такое подавление предполагает принуждение, наложенное в момент победы и сохраняемое в течение длительного времени. Коалиция не может прилагать продолжительных и непрерывных усилий; взять их на себя придется одной нации; ею неизбежно будет нация континентальная, то есть Франция.111

Если бы Франция предприняла такое усилие, не будучи материально и морально способной выдержать его, новая война, которая, возможно, уничтожила бы ее, стала бы для нее наказанием за то, что она осмелилась выйти за рамки своих сил112. Но давайте допустим, что она на это будет способна. Неужели то, что она имеет в себе от мудрости, свободы и человечности, не обречено погибнуть в условиях крайнего напряжения национальных сил, необходимого для столь огромной задачи? С другой стороны, разве не должна она будет овладеть силой принуждения, которая сделает ее хозяйкой Европы? В таком случае традиции, унаследованные от римлян, Ришелье, Людовика XIV и Наполеона, определенно восторжествовали бы во Франции. Иначе говоря, гитлеризм не исчез бы; он оказался бы перенесен к нам вместе со своими целями и методами. Те, кто будет использовать его, не узнают его в натурализованном виде, зато те, кто испытает его болезненные последствия, узнáют его более чем вполне. Для будущего человечества, для цивилизации, для свободы такая победа была бы не намного лучше поражения.

Победа тех, кто защищает с оружием правое дело, не обязательно является победой справедливой; победа более или менее справедлива не в зависимости от причины, заставившей взяться за оружие, а в зависимости от порядка, который установится после того, как оружие сложат. Сокрушение побежденного не только всегда несправедливо, но и всегда гибельно для всех – побежденных, победителей и зрителей, и тем более гибельно, чем более могущественным был побежденный народ; ибо тем серьезнее возникающее при этом нарушение равновесия.

Тем не менее бесконечно желательно, чтобы немецкая нация была расчленена, – но при условии, что это расчленение, пусть даже оно будет выполнено силой, не должно поддерживаться силой. Это возможно только в одном случае, а именно если победители (допустим, это будем мы) примут и для себя ту трансформацию, которую навяжут побежденному. До тех пор, пока между людьми не установятся другие связи, кроме тех, которые осуществляются через государство, государства будут продолжать систематически и периодически организовывать взаимное убийство подданных друг друга; и никакое давление со стороны общественного мнения, никакие усилия доброй воли, никакая международная комбинация не будут в состоянии помочь избежать такой судьбы. Череда массовых убийств должна завершиться либо триумфом единого государства, которое покорит множество народов гнету некоего нового подобия «римского мира», а затем медленно распадется, либо взаимным разрушением государств, которые в конечном итоге развалятся вследствие непосильного напряжения.