Две Европы [Очерки Верхнезаморского клуба]

* * *

К.Ш.: Древние греки утверждали тождество бытия и мышления. Они считали, что существует только то, что мы можем мыслить. А то, что мы видим, существует лишь условно, это некое относительное существование. И у них был на это серьёзный резон.

Скажем, мышеловка. Для человека, который ничего не знает о мышах и о том, что их надо ловить, это довольно странный предмет. Для чего вообще нужна мышеловка? Для того, чтобы ловить мышей? А откуда это видно? Что конкретно в мышеловке говорит о её цели? Что я должен увидеть, пощупать, понюхать или облизать, чтобы почувствовать, что это – именно мышеловка? Ничего такого, оказывается, нет. Ответ на вопрос о предназначении, цели и смысле мышеловки даёт не ощущение и не восприятие. Его может дать только разум. Т. е. уловить смысл любой вещи не под силу никакому чувству. Смысл – это именно знание, это некая информация, не доступная эмпирическому считыванию.

В любом существовании есть какой – то смысл. Всякая вещь существует с какой – то целью. Но цель эту невозможно увидеть. Её нельзя пощупать или понюхать. Она не обнаруживается чувствами, ощущениями и даже измерительными приборами. Из самого материального предмета не вытекает прямиком цель его существования. Её можно только знать. Можно знать заранее. Можно догадаться, исходя из уже имеющегося знания. Можно придумать самому. Но в любом случае это будет результат мыслительной деятельности. Цель, смысл, сущность можно только мыслить.

Даже если вещь осуществляет свою цель, без знания о том, что это именно и есть подлинная цель, можно заподозрить, что это происходит случайно. Если человек не знает, что такое мышеловка, но видит, как в некое неизвестное приспособление попала мышь, может ли он из этого эмпирически наблюдаемого факта сделать вывод об истинном предназначении этой вещи? Можно ли с уверенностью сказать, что мышь попала именно в мышеловку? А вдруг это случайность? Мало ли где застревают мыши? Разве все эти вещи являются по своей сути мышеловками? А вот в магазине полно мышеловок, в которые никогда не попадали мыши. Т. е. здесь мы не имеем эмпирических фактов. Следует ли из этого, что пока в них не попала хотя бы одна мышь, они не являются мышеловками? Но они продаются именно как мышеловки, и на ценнике написано их название – мышеловка, цена 100 рублей.

Ещё раз: сущность, предназначение вещи, её цель не выводится из опыта. Это – знание, результат мышления. Если каждый день наступать на швабру и получать черенком в лоб, то из этого ряда постоянно повторяющихся фактов вроде бы как сам собою напрашивается вывод: предназначение швабры – давать в лоб. Но будет ли этот смысл истинным? Нет, не будет. Потому что наблюдение эмпирических фактов ещё не даёт знания. И мы знаем, именно знаем, что смысл существования швабры – в другом.

Допустим, мы ни разу в жизни не видели, как шваброй моют пол, но тысячу раз получали ею по лбу. Но если мы имеем истинное знание о предназначении швабры, то наперекор эмпирической реальности, т. е. вопреки фактам (!), делаем вывод о том, что регулярно наблюдаемые инциденты (удары в лоб) – это не более, чем цепь случайностей, ничего общего не имеющих с истинным предназначением швабры. Любая вещь – не есть предмет чувственного восприятия. Это – знание. Мышление первично по отношению к материальному бытию.

Челентано в «Укрощении строптивого» был сильно удивлён тем, что стоящий на полу предмет – это телевизор. Обычно он пользовался им как табуретом. При этом все части телевизора были на месте. Как выяснилось позже, он даже работал. Но Челентано не знал, что это телевизор, и пользовался им как табуретом.

Это, конечно, гротеск, но он подчёркивает важный факт: чувственное познание вещи не раскрывает её смысла. Оно буквально бессмысленно. Смысл определяет мышление. Оно же даёт название вещи. И тогда вещь используется в соответствии с этим смыслом. Вместе с исчезновением смысла исчезает и сама вещь. Её нет. Если же в неё вкладывается другой смысл, она используется в соответствие с этим смыслом. Но тогда это уже другая вещь, с другим названием. Челентано вкладывал в телевизор смысл табуретки, и пользовался им как табуреткой. Поэтому телевизора в комнате действительно не было. Там была только табуретка.

Мышеловкой можно пользоваться как подставкой. Телевизором – как табуреткой. Книжный шкаф для замерзающего бомжа – не более чем куча дров. А микроскопом очень хорошо колоть орехи. Чтобы на все 100 %, по полной программе пользоваться вещью, надо знать её истинное назначение, её подлинную цель и смысл существования.

На эту тему есть еще одна антиномия, известная со времён Античности. Я о ней уже тоже вкратце упоминал. Это антиномия части и целого. Главное её содержание – несводимость целого к своим частям.

Возьмём, к примеру, стул. Весьма странный предмет для того, кто видит его в первый раз. Не менее странный, чем мышеловка. С таким же неуловимым смыслом. Да и сам он тоже неуловим. Если попробовать попасть пальцем в стул, то у вас ничего не получается. Куда бы ты не ткнул, обязательно попадаешь не в стул, а в деталь стула. Это ножка. Это спинка. Это сидение. Это болтик. Стул где? Его как бы нет. Части стула есть – они видимы и ощутимы, а сам стул целиком чувственно не обнаруживается. Чувства в упор его не видят. Для них стул неуловим. Стул как целое есть предмет знания его цели, предназначения, смысла.

Чувственная реальность раздроблена. Здесь нет предмета как чего – то целого. Любой наблюдаемый предмет чувственно воспринимается буквально бессмысленно – просто как сумма своих частей. Но без понимания цели это просто отдельные части, собранные в некой замысловатой конфигурации. Детали вроде бы есть – а самого предмета нет. Предмет в своей целостности и неразделённости на части ускользает от нашего чувственного восприятия. Потому что видны только его части, сложенные вместе. Но для чего именно они сложены, мы не видим. Мы это мыслим. Потому что складываются они не случайно. Их кто – то сложил, следуя определённой идее. И эту идею мы не можем видеть, мы её можем только мыслить. Есть идея – части соединяются, и стул появляется. Нет идеи – части остаются частями и стула как целого нет.

Когда человек, который не знает, что такое мышеловка, смотрит на мышеловку, он её не видит. Он видит только детали мышеловки, сложенные вместе. Чувственному восприятию вещь всегда является не в целостности, а в частях. Она бессмысленна, а значит не существует. Чтобы вещь появилась, должна быть объединяющая все её части идея.

То, что стул всё – таки есть, есть как нечто целое, человеку говорит не чувство. Это ему незаметно подсказывает скромняга разум. Это он тихо и спокойно, без лишней шумихи собирает наблюдаемые части воедино, наделяя каждую вещь смыслом существования. Целое и цель – слова однокоренные. И целое, и цель можно только мыслить. Причём в неразрывном единстве. Без смысла, без цели любая вещь тут же распадается на фрагменты. И становится просто бессмысленной суммой своих собственных частей.

Разум из разрозненных наблюдаемых фактов создаёт целостность путём наделения её смыслом существования, целью. Существует только то, у чего есть цель существования и что можно мыслить. Разум даёт смысл разрозненным частям, а значит единство, целостность и само существование чувственным предметам.

Обо всём об этом говорили ещё древние греки 2,5 тыс. лет назад. Для Платона целое является предметом мышления, и оно имеет приоритет над собственными видимыми частями[91]. Аристотель – вообще идейный рабовладелец, для которого «власть господина над рабом есть своего рода наука»[92]. Мыслимое целое для него является «рабовладельцем» своих «рабов» – видимых частей. Я как человек являюсь рабовладельцем собственных частей – сказал своему пальцу согнуться, и он согнулся, приказал своим ногам шагать, и они шагают. Я как целое первичен, а они – мои части – мои рабы и не спорят со мной, и это нормально. Если мои части не подчиняются мне как целому, это означает, что произошёл сбой системы и в этом случае следует обратиться к врачу. Целое является смысловым, а значит первичным началом любого явления. При этом целое действует совсем «недемократически». Оно навязывает частям свой сценарий и организовывает их по своему плану, указывая им их место и роль. Таким образом, целое есть эмпирически не фиксируемый принцип организации частей.

Этот принцип был сформулирован Аристотелем в его «Метафизике»: целое больше, чем простая сумма его частей. Уже позже, в ХХ веке для этого был введён специальный термин – холизм.

Сама по себе сумма деталей стула не даёт. Но цель стула, взятая сама по себе, тоже не есть стул. Реальная вещь составляется из соединения, своеобразного «брачного» союза нематериальной цели и материальных деталей. Цель, которую мы мыслим, должна соединиться с деталями, которые мы видим, и организовать их. Поэтому вещь как единое целое существует только в мыслимой реальности. В чувственной реальности она существует лишь как сумма своих частей. В этом и есть разница эпистемы и дианойи. С первой работает «надлунный» разум, со второй – «подлунный» рассудок.

Предмет как целое есть его невидимый дух, и он первичен по отношению к своим материальным частям. Всё то, чем эта вещь обладает, существует лишь постольку, поскольку отвечает её цели. Все части, детали и значимые свойства предмета напрямую зависят от его цели. Но вот как раз эта самая цель, сущность, смысл и назначение невидимы, «неочевидны». Стул как сумма материальных предметов видна и даже ощутима. А вот стул как таковой, как нечто целое и неделимое, стул в своих целях и смыслах не виден. Также неуловимо и назначение стула, главная цель его существования. Это результат мыслительного процесса. Но это неочевидное стоит в центре вещи и управляет её видимыми деталями.

Все детали вещи именно такие, какими они должны быть для лучшего достижения её цели. Видимое подчинено невидимому. Материя подчинена духу. Все свойства и детали мышеловки, которые видимы, обусловлены целью мышеловки, которая невидима. Она скрыта от органов чувств и открыта лишь разуму. Все детали самолёта, все его технические и аэродинамические характеристики строго обусловлены его целью. Всё видимое, чувственно воспринимаемое в самолёте именно такое, какое необходимо для того, чтобы воплотить его невидимую, мыслимую цель.