Грани «русской» революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное

Оратор резонно спрашивал: что же мы ратифицируем? Разве это мир? «…Я спрашиваю, на какое время, во имя каких целей, задач мы на куске России, который соизволили изменники украинского народа, – буржуазная Рада – выделить как территорию Великороссии, во имя каких целей и задач мы на этом пятне России прекратим войну и ратифицируем мир для этого куска России, во имя каких задач и каких целей?» Камков требовал вместо «мира во что бы то ни стало» продолжения революции во что бы то ни стало: «Когда мы ставили вопрос напрямик, мы, лично я, не раз ставили вопрос, почему вы призываете к соглашательству с Францией, Англией, Америкой и др. империалистами и выполняете задачи, которые на вас возложены, – задачи холопов, прислужников перед иностранным капиталом? На это все, в том числе Церетели, отвечали: да, позиция невыгодная, мы знаем, что это неудобно, мы сами хотели бы быть свободными, но мы не можем этого сделать, ибо в тот час, в тот день, при том соотношении сил, которое имеется в нашей стране, при нашей слабости мы не можем порывать узы, которыми нас история связала с определенным империализмом. В тот день и час, когда мы это сделаем, мы будем разгромлены натиском другого империализма. И мы на это отвечали, что революция, постольку жива, поскольку она закладывает новые основы социального строительства, не исходит из такой примитивной бухгалтерии, арифметики, а базируется на том международном движении, которое неминуемо, фатально неминуемо должно совершиться». «Я спрашиваю, из какой арифметики вы исходите, не из той ли бухгалтерии, из которой исходили Чернов и Церетели, когда доказывали, что мы не можем порывать с империализмом французским, английским, итальянским, иначе мы будем раздавлены? Я утверждаю, что никакого различия нет».

В этом слабость эсеров – точно такой же марксистский расчет на мировую революцию, как и у большевиков. И Ленин ведь тоже говорил: мы с Октября стали оборонцами. Получается, что различие было только в тактике. О «защите социалистического Отечества» вспоминали как-то между делом, но весь упор делали именно на продолжение революции – немедленно в революционной войне вплоть до перерастания её в мировую (эсеры) или после «передышки» во всемирном восстании пролетариата (большевики).

Эсеровская горячность в лице Камкова дошла до признания, что его партия вместе с большевиками сознательно разлагала армию: «Политическое интернациональное движение – есть политика разложения армии. Иначе быть не может. Германские интернационалисты разлагают германскую армию, итальянские разлагают итальянскую армию, и мы, как интернационалисты, разлагали нашу армию, желая вырвать её из тисков империализма». Война поэтому должна вестись другими силами – революционными. Причём, не для защиты Отечества, а для мировой революции: «Для нас кусок территории не играет ровно никакой роли, поскольку мы стоим на интернационалистической точке зрения. Если империализм ещё достаточно силен, чтобы вести на дело Каина, на уничтожение русской революции не только палачей, но и армию, мы говорим: что бы ни случилось, рано или поздно, – вернее рано, – мы будем иметь поддержку международного пролетариата в этой войне, и захват той или другой губернии для нас не играет роли».

Что касается условий мира, то эсеровская оценка такова: «эти условия есть самое ужасное вынуждение трудового крестьянства и пролетариата к войне, где он проигрывает все свои позиции, теряет все свои завоевания, и – что хуже всего и печальнее – сдает их без боя, что не может вызвать ни энтузиазма, ни подражания, ни восторга в сердцах международного пролетариата, который мог бы, должен был бы и, в конце концов, придет на помощь исстрадавшейся революционной России».

Рациональная часть выступления Камкова состояла в том, что силы немцев небезграничны. Даже для оккупации одной Псковской области им нужен был целый корпус. Фактически наступление немцев теперь невозможно: они не могут сформировать недостающие корпуса. Действительно, для прекращения наступления немцев достаточно было партизанской войны, которая продолжила бы изматывать немцев, и без того уже находящихся на грани поражения (даже с выходом России из войны капитуляция Германии состоялась всего через 8 месяцев). Отсюда мы можем понимать, что Брестский мир был нужен большевикам вовсе не потому, что у них не было армии. Напротив, они распустили армию, чтобы вместо неё создать другую армию – под чекистским приглядом. И поэтому им нужна была «передышка». К тому же они с этой другой армией собирались воевать не с немцами, а с теми, кто не принимал их террористический режим.

Выступавший от меньшевиков Мартов (46) обратил внимание, что Съезд будет голосовать, так и не ознакомившись с текстом договора, который был роздан делегатам только с началом заседаний. Действительно, большевистским делегатам достаточно было слова их лидера, что нужна «передышка». Остальные доводы они даже не слушали.

Мартов указал: «германское и австрийское правительства обязуются не предпринимать никаких шагов против Советской власти. Поздравляю тов. Ленина, живущего отныне не только милостью Красной Гвардии, но и милостью Вильгельма». Контрибуция составит не менее 10 млрд рублей, о чём собравшиеся даже не подозревают. Съезд похож на волостной сход, где нет специалистов, которые хотят и могут разобраться в сложном международном документе и воспользоваться тем, что мирный договор предполагает уточнения при ратификации. Большевики предлагают не задумываться о той жертве ради мира, которую они готовы принести – отдать немцам всё революционное движение в составе поляков, латышей, эстонцев, а также «отдать Батум, Карскую крепость туркам, которые будут грабить, это значит отдать армян и грузин, чтобы их вырезали поголовно». Притом что Закавказье не признало власть СНК, который распорядился не подконтрольными ему областями. Действительно, очень скоро турки приступили к тому, что им позволили большевики – к геноциду армянского народа.

и контрибуций большевиками отброшена. А территориальные уступки не положены на карту – граница германских притязаний точно неизвестна. Нет карты Украины, откуда должны быть выведены советские войска. На одной из карт Украина простирается до Каспийского моря. То же самое касается границ Финляндии – до каких пор они простираются? Если Украина оккупирована, то откуда в Великороссии возьмется хлеб? Видимо, с Украины он поступит в Германию, а не в Россию. Туда же уйдет и сырье, острый недостаток которого ощущается в российской промышленности, где по этой причине закрыты многие предприятия. Кроме того, «русский народ фактически из войны не выходит. Он только переменил союзника». Всё самоуправление на оккупированных территориях немцы разгоняют, «как здесь разогнали большевики». Лихач предложил: «вчитайтесь в те пункты договора, которые имеются в нём, относительно денационализации банков и относительно выплаты по аннулированным уже Советской властью долгам германскому капитализму».

Для чего это нужно? А вот для чего: «происходит перестрахование готовой уже рушиться власти Совета Народных Комиссаров международным путем». Эту фразу ведущий Съезд Свердлов ещё стерпел. Но Лихач сказал: «У Николая II злым гением была Алиса Гессенская, у Ленина же есть также свой злой гений…» И в этот момент оратор был лишен слова. Возможно, завершение фразы выпало из стенограммы. Может быть, Лихач хотел назвать запретное имя Инессы Арманд? Тем самым он мог поставить под вопрос авторитет Ленина, и поэтому был изгнан с трибуны.

Анархист-интернационалист Ге[129] сказал, что большевики после Октября стали другими, а среди революционеров пропал общий язык. В самом деле, всем, кроме большевиков, видно, что подписывается мир не революционный, а империалистический. Он тушит революцию – как в России, так и в мировом масштабе. Его мысли продолжил эсер-максималист Ривкин (370), который обратил внимание, что при власти большевиков ничего не изменилось: у кого нет средств, тот голодает, как и прежде, а обещанный рабочий контроль на производстве привел лишь к закрытию предприятий. Одновременно ведется борьба с безработицей и устанавливается всеобщая трудовая повинность. Выходим из войны, но принуждены разоружать суда бывших противников, если они заходят в наши порты, а также снабжать германские войска. Мирный договор – это передышка для Германии, чтобы в лучших условиях снова двинутся вперед. В пику Ленину, назвавшему русских отсталым народом, Рывкин приводит пример испанцев, которые изгнали войска Наполеона, будучи «ничто в техническом смысле»: «Народ, который был воодушевлен желанием не быть рабами, сделал очень много».

Штейнберг [130] от левых эсеров остроумно оценил выступление Ленина: «не меньше часа тов. Ленин занимал нас только одной фразой и даже не революционной фразой, а фразой призывающей трудовой парламент к капитуляции, смирению и уступкам». Он предсказал дальнейшие уступки, поскольку Ленин заявил, что «мы совершенно бессильны». Ни одно революционное мероприятие теперь невозможно, потому что всюду вмешивается германский империализм. Если революция не смогла защитить себя на фронте с оружием в руках, то её социальные завоевания будут разрушены и в тылу. И в этих условиях встанет из гроба «призрак» – Учредительное собрание.

В ответ Зиновьев, выступая от большевиков, изощренно поиздевался над оппонентами: «Почему это левые с.-р., когда они были в правительстве, не протестовали против демобилизации армии, почему никто из них не сказал, что это преступление – демобилизовать армию. Я спрашиваю вас, почему даже Учредительное Собрание, которого так испугался сегодня т. Штейнберг, почему даже это Учредительное Собрание провозгласило демобилизацию армии? Почему? Потому, что это неизбежно вытекает из создавшихся объективных условий». Но впереди большие перемены: «Соотношение сил меняется, и меняется в нашу пользу. Мы глубочайше убеждены, что границы, которые воздвигаются сейчас Вильгельмом, будут кратковременными. Мы полны веры в социалистическую революцию».

Плетнев (биографических данных нет) от фракции объединенных интернационалистов также вспомнил прошлое, но уже в отношении позиций большевиков: «Товарищ Ленин, когда говорил о революционной фразе, и тов. Зиновьев, когда разъяснял эти слова, говорили, что прежде чем занимать определенную позицию, необходимо учесть силы. Я спрашиваю у товарища Зиновьева: в октябрьские дни, когда большевики взяли на себя ответственность за будущее России, учли ли они тогда свои силы, и то, что мы видим сейчас, не является ли результатом неправильного учета сил?» Позиции для отступления СНК не подготовил. Необходимо восстановить единство фронта революционно-демократических сил. «Мы ставим вопрос о перевыборах Советов, чтобы они вернулись к первоначальному состоянию, чтобы они стали революционной организацией».

На этом прения были прекращены. Возможность выступить – уже с заключительным словом – была снова предоставлена Камкову (325), но тот был явно не готов – говорил длинно и путано, постоянно повторяя одно и то же, как будто ему уже больше никогда не придется выйти на трибуну. В заключительном выступлении Ленина также не было ничего нового – только ещё более циничное издевательство над оппозицией и извращение всех сказанных от её имени слов. После чего зачитываются резолюции от фракций, голосуется за основу большевистская резолюция, и она принимается: по предварительным подсчетам за Брестский мир высказались 784, против 261, воздержалось 115, не голосовало к тому моменту 84. После голосования Куйбышев [131] зачитал декларацию от той части большевиков, которая была против Брестского мира и призывал «к священной обороне социалистической революции». Её подписали 55 делегатов-большевиков (из 814 членов большевистской фракции с решающим голосом). Затем были зачитаны декларации от других фракций, которые уже ничего не меняли и не прибавляли ничего нового к сказанному.