Токсичные тени

26.

Бен был ещё жив, вопреки распространённому мнению.

Он был ещё жив и всё ещё был в церкви. Да, он был в плохом состоянии - бешеные не прошли мимо него. Его кусали, царапали, били, его тело представляло собой карту синяков, ушибов и распухших порезов.

Но он был очень живучим.

Вскоре после того, как были убиты последние члены банды Роули, бешеные, оставив Бена умирать, ускользнули обратно в ночь, как тени, обратно в охотничьи угодья Кат-Ривер.

Бен понял некоторые вещи сейчас.

Они укусили его, и микроб, или что это было, теперь тоже был внутри него. Он чувствовал, как это начинает работать. Это не теряло времени.

Может быть, была определённая ясность, которая пришла с пониманием того, что твой конец неизбежен, но он верил всему, что сказал Джонни. Раньше он не был уверен - не на сто процентов, хотя, как бы безумно это ни звучало, это имело смысл, - но теперь да, он верил.

И за обращение веры пришлось дорого заплатить.

Эта болезнь или что-то ещё была просто слишком коварной, чтобы иметь естественное происхождение или причудливую мутацию, она была разработана, чтобы делать то, что она делала... придурками в белых лабораторных халатах с не бóльшим состраданием или уважением к человеческой жизни, чем у террористов, закладывающих бомбу в больнице.

Может быть, он был слишком строг с ними, но он так не думал.

Как и Джонни, он потерял всякое уважение к влиятельным лицам этой страны.

Но теперь это было кончено. Вскоре это перестанет быть его проблемой.

Он находился в приходской столовой католической церкви Св. Фомы. На обеденном столе, закутанное в белую простыню, лежало тело его покойной жены.

Это произошло в результате поиска более короткого пути. Более быстрой дороги домой из казино. Это стоило жизни его зятю Сэму, а теперь и его жене. А вскоре и самому Бену.

Он был один.

Бешеные покинули церковь, утащив с собой мёртвых.

Церковь молчала.

Бен сидел в кресле в углу, люстра горела приглушённо. Так и должно было быть - теперь Бен испытывал отвращение к яркому свету. Голос оптимизма продолжал говорить ему, что он просто устал, но он знал лучше. Кончики пальцев онемели. Его конечности дрожали. Спастические конвульсии то и дело сотрясали его. Его тянуло вырвать, лихорадило, болела голова. В горле у него пересохло и сдавило... но мысль о воде вызывала у него сильную тошноту.

У него был вирус.

Он был заражён "Смеющимся человеком".

Оно было внутри него, творя свою пагубную магию. Скоро скоро...

Он подошёл к столу, снял простыню с неподвижного тела Нэнси.

Дорогой Иисус, моя жена, моя жена, о Боже, о Боже, о...

Он стиснул зубы, сжал губы. Сейчас не до эмоциональных всплесков. Он будет охранять её тело до рассвета, а потом убьёт себя. У него был большой разделочный нож из кухонного ящика.

Лицо Нэнси выглядело сжатым, глаза глубоко ввалились в орбиты. У неё была серая, пёстрая бледность, губы бескровны и дряблы. Он снова поднял её, проверяя её гибкость. Если она действительно мертва, то её кровь не должна была циркулировать, но этого не произошло. Трупного окоченения тоже не было. Её конечности были гибкими и вялыми. Но он не мог найти ни пульса, ни сердцебиения, ни признаков дыхания.

И её плоть была холодной.

Ужасно холодной, как тело, вытащенное из замёрзшего озера.

Что всё это значило?

Вот как это происходило? Какая-то предсмертная кома, какая-то ублюдочная форма метаболического анабиоза, а потом... а потом...

Он накрыл её.

Она была мертва. Она должна была быть мертва.

Он снова сел, поддерживая караул смерти. На стене висела картина Тайной вечери. Рядом простое деревянное распятие. Это заставило его вспомнить фильмы ужасов, которые он видел. Трупы, поднимающиеся из тумана смерти, удерживаемые религиозными символами. Но это был вымысел, мрачная фантазия, связанная с религиозным мифом.

Он сел в кресло, наклонившись вперёд.

Усталость охватила его.

Он продолжал засыпать, его конечности болели, глаза были тяжёлыми. Единственное, что удерживало его от обморока, это конвульсии, сотрясавшие его через неравные промежутки времени. Пот лился с него реками... ледяной, душистый пот.

Он снова задремал... потом его глаза распахнулись.

Что-то изменилось.

Он не был уверен, что, но что-то. В комнате стало прохладнее? И что это был за запах, этот оттенок сырого разложения? Может быть, всё это было в его воображении, может быть, это было только в его сновидении?

Он посмотрел на крест на стене, промямлил какую-то полузабытую из детства молитву.

Волосы на затылке встали дыбом, словно воздух потрескивал от какого-то странного электрического разряда.

Мурашки покрыли его руки, поползли по позвоночнику. Он чувствовал что-то резкое, необъяснимое, почти как озон.

Простыня, покрывающая Нэнси, слегка дрожала. Это было едва заметно, но... как будто что-то струилось по её телу.

Бена сейчас трясло.

Один в этой церкви, в этой огромной пустой тишине, дышащей и задумчивой. Наедине с женой.

Он сидел там, и его охватывал чёрный ужас.

Он встал. Он должен был видеть, должен был видеть...

Тело под простынёй начало трястись со злой силой. Оно корчилось и стучало по столу, как будто его било током. Потом всё стихло.

Воздух был тяжёлым.

Руки Нэнси выскользнули из-под простыни в обе стороны и внезапно выпрямились. Они поднялись, пальцы растопырены и дрожат, как будто от напряжения. Из-под простыни доносилось прерывистое, глухое дыхание. Она медленно села, одетая в простыню, как в могильный саван. Её пальцы сплелись и заиграли в воздухе.

Бен медленно покачал головой из стороны в сторону, говоря себе, что этому есть объяснение, что это не означает, что она восстала из мёртвых. Он чувствовал, как вокруг него ползают тёмные тени, похожие на червей.

Простыня соскользнула с серого лица Нэнси.

Низкий скрипучий звук, похожий на безвоздушное волчье рычание, вырвался из глубины её лёгких и превратился в шипящий, нечеловеческий голос.

- Бен... о, Бен... теперь мне лучше, мне лучше...

Её глаза, которые были закрыты, резко распахнулись.

Это были жёлтые охотничьи луны, восходящие на этом сумрачном, бледном лице. Медленно они прошлись по комнате, нашли Бена, устремились на него с явным голодом. Её губы отодвинулись от ровных белых зубов. Она ухмылялась, как бешеная собака, с уголков её губ стекала слизь.

Бен попятился, поняв с безрадостным, безбожным ужасом, что да, Нэнси действительно мертва.

Эта вещь не была его женой.

Она только отдалённо была похожа на неё.

Он продолжал двигаться назад и споткнулся о стул.

Нэнси скатилась со стола плавным ровным движением, на которое человек был бы не способен. Она встала на ноги, какое-то время беспокойно качалась, как корабль, вздымаясь на волнах, а затем взяла себя в руки.

Бен поднял с пола разделочный нож.

Она увидела это и зарычала, оторвав губы от стиснутых зубов.

- Бен, Бен, Бен, - выдавила она, и это был скользкий, влажный звук; ужасный, как шум из змеиной ямы.

Её лицо казалось волнообразным на костях, шевелясь тенью. Её руки были протянуты к нему, пальцы извивались, как дождевые черви, пойманные на солнце.

Он уже был на ногах, готовый использовать нож.

- Нэнси, - сказал он, его голос больше походил на сухое хрипение, чем на что-либо другое. - Пожалуйста... просто сядь.

Её глаза были полированными стёклами, отражающими, как у животного, как будто на них выросла какая-то блестящая и невидимая плёнка. Бен мог видеть в её сияющих шафрановых глазах двойные образы сломленного, разбитого человека, которым он теперь был.

- Обними меня, Бен, - сказала она шёпотом одиноких мест. - Подойди ко мне, мой любимый.

Но он этого не сделал.

Крепко держа нож в руке, он продолжал пятиться.

Она его не знала. Она могла назвать его по имени, сохранить некую инстинктивную память о том, что он был её мужем, но это было лишь средством для достижения цели. Она произнесла его имя насмешливым голосом, как попугай.

- Я не хочу причинять тебе боль, - предупредил он её, - поэтому, пожалуйста, просто держись подальше.

Тогда Нэнси отказалась от идеи человечества.

Она издала жуткий шипящий звук, словно вода, вылитая на горячую плиту, и низко опустилась, крадучись, как животное. Прогорклые петли слюны свисали с её подбородка, пенились на губах, раскачивались из стороны в сторону от её ползучих движений. Из её горла вырывались звуки, безумный лай.

- Нэнси! - крикнул Бен. - Ради бога, послушай меня! Я был твоим мужем! Ты это понимаешь? Ты знаешь кто я? Кто ты?

Но было видно, что ей всё равно, абсолютно.

Рассуждать с ней было всё равно, что спорить с какой-нибудь отвратительной осой-королевой с обнажённым жалом. И она была очень похожа на неё - холодная, насекомоподобная и хищная, человеческая только по форме. Немигающие, её сверкающие глаза были устремлены на него, мерцая ледяным аппетитом. Они были зеркалами, отражающими какую-то тёмную и бесплодную пустоту.

Она испустила леденящий душу визг и бросилась на него яростным паучьим движением.

Бен опустил нож и легко вонзил его в левое плечо на три дюйма. С тем же успехом он мог ткнуть её зубочисткой. Она немедленно набросилась на него, опустив его вниз лёгким движением одной бледной руки. Она без труда прижала его. Её лицо заплыло в волчьей ухмылке, её дыхание было похоже на тлеющий холст.

Бен закричал.

Её язык почернел и блестел. Он играл на его дрожащих губах, ощущаясь холодным и мясистым, как мокрая кожа. Сгустки кисло пахнущей слизи хлынули ему в рот. Он чувствовал её скользкие, холодные губы на своём горле. А потом её зубы, вгрызающиеся глубоко, проникающие, как иглы.

И затем весь он растворился в церковном тумане.

Всё, чем он был, больше не было, потеряно в дымке благодарного безумия.

Но из какого-то отдалённого уголка своего сознания он мог слышать звук её рычания.

И кормления.