Глория

Ее мать! Это она приняла эту форму.

Она знала, что это правда. Она также знала, что ее мать не ожидала оказаться здесь прямо сейчас, не ожидала, что у нее будет такая форма, и Глория закрыла глаза, снова сосредоточившись, и — она снова была в Хиксвилле, на заросшей сорняками площадке перед хижиной, все еще держа камень в руке. Не более чем в двух шагах перед Глорией стояла ее мать и сверкала красными глазами. За матерью, с правой стороны хижины, на земле лежало тело Бенджамина. Ни Дэна, ни Полы, ни Мики не было видно.

Ее мать прыгнула на нее, руки с когтями растопырены в стороны и готовы нанести удар.

Глория отступила назад, вытянув руки для защиты, и оказалась окружена толпой мужчин и женщин, которые сместились перед ней и блокировали атаку ее матери. Она узнавала окружающие лица, когда они проходили мимо: Селия, Сьюзен, Джанин, Пол, Лиззи, Линда, Сейдин...

Это был ее Хиксвилл, и жители города — не враждебная деревенщина, как раньше, а ее друзья, ее братья, сестры, дети — поднялись с улицы, чтобы поддержать ее. Снаружи, из толпы, она услышала крики матери, выражавшие гнев и разочарование.

Глорию толкнули влево, затем вправо, толкнули, но не грубо и не с намерением причинить вред. Это был эффект пульсации чего-то происходящего, чего она не могла видеть, но затем мужской голос крикнул:

— Она у нас! Мы нашли ее!

Она узнала этот голос. Люк. Когда-то он был ее братом.

Собравшиеся расступились, и Глория увидела, что ее мать лежит на земле, удерживаемая людьми, которые никогда прежде не знали друг друга и, возможно, никогда не существовали. Поимка матери явно была нелегкой: у нее был синяк под глазом и кровь на зубах.

— Ты учишься, — сказала она и сплюнула сгусток крови. — Может быть, когда Бенджамин уйдет, ты сможешь сделать что-то свое.

— Верни его.

Мать запрокинула голову и засмеялась. Истерическим громким смехом.

— Нет! Нет!

Глория опустилась на колени рядом с ней.

— Почему?

— Я должна была убить тебя и Бенджамина. Я не должна была оставлять вас в живых. — Она улыбнулась сквозь окровавленные зубы, и руки мужчин, державших ее, дернулись, когда она безуспешно пыталась освободиться. — Вы оба — это ошибки!

Под ними земля превратилась в цемент. Над ними голубое небо потемнело и начало тускнеть.

Глория наклонилась вперед и прижалась к шее матери.

— Прекрати! Я знаю, что ты пытаешься сделать! Вернуть своей серый мир!

На лице старушки появилось выражение боли, она начала задыхаться, и земля снова стала грязной, а небо голубым.

Глория ослабила давление.

— Чего ты хочешь?

— То же, что и ты.

— Что это?

— Ты знаешь.

— Я этого не хочу!

Они смотрели друг другу в глаза, и Глория первой отвела взгляд. Что-то в пергаментном лице женщины испугало ее, что-то, что она почти узнала.

— Кто мы, мама? — спросила она.

— Мы есть то, что мы есть.

— Если я позволю тебе подняться...

— Я убью тебя!

— Почему?

— Ты знаешь почему.

Небо снова потемнело, из голубого стало белым и превратилось в темно-серое.

— Стоп!

— Нет.

— Я сказала тебе остановиться!

Воздух перед ними сгустился и начал уплотняться, в пространстве между ними и хижиной образовалась стена.

Глория обхватила шею матери и вдавила пальцы в плоть.

— Я не хочу этого делать. Прекрати это немедленно!

Ее мать вызывающе посмотрела на нее.

— Да, а иначе что?

Стена продолжала твердеть, расширяясь наружу, и Глория сжала так крепко, как только могла, надавливая сомкнутыми руками на сухую морщинистую шею, вкладывая в хватку весь свой вес.

Глаза ее матери непоколебимо буравили ее саму. Казалось она не испытывала боли.

Затем Глория почувствовала, как что-то поддается. Раздался резкий треск, и тело под ней обмякло. Зарождающаяся стена исчезла, и в небо мгновенно вернулся цвет.

Тяжело дыша, Глория, пошатываясь, поднялась на ноги и отошла в сторону, мужчины, державшие ее мать, наконец, отпустили руки и ноги старухи и встали сами. На земле ее мать начала меняться: волосы то вырастали, то исчезали, тело то укорачивалось, то удлинялось, черты лица то сливались, то уменьшались — ни рта, ни носа, ни одного глаза, — пока наконец ее нельзя было узнать как человека. Мужчины отошли, и Глория встала над телом, глядя вниз на то, во что превратилась ее мать, и на то, чем она всегда была.

Она чувствовала себя измученной, злой, растерянной и ужасно...

...ужасно грустной. Печаль тронула черты ее лица. Она действительно не хотела чтобы все закончилось именно так.

Толпа с улицы либо рассеялась, либо исчезла. Здесь не было никого, кроме нее самой и тел ее мужа и той, что когда-то была ее матерью.

Вокруг них мир, казалось, становился все более туманным по краям... все более зыбким, словно кто-то невидимый стирал ластиком все границы.

Глория поспешила мимо матери к правой стороне хижины и опустилась на колени рядом с телом Бенджамина. Его глаза были закрыты. Глядя ему в лицо, она почти могла притвориться, что он спит, но кровь, все еще сочившаяся из дыры в его груди, опровергала это ложное утверждение, а полное отсутствие признаков жизни в его любимых чертах было очевидным и неоспоримым. Она наклонилась, чтобы прикоснуться к нему. Его кожа была прохладной на ее пальцах, а когда она поцеловала его губы, они показались ей пружинистыми, ненастоящими и с привкусом ее собственных слез.

Выпрямившись, Глория увидела, что ее окружение стало еще более нечетким. На короткую секунду она подумала, что это может быть оптической иллюзией, но, вытерев слезы с глаз, поняла, что мир вокруг нее становится все более бесплотным, обнажая под собой более четкий твердый идентичный мир.

Ее взгляд вернулся к Бенджамину...

Ты не вспомнишь, кто он.

...и ее охватило такое горе и отчаяние, что она застыла на месте и теперь не могла действовать или даже думать. Она смотрела на его неподвижную фигуру, охваченная всепоглощающей печалью. Ее воспоминания уже начинали тускнеть. Она не могла вспомнить, где они жили и были ли у них дети. В голове мелькали мимолетные воспоминания о том, как они проводили время вместе: завтрак за кухонным столом, барбекю на заднем дворе, проклятый шкаф с покатым потолком, жуткий туалет в заброшенном магазине, дом в Колорадо, поездка на экскурсию, чтобы посмотреть на кактусы, — но все это не было связано воедино.

Температура изменилась, когда свет померк, усиливающийся холод вызвал мурашки на ее коже. Она нежно коснулась его губ указательным пальцем.

— Прощай, — прошептала она. — И прости.

Глория закрыла глаза всего на миг, а когда открыла, то уже сидела на приподнятом участке пола в длинной узкой комнате. На стене напротив висел ее огромный портрет. Другие, меньшие ее изображения, некоторые фотографии, некоторые наброски, были наклеены, приклеены повсюду. Деревянный пол, на котором она сидела, было пыльным, как и вся комната. Ее голова казалась тяжелой, онемевшей. Она не была уверена, где находится, но, что еще более важно, не была уверена, кто она такая.

Она сидела, пытаясь сориентироваться, и тупо смотрела на окружающую обстановку. Постепенно она поняла, что комната не была для нее такой странной, как она думала вначале. На самом деле, она была уверена, что уже бывала здесь раньше. В дальнем конце узкого помещения, напротив гигантского портрета, был открытый дверной проем, и через него она увидела пробивающийся солнечный свет. Она медленно поднялась на дрожащие ноги и пошла на белый свет. Затем прищурилась от яркого света. Солнце светило вовсю. Ей почему-то было грустно, пусто, и казалось, что она потеряла что-то или кого-то очень важного для себя.

Она узнала одежду, которая была на ней на огромном портрете, а также некоторые наряды, изображенные на небольших рисунках и фотографиях. Воспоминания начали возвращаться, и она поняла, что комната, в которой она находилась, была интерьером небольшого здания, пристройки в маленьком городке. Название крутилось на языке, но все никак не вспоминалось.

Место, где она помогала людям вернуть тех, кого они потеряли.

Она вдруг вспомнила, кто она. Осознание пришло неожиданно.

Глория огляделась свежим взглядом. Казалось, что с тех пор, как она видела это здание в последний раз, оно пришло в запустение. Сквозь щели в пыльном деревянном полу пробивались сорняки, а из дыры в потолке проникал солнечный свет. Ее должна была встретить группа мужчин...

Рассел, лидера звали Рассел.

...но она была единственной присутствующей. Возможно, они сдались. Или вымерли. Сколько времени прошло с тех пор, как она была здесь в последний раз?

Она вышла на улицу. Погода была теплой, что говорило о том, что, скорее всего, сейчас лето. Перед ней, у начала грунтовой дорожки, ведущей на улицу, стоял мужчина средних лет. Он, похоже, ждал, и она нахмурилась.

Что вам нужно? — хотела спросить она, но он был довольно симпатичным, как грустный щенок, и смотрел на нее с выражением ожидания, которое заставило ее подумать, что когда-то она могла его знать, хотя она не имела ни малейшего понятия, откуда.

Эхо предупреждения прозвучало где-то в ее мозгу.

Ты не вспомнишь, кто он.

Кто сказал ей это? И когда? Ей казалось, что это было не просто предупреждение, а угроза, но она не могла вспомнить, кто это говорил и к кому это относилось.

Может быть, это он?

Он шагнул вперед, и она более внимательно рассмотрела его черты. В нем было что-то почти знакомое, но это была неопределенная ассоциация, неясное ощущение, что они могли когда-то встречаться. Однако он выглядел приятным человеком, и от одного взгляда на него ей стало как-то легче, уменьшилась грусть, которая продолжала ее поглощать.

Она встретилась с его глазами, и что-то в них пробудило ее память. Она узнала эти глаза. Грустные, с небольшой смешинкой. Честные и зеленоватые.

— Привет, — сказал он.

Она знала этот голос. Она шагнула вперед. Поколебалась.

— Бенджамин?

Он широко улыбнулся.

— Глория.