Казаки. Донцы, уральцы, кубанцы, терцы. Очерки из истории стародавнего казацкого быта в общедоступном изложении

На сборах решались все домашние станичные дела, чинился суд и расправа, выслушивались распоряжения властей и обсуждались приготовления к походу. Чтобы собрать круг в необычное время, есаул, прежде всего, делал «закличку», т. е. разъезжал по улицам и зычным голосом выкрикивал: «Атаманы-молодцы, вся честная станица Пяти-избянская, или там какая другая, – сходитесь на беседу, на майдан, ради станичного дела, а кто не придет, на том станичный приговор – осьмуха!». Мало-помалу круг собирался. Выходит казак на середину, кланяется земно на все четыре стороны, потом подходит к атаману и рассказывает свое дело. Старики слушают. Когда казак закончит, атаман говорит: «Есаул, вели помолчать». Есаул кричит, чтобы казаки умолкли, причем поднимает трость и бьет о матицу: «Помолчите-ста, атаманы-молодцы!». Тогда встает атаман и докладывает: «Атаманы-молодцы! Помолчите! Просит Аксен Пахомыч о том-то. Что скажете: дать или не дать?» – «В добрый час!» – отвечают, если хотят дать. Точно также решалось и всякое другое дело. Положим, идет суд, атаман докладывает: «Вот честная станица! Старики присудили наказать его плетьми за кражу: как прикажете – простить его или наказать?». Эти два слова: «В добрый час» или «не надо» – решали всякое дело. Главным делом на суде было миротворение: атаманы и старики сами кланялись спорщикам, чтобы они помирились, не ездили судиться в Черкасск. Иные, упорные, ни за что не сдавались. Сядут бывало, оба в один каюк и плывут в Черкасск тягаться. Иногда по дороге выпьют, еще пуще рассорятся, а случалось, и помирятся. Тогда уже гребут назад. Им и горя мало, что верст 200 помахали руками, зато в станице всегда ждала их долгая встреча – подходили старшины и атаманы, поздравляли с миром. Если же казак обзовет другого позорной кличкой или больно выбранит, а сам, к тому же был неправ, такой должен принять «очистку». По приговору, обиженный брал в руки палку, отмеривал ее по локоть, отрубал, потом бил обидчика по ногам, приговаривая при всяком ударе: «Очисть!». Бил, пока сбор не скажет: «Буде, очистил!». Этим наказанием виновный уже считался очищенным навсегда, как бы и не проштрафился. Такой обычай водился еще в конце царствования императрицы Екатерины II.

На сборах же читались во всеуслышание распоряжения по всему войску, например, опасные грамоты, оповещавшие о каком-либо худом слухе. Читали их обыкновенно станичные писари, которых нарочито для этого и выбирали. После того, как грамота прочитана, составляли с нее список, а подлинную отсылали дальше, в следующую станицу. Письменные казаки в те поры бывали на редкость. Если писарь не случался на месте, то есаул выдавал вместо расписки деревянные рубежки по числу пересылаемых пакетов или колодников: пять рубежек – значило, пять колодников. Такие рубежки выдаются нынче пастухам в получении овец. Да и писарям было немного работы; один старик-писарь сказывал, что гусиное перо служит ему целый год. Особенно долго и деловито толковали казаки, выслушав объявку о походе: когда и где собираться, какими путями двигаться и что с собой запасать. Тут уж обсуждалась всякая мелочь, потому что по понятиям бывалых людей, в походах не нужно предусмотреть, нет такой мелочи, о которой не стоило бы поговорить.

Так как в старину все делалось по обычаю, завещанному от отцов, то, выходя из домов, казаки прощались со всеми соседями и просили их заботиться о покидаемых семьях, потом отправлялись в станичную церковь, куда вслед за ними домочадцы несли вооружение, а жены выводили на площадь коней, обряженных по-походному. У святого храма встречал казаков батюшка в полном облачении, служил напутственный молебен, после чего окроплял святой водой самого воина, потом его оружие и даже коня. Из церкви казаки, предшествуемые батюшкой, ходили на кладбище, где творилась общая панихида по усопшим, и каждый казак, припавши к родной могиле, испрашивал благословение родителей, после чего, набравши в мешочек щепотку земли и поцеловав ее, с благословением надевал себе на шею. Таким образом, если доведется казаку принять смерть на чужбине, родная земля прикроет его прах. Когда, наконец, наступала пора садиться в седло, жена кланялась коню в ноги с приговором: «Несись, родной, с ним в бой, принеси его назад живьем-здоровым». Мать благословляла образом, отец, вручая сыну пику, говорил: «Вот тебе моя пика, древко может сломаться, но копье привози домой, пригодится и твоему сыну». Переходя Дон, станичники черпали священную для них воду, мочили ею голову, утирали лицо, глаза и потом, поклонившись земле и помолясь на Божий храм, направляли коней в придонские степи. Густое облако пыли скоро скрывало казачью силу от взоров семейных, долго и тоскливо глядевших в безбрежную даль.

В прежнее время маршрутов не давали, а просто называлось место, куда казакам прибыть и каких городов держаться в пути. Полки двигались не в полном составе, а малыми командами, по станицам, чтоб легче было довольствоваться; шли напрямик, не нуждаясь в дорогах. Ни горы, ни реки не задерживали казаков. Они поднимались на горные выси, спускались в овраги, переплывали реки. Путем-дорогой, а молодые казаки учились ратному делу: идти по звездам, по ветру, через леса, как лучше вскочить в село, прикрыться бугорком или чем случится, как наводить неприятеля в засаду. Таким образом, мало-помалу, навострились глаза и уши, получалась сноровка и сметка. К разведкам о неприятеле казаки приучались тем, что их рассылали в одиночку в окрестные села добыть языка или доставить весть, посылали за сотни верст разыскать полковой штаб и т. д. Тогда же они приучались стрельбе с коня, наезжали молодых лошадей и, наконец, доходили до такого проворства, что при первой же встрече удивляли врагов. Благодаря такому способу передвижения, казаки приходили на место не только в исправности, но совершенно обученные, готовые к битвам и дальнейшим походам. В походных колоннах стали водить казаков сравнительно недавно.

Оторванные от родины, на чужбине казаки составляли военное братство: они помогали друг другу в нуждах, делили между собой радости и горе, последнюю копейку или же сухарик, умирали друг за дружку. Старые казаки поучали молодых выручать товарища из беды, где бы таковая ни приключилась – на аванпостах ли, в схватках, в преследовании – все равно, клади душу за своего. Они же ревниво следили и за добронравием молодых. По всем этим причинам казаков одной и той же станицы никогда не разбивали по разным сотням и в сотне ставили их подряд, не по ранжиру. Каждый казак боялся чем-нибудь худым опозорить свою станицу, опорочить честное имя отцов, которое он почитал наравне со святою хоругвью. Бывали случаи, когда оплошность односума[7] товарищи искупали кровью.

Отдельные станицы, на службе царской, как бы соревнуясь между собой, старались перещеголять одна другую в удальстве, в богатырстве. Так, например, прославились: Раздорская, Кочетовская, Пяти-избянская и Букановская.

Постройки казаков низовых станиц

Многие казаки из этих станиц дослужились до высоких чинов. Прочие станицы рвались изо всех сил к отличиям, и если начальство сравнивало их с Раздорцами или Пяти-избянцами, то это название принималось как высшее отличие. Самые же станицы гордились заслуженной славой, внушая ту же гордость подросткам и детям.

До 1775 года, при выступлении в поход, вся полковая старшина назначалась по выбору, вольными голосами. Возвратившись на родину, старшина теряла свои привилегии, и только одни наездники на всю жизнь сохраняли почетное звание «царских слуг». Эти считали себя выше старшин. В бою они держались отдельно, имея под рукой поддержку от своей же братии, под названием «крыльщиков», в Прусскую войну был царский слуга Ефим Ермолаевич Koтельников. Он, по желанию фельдмаршала, поскакал со своими крыльщиками прямо против пруссаков, стоявших в боевом порядке, выхватил прусского генерала и доставил его фельдмаршалу. Когда его хотели наградить полковничьим чином, Котельников со слезами отмолился от этой чести; в конце войны он сложил там свою богатырскую голову. Иван Самойлович Текучев тоже поймал в одном сражении прусского генерала и так же, как Котельников, отказался от чинов. Много было таких случаев, что храбрейшие наездники отказывались от дальнейшего повышения. Было то смиренномудрие, или они боялись потерять славу царских слуг – неизвестно. Старики говорят, что причиной было и то, и другое вместе.

В мирной станичной жизни казаков выделялся особой торжественностью день, когда выбирался атаман. Это бывало обыкновенно в какой-нибудь большой праздник, например: Богоявление, Новый Год или в четверг на сырной неделе. После утрени все казаки собирались в станичную. Посидевши чинно малое время, поднимался с места атаман, молился Богу, кланялся на все четыре стороны и говорил: «Простите, атаманы-молодцы, в чем кому согрешил!». Станичники ему в ответ: «Благодарим Аким Феклистыч, что потрудился!». Тогда атаман кладет насеку на стол, подложив под нее шапку и садится в сторонке. Однако, его опять сажают на первое место: «Кому, честная станица, прикажете взять насеку? – должен спросить тот-же атаман». Тут всеми голосами кричат: «Софрону Самойловичу! Сафрону Самойловичу!». Три раза подавался голос, а если разделятся, то и больше. Выкликаемому таким путем временно вручалась насека для выбора атамана. Софрон Самойлович, приняв насеку, в свою очередь, громко возглашает: «Вот, честная станица Пяти-избянская, или там какая другая, – старый атаман год свой отслужил, а вам без атамана быть нельзя, так на кого честная станица покажет?». Как громом грянули станичники: «Макея Яковлевича!», другие – «Якова Матвеича!», третьи – своего… Надо иметь чуткое ухо, чтобы распознать, на кого больше голосов. Старик Софрон спрашивает другой раз, третий: ему все тем же громом отвечают. Тогда, заметив, что за Яковом Матвеевичем больше голосов, вручает ему насеку; старики накрывают его шапками, и он садится рядом с прежним атаманом на большое место. После этого сдаст свою насеку есаул, на его место выбирают другого; еще выбирают десять лучших людей в подписные старики, судьи. Обязанность их заключалась в том, чтобы, в случае нашествия неприятеля, бежать по полям и покосам, со знаменами, призывая всех в осаду; кроме того, мирить враждующих, держать очередь на службу, объявлять на сборе имена виновных, наконец, давать сказки, чтобы не подписались к станице беглые. Насека, о которой упоминалось, в старину была простая терновая палка, испещренная ножом еще на корне, отчего она и пестрела. Впоследствии стали употреблять гладкую лакированную трость, с серебряной булавой. Четверг сырной недели был в то же время днем гульбища, которое продолжалось вплоть до вечера воскресенья – или пешее, или конное в полном воинском вооружении. Атаман заранее оповещал станицу, чтобы гульба происходила чинно, по старине.

Наряд донской женщины XVIII века

Тут же, на сборе, станица делилась на несколько «компаний», или команд. Каждая компания избирала своего ватажного атамана, двух судей и квартирмистра. По просьбе выборных, им выдавались из станичной избы знамена и хоругви. На рубеже съезжались компании из соседних станиц, также со знаменами, под начальством своих атаманов и стариков. После обычных приветствий проделывали «шермиции», т. е. разные воинские упражнения и кулачный бой. Если компания гостила у кого-либо в доме, то знамена выставлялись во дворе, при особом дозоре, по назначению квартирмистра, обязанность которого заключалась в том, чтобы извещать домохозяев, куда команда намерена отправиться. В Прощеное воскресенье, под вечер, выставлялся на площади круг из скамеек, в середине ставили накрытый стол с закуской и напитками. По мере того, как съезжались или сходились компании, все население станицы спешило сюда же покончить день по-христиански. Наконец, все в сборе, атаман при насеке вышел со стариками под жалованным значком, который, вместе с прочими знаменами поставили вокруг круга; ватажки и атаманы садятся подле станичного атамана, затем – старики, чиновные казаки. По обычаю, сначала должны выпить общественной сивушки за Высочайшее здравие, потом – войскового атамана, всего великого войска Донского и, наконец, честной станицы. Ружья в это время палят неумолчно; народ шумит, волнуется, сумятица небывалая. Покончивши питье, атаманы поднялись с мест, и уж тут всем народом молятся либо на восток, либо обратясь на церковь, после чего друг с другом прощаются – поклонами и целованием. Только и слышно: «Прости, Христа ради, в чем согрешил». – «Бог простит», – в ответ. Знамена относятся в атаманский дом, народ расходится, чтобы попрощаться на дому с родными и соседями.