Холодные зори

2. В ПОИСКАХ КРАЯ ЗЕМЛИ

Был тот вечерний час последнего летнего месяца, когда природа как бы задумывается: что же делать дальше, хватит ли на сегодня солнечного тепла и яркого света? А потом, сразу решив, что хватит, начинает быстро тушить солнечный свет, словно торопится наверстать упущенное в раздумье время. Налетает порывистый холодный ветерок, проветривая землю после душного и яркого дня.

Девочка, закутанная в длинную бабушкину кацавейку, спешила к лесу. Она догоняла солнце. Сегодня она должна во что бы то ни стало дойти до того места, где кончается темный бор и открывается край земли, за который, наверное, и прячется небесное светило.

В берестяном туеске под кофтой, на тесемке, перекинутой через плечо, лежала краюха хлеба, посыпанного солью, вареное яйцо, большой мосол с еще не совсем объеденным мясом.

Далеко впереди, то обегая кустик или пенек, то скрываясь в лощинке или останавливаясь в ожидании маленькой хозяйки, бежал пес Кудлай, верный Маринкин дружок и защитник.

Давно ли дедушка принес его на заимку. Псу было очень худо. На помещичьей охоте ему перебили лапу, а когда пес, истекая кровью, запрыгал на трех уцелевших, один из егерей так исполосовал его арапником, что бедняга не смог уже самостоятельно добраться домой. Тут вот и пожалел его Маринкин дед: укутал в дерюжину и принес на руках к себе.

Выхаживала больную собаку Маринка. На глубокую рану прикладывала листья столетника да тряпочки, смоченные каким-то особым лечебным отваром из диких трав, собирать которые для всяческих нужд ее бабушка была лучшая в округе мастерица.

В помои от обеда, которыми кормили больного пса, бабушка тоже добавляла свои лечебные смеси. Раны затянулись, Кудлай окреп. Слегка приволакивая залеченную лапу, двинулся он теперь в дальний путь вместе с маленькой хозяйкой.

Видно, какой-то веками выработанный собачий инстинкт заставлял Кудлая быть впереди, чтобы вовремя предупредить человека о грозящей в лесу опасности — змея ли ползучая вывернется, или коварный зверь лесной набежит, А Маринка и не думала об этом. Да и не была она никогда еще далеко в лесу и диких зверей знала разве только по дедушкиным рассказам. Правда, лисиц, известных охотниц на кур, не раз отпугивала Маринка, если те осмеливались подходить ко двору. Доводилось видеть ей и волков.

Хуторок Спиридонки стоял на поляне среди густого смешанного широколистного и хвойного леса, который тянулся более чем на тридцать верст, до самого центра уезда… Если же пойти назад, в сторону губернского города на большой реке или в сторону Брянщины, там и вообще леса немереные.

К деревенским, крытым соломой дворам лес примыкал так близко, что волки очень часто, особенно зимой, подходили к самым воротам. Не однажды в темные осенние вечера, когда не жгли лучину, доводилось Маринке видеть сквозь маленькие оконца своей хаты, как в черной дали, на гумнах, яркими зелеными огоньками светились волчьи глаза.

Зимой волчье завыванье слышалось даже в избе. Иной раз они забирались по наметанным сугробам снега за дворами на крыши хлевов и амбаров.

Однажды волк, путешествуя по крыше, свалился во двор. На него бросились собаки. Выскочив на помощь верным сторожам, хозяева убили волка оглоблями.

Приходили волки и на водопой к большой полынье, из которой хуторяне брали воду. Мальчишки пугали их пучками зажженной соломы. От яркого света черная бездна полыньи делалась еще чернее и больше. Мальчишки назвали ее Чертовым глазом.

А когда ребятам хотелось покататься вечером на салазках, обязательно на всякий случай разводили костры.

Что за чудесная это была картина!

Искрился, вспыхивая то синими, то ярко-желтыми огоньками, снег на зеленых лапах мохнатых елей. Порою казалось, сами ели шагнули к кострам, будто собираясь в наступление на хуторок.

А тот спрятал свои маленькие приземистые домики со всеми хозяйственными службами под рыхлым снегом, что теперь сверкал в алых отсветах костериков. И затаился. Пойди найди его! Крыши хатенок, надворные постройки, плетни и даже ведущие в хутор дороги, закрытые толстым покровом пушистого снега, сливались с иссиня-белым от такого же снега полем перед хутором.

На отлете от лесной заимки, словно бы прячась в темноте еловой рамени, одиноко стояла банька. Ее занесенная снегом крыша, то исчезая, то вновь появляясь в блестках костров, будто плавала в воздухе. А иной раз, когда пламя особенно ярко разгоралось, вырывая из тьмы продымленные от топки по-черному отдельные венцы ее сруба, чудилось, что стоит эта избушка, и впрямь как в сказке, на курьих ножках: то повернется к лесу дверцею, то встанет к нему глухой стеной.

Трещат сучья в кострах, весело перекликаются мальчишки, катаясь на ледянках. И все-таки слышно, как где-то в лесу гулко прозвенит обломанная тяжестью снега ветка или вдруг заскрипит снежный покров под волчьими лапами.

Когда заслышат где-то поблизости или даже в далекой лесной глуши протяжный волчий вой, игры тотчас прекращают. Все жмутся к кострам, пока не раскатится громким эхом по лесу ответный собачий лай. Теперь вновь можно садиться и лететь в лесную темень на своей ледянке.

Тогда была зима. Но сейчас еще осень стояла в самом разгаре. Днем и тепло и хорошо в лесу.

Что могло сейчас в нем пугать девочку? Опускающиеся сумерки? Неизвестность пути? О зверье она не думала. Но это как раз и заботило и удивляло Кудлая. Ну мог ли он, умный и хожалый пес, хоть что-нибудь знать об истинной цели рискованного путешествия Маринки?

Разве дано собаке все понять в поступках людей?

Взять хотя бы молодого барина. Ну и досталось же егерю, когда он заметил, что тот плохо кормит свору! А не успел месяц вырасти в полную луку, как на первой же охоте этот барин, вместо того чтобы выстрелить по волку, которого он, Кудлай, уже ухватил было за ляжку, пальнул в него, Кудлая, да и поскакал на своем сером в яблоках дальше. И не подумал остановиться и хотя бы для приличия сказать: «Эх, мол, брат Кудлай, что ж это ты сам под пулю метишь?» А егерь тому и рад. Сорвал-таки свое зло на пораненном Кудлае. Барин о псе и не вспомнил.

Или вот Маринкин дед. Сколько ни рычал на него Кудлай, как ни старался укусить старика, все равно тот взял его на руки. За семь верст приволок на себе Кудлая да еще такого верного друга к нему, псу неблагодарному, приставил: свою внучку родную Маринку. Нет, трудно понять их, людей. Лучше нести свою службу исправно возле хозяйки. Сама знает, что делает.

Так вот они и шли. Маринка, опираясь на толстую суковатую палку с замысловатыми колечками и шашечками, вырезанными братом по свежей еще еловой коре в последний его приезд. Кудлай бежал с хворостинкой в зубах. Эту хворостинку хозяйка только что бросила далеко в сторону, так же как бросала она Кудлаю сахарную косточку, которую он обычно долго валял по земле, прежде чем в укромном уголке разгрызет ее своими крепкими зубами.

День клонился к вечеру. Лучи еще теплого солнышка ласкали уже стылую землю. Холодный ветерок, и раньше не раз пробегая по лесным полянам и просекам, теперь подул резко, не унимаясь.

Шумели вершины деревьев; а сучки под ногами начали хрустеть вдруг так гулко, будто нарочно предупреждали в час предвечерья лесных обитателей: «Идет человек, человек идет в наш темный лес!»

Громко крикнула ворона, прострекотали сороки, где-то далеко в лесу тявкнула лисица.

Ночь упала на землю неожиданно. Стало вдруг темно и очень холодно. Из черной лесной глухомани повеяло сыростью и смрадной осенней прелью.

Кудлай попытался вернуть хозяйке ненужную ему хворостинку, но та не поняла его. Ничего не оставалось, как отбежать в сторонку, разрыть землю возле огромного пня, положить туда и слегка прикопать хозяйкин прутик, а затем, подняв заднюю лапу, сделать на этом месте свою заметку, чтобы не потерять прута на обратном пути. Теперь он догнал свою подружку и побежал, чуть поотстав, невдалеке от нее, потому что не знал, почему вдруг она все больше и больше отклоняется от прямого пути, забирая влево к непролазному зыбуну, куда ни охотники, ни их собаки не отваживались углубляться, если даже шли по следу верной добычи.

Но Маринка не сомневалась в том, что идет правильно.

Она ведь знала, в какой стороне село за лесом солнышко. И ей никак нельзя было сбиться с этого выверенного по солнышку пути. Ни боль в ноге, ни сильная усталость, ни страшные лесные шорохи не могли остановить Маринку. Там, на краю земли, она увидит то, о чем мечтала длинными зимними вечерами, согреваясь возле бабушки на печке под овчиной.

Сколько манящих в тот дальний край дивных сказок наслушалась она от нее! Перед глазами и сейчас стоит кудрявое деревце. Оно купается в нежных лучах полуденного солнца, весело сверкая золотом своих сочных райских яблочек. И каждое из них светится, словно красная лампадка под бабушкиными образами в большие праздники.

— С твоими слабыми ножонками, — не однажды говорила бабушка, — трудно жить в миру. Не работница ты ни на жнивье, ни на молотьбе, ни на посеве. Ни воды наносить, ни огород прополоть, ни скотинки уходить не дадут тебе твои больные ноженьки. Живи, крепни, пока дед с бабкой в силе.

А Маринке до боли в сердце захотелось самой взять дедусю своего и бабушку да и привести туда, куда садится солнышко, в этот райский сад. Пусть не изнывают на тяжелой работе у барина, не думают о каких-то его кругах и отработках, пусть будут свободны и от непрестанной нужды, и от постоянных хлопот в своей избе. Здесь-то, в райских кущах, и она, Маринка, свои ножки поправит. Мертвой воды попьет, а затем бабушка ее живой водой окропит — и будет она жива и совсем здорова.

Надо, ох как надо Маринке поскорее дойти до края земли, чего бы ей это ни стоило!

Над лесом взошла луна. Ее холодный тусклый свет с трудом пробивался сквозь лохматые вершины елей, мокрую от вечерней росы листву высокого орешника и свилеватые ветви дубов, вязов и ясеней, которые почти наглухо закрывали небо над маленькой путешественницей.

С большим трудом преодолевала она теперь причудливое сплетение огромных древесных корней. Бабушкина кофта то и дело цеплялась то за колючие и влажные ветки кустарника, то за сухие безлистые сучья лесного бурелома. Иной раз дорогу преграждало поваленное дерево. Надо было искать обход или подлезать под него, пробираясь между землей и сучьями, на которых оно еще держалось.

Несмотря на ночную сырость и холодный ветер, в лесу было душно и тяжело дышалось от гнили и каких-то неведомых испарений. Они устремлялись сюда из глубины лесной чащи.

Лес теперь не шумел. Он был полон таинственных шорохов и неожиданных вскриков. Казалось, не сверху, от вершин, а из-под земли исходят глубокие вздохи. До слуха маленькой девочки долетало то приглушенное прерывистое дыхание зверя, то характерное шипенье и шуршанье проползающей змеи, то отголоски смертельной борьбы, в которых чудились взмахи крыльев, птичий клёкот и леденящий сердце могучий звериный рык. Потом все замирало.

Тогда вновь доносились и шумы верхового ветра, и глубокие, подспудные вздохи земли.

Будь Маринка постарше и знай лучше лес, жизнь его обитателей, она многое могла бы прочесть сейчас даже при слабом лунном свете.