Дары инопланетных Богов

Назойливое мельтешение Латы

— Насколько же эта тролиха недурно сложена, — без всякого перехода произнёс Рудольф, переключив внимание на ту самую женщину со шляпой, мать Иви. Она сама, или помог кто-то, достала шляпу с макушки куста и держала её в руке. Иви покинула мать одну, уйдя вдоль протяжённой полосы песков в поисках места для купания, где не столь теснились купающиеся. Насколько знал Антон, Иви отлично плавала. Будучи девушкой раскрепощённой, — в меру местных установок, конечно, — она и Антона не обделяла своим, порой назойливым, общением в рабочие часы. Мать Иви расхаживала вдоль кромки озера в коротком и облегающем купальном платье, скинув где-то свою объёмистую ширму. Она распустила длинные волосы, выставив их ради привлечения внимания к себе, но делая вид, что устроила их просушку от влаги. Тогда как не окунулась ни разу. Но может, и окунулась, а он не заметил, не имея ни малейшей склонности наблюдать за местными «ундинами».

— Ждёт вас, — поддел Рудольфа Антон, — чтобы вместе с вами и окунуться в манящие воды. А моя ундина уже уплыла, не дождалась…

Сливочные, женственные, гладкие плечи, округлые руки и очень стройные ноги, а также выпуклые и девические по виду полусферы впереди, наверное, и могли очаровать мужчин зрелых, но уж точно не Антона.

Женщина заметила их внимание и заметно взволновалась. Она бережно положила свою чудовищную шляпу у своих ног, гордо расправила плечи, тряхнув волосами. Приподняла руку, как бы посылая знак приветствия наблюдателям, сидящим на холме. Но поскольку никто и не собирался её ответно приветствовать, она повернулась к ним спиной. Купальное платье оголяло её спину до самой талии. Аккуратная ложбинка, в которую и был уложен её позвоночник, и та же безупречная бежево-сливочная кожа, которую она продемонстрировала, убирая волосы в узел на макушке, заодно открыв и высокую шею. Со спины она бы и за девушку сошла. Зад умеренный, спортивно подобранный. Из воды вышел доктор, и женщина завела с ним разговор, смеялась, указывая на шляпу у своих ног. Доктор разводил руками, а потом увлёкся беседой с женщиной, и они уже вместе направились по кромке пляжа в сторону, уводящую от холма.

— Ишь, любезник, — прокомментировал Рудольф, — Всюду ищет общения.

Шляпа сиротливо осталась белеть на песке. Маленький мальчик тут же поднял её, попробовал носить в ней воду, чтобы поливать песок. От тяжести воды шляпа превратилась в бесформенную медузу, поля её обвисли, и мальчик бросил никчемную уже вещь на песок. Антон совсем по-детски засмеялся, отчего-то радуясь, что неприятной и собой красующейся тётке причинили такой вот ущерб. Пустячок, а приятно.

— Бедный гуманист и троллелюб Франк, — сказал Рудольф, провожая взглядом удаляющуюся пару, Лату и Франка, — Тут такая фигня, что она точно заболтает его до расстройства мышления вообще. У неё, как и у многих женщин, живущих в режиме аскетизма, произошла сублимация неудовлетворённых желаний в чрезвычайную якобы любознательность, с уходом в мистику и запредельность. Помню, как-то она залезла ко мне в машину, чтобы со мной ехать в столицу, и я реально чуть не сдох от её бесконечных и до одури бессмысленных рулад. Жаль, что тогда я не знал, как хороша она под своим балахоном, а то бы я быстро нашёл, чем заткнуть её рот.

— Чем? — опешил Антон.

— Тем, чего ей и не хватает, — усмехнулся Венд, — переживаниями острого сексуального характера.

— Вы бы смогли с такой? — поразился Антон.

— Нет, конечно. Но женщине порой достаточно и собственных иллюзий, что она внушает восхищение мужчинам, которые в действительности в ней не нуждаются. Такие игры бывают порой взаимно увлекательны…

— Талия у неё несколько заплыла, — дал свою оценку Антон.

— Эстет, — усмехнулся Рудольф. — Видишь ли, юношеская оценка подлинной красоты женщины часто ущербна. Даже на Земле она бы не затерялась в толпе. На такую вот яркую фактуру всегда есть ценители. Не имею в виду себя, всего лишь даю объективную оценку.

— Она холодна к сексу, — выдал Антон.

— Про секс-то откуда сведения? — Рудольф с любопытством развернулся к Антону, не веря собственным ушам.

— Так вокруг неё абсолютная пустота, как возле полюса холода. Её все в городе боятся. Мужененавистница. И никакая выгода, как и нелёгкое существование без всякой поддержки, не те причины, чтобы толкнули её прижаться к грубому мужскому телу.

— Так я не понял, ты же её не знаешь или как?

— Иви мне о том как-то разболтала, когда мы вместе завтракали в доме яств «Зеркального Лабиринта». Она и сказала, что очень устала от матери, а та к несчастью питает отвращение к мужчинам. И нет надежды, что свалит из дома, найдя себе, пусть и уличного, кота, займётся им, а её оставит в покое.

— Отвращение это самообман, выстроенная защита, вплоть до истерических проявлений. Истерика тоже род защиты для женщины, не ощущающей в себе точки опоры. Но никакая одинокая женщина на самом-то деле и не имеет в себе точки опоры. Если есть дети, она опирается на них, хотя они и сами нуждаются в опоре. Поэтому так непросто живётся детям, особенно мальчикам, в семье, где нет отца. Мать давит, а по сути, заваливается на ребёнка как на шаткую изгородь. Может и повалить, сделать неустойчивым на всю жизнь.

Затронутая тема детства без отца, была болезненной для Антона, — Моя мама никогда меня не давила. Наоборот, слишком баловала…

— Это тоже не очень-то нормально.

Антон не стремился обсуждать тему неполной семьи.

— В юности я, как и ты, тоже любил лишь худышек, — Венд вдруг переключился на тему о красоте женщин, — Но с возрастом начинаешь ценить и другие типы женской красоты. Например, Ренуар. Знаешь такого художника? Он был француз. Тебе это должно быть известно.

— Почему же?

— Раз уж ты потомок галлов по линии папаши, мог бы и ознакомиться с культурой своих же предков. Взбитые как пирожные, а одновременно воздушно-изысканные женщины Ренуара впечатляют по сию пору. Такие картинки отлично подходят для оформления коробочек для сладкого десерта. Вот что я всегда думал, разглядывая их в музеях. Женщины для потребления, своего рода лакомство, но лишнее для любителей здорового образа жизни, избыточное, как всегда избыточны сладости и прочие зефирно-шоколадные десерты… Холодная, говоришь? Так это потому, что её жизненные обстоятельства заморозили, хотя… и холодный десерт желателен в жару…

«Вот же альфа-самец»! — возмутился Антон, как бы и не за себя, а за Нэю.

— Но эти нелепые одеяния, что тут в заведении, не всегда позволяют дать объективную оценку женщине, — продолжал Рудольф. Вот если бы они так и по улицам фланировали, как здесь… хотя у них и без этого секс бурлит во всех затенённых углах и укромных местечках. Реальная свобода нравов зашкаливает, как и общественное лицемерие…

— Она старая. У неё взрослая дочь.

— Так и у меня взрослый сын и дочь выросла. Я что же, старый, по-твоему?

— Вам виднее, — раздражался Антон на то, что его втянули в обсуждение достоинств и личных тайн ненужной тётки. Никаких достоинств он в ней не видел, все её тайны тут же и отбросил. — Судя по вашему интересу к фигурам трольских женщин, уж точно старческим бессилием вы не омрачены.

— Ну, спасибо, что в сорок лет не причислил меня к старикам. На то и глаза даны, цветовод Кубани, чтобы созерцать окружающий мир во всей его многоликости.

— При чём же тут Кубань? И я никакой не цветовод.

— Почему ты назвал лаборантку любимой Арсения? Он что, опять пустился во все тяжкие?

— Арсений Тимурович никогда не заводит близких связей с девушками на работе. Девушка Иви всего лишь очень исполнительна и трудолюбива. Я это имел в виду.

— Да ну! Арсений не заводит? Он-то как раз тот ещё заводила…

— Пустопорожние разговоры. Или и у вас эта самая… сублимация.

— Всего лишь практика в родном языке, чтобы его не забывать, болван ты лаковый!

Женщина вернулась, где-то потеряв доктора Франка, или он сам её покинул. На холм он не вернулся, хотя его рюкзак и верхняя одежда так и валялись на траве. Лата устроилась неподалёку на свободной скамье, задрапировав ту своим пёстрым снятым балахоном, в свободной позе, как натурщица в ожидании своего художника, в тени дерева, не желая портить кожу загаром. Красота её ног притягивала взгляд даже без особого желания ею любоваться. Возраст в этом смысле ничуть её не затронул. Где ещё и показать себя окружающим, свою столь удивительно сохранившуюся молодую телесную упругость, думал Антон не без язвительности, но в целом равнодушный к длинноволосой тётке.

Венд поднял руку в жесте одобрения, посылая знак той, кого обозначил «ундиной». Определить её ни как толстуху, ни как эталон стройности, было невозможно. Вся красота сконцентрировалась в ногах, в выточенных коленях, удлинённых лодыжках, даже в ухоженных ступнях, аккуратно устроенных самой природой, — не маленьких, но и не крупных, а как раз ей подходящих. Антон отметил, что скамья расположена подозрительно близко к ним, и явно далековато от воды. Тётя точно не случайно тут уселась, а жаждала мужского внимания, уж коли его уловила. И как женщину одинокую, временем не потраченную, кто бы её и осудил? Она заметила прямое внимание к себе и сразу подобралась, неуверенно послав Венду на холм жест ответного приветствия. Улыбка казалась преувеличенной какой-то, из-за огромного рта, наверное.

Антон, испытал острое неприятие этой тётки, ни в чём перед ним не виноватой, — Похоже, что своего художника — оценщика в вашем лице она дождалась…

— Оценивать женщину не есть эквивалент желанию погрузиться в неё по-настоящему глубоко, — отозвался Венд, не сводящий взгляда с «натурщицы».

Антон поморщился, — Эта свирепая тётка вас и близко к себе не подпустит!

— Да ну? Весь вопрос в том, подпущу ли её я. Поторопись и ты, дело к вечеру. А то жрец закроет Храм бескорыстного небесного владыки, так и не дождавшись обещанных денег. Всё же советую тебе найти Франка и отправиться туда вместе. А то фея «Мечты» затащит к священной зелёной чаше тебя самого. И обретёшь ты себе ещё одну ягодку, но уже не пресную голубику, а черешню с твёрдой косточкой…

— Без моего согласия?

— Ты столько общаешься с ней, а так и не уяснил, какова она? Снимет с себя шляпку с ягодками и погонит в храм у всех на глазах. И попробуй сопротивляться… Не думаю, что ей нужен старина доктор с его молодым азартом. Другое дело ты, друг старый, но молодой по возрасту.

Антон подумал, что гордец ГОР никогда не простит ему сцену собственного унижения. Избиение шляпой это тянуло на вечное уже изгнание не только Нэи, но и его как свидетеля из круга приближённых. Но что он мог с этим поделать? Прощения, что ли, просить за их же собственные нелады? Антон встал и ушёл.