Дары инопланетных Богов

Напрасные мечты о Храме Надмирного Света

Рудольф не предлагал ей совместную жизнь в одном с собой пространстве. Не предлагал идти в Храм Надмирного Света, чтобы зажечь там зелёный небесный огонь на семейном алтаре, сделанным в виде прозрачного зелёного цветка. Но ведь этого ей не предлагал и Тон-Ат, которого все считали её мужем, не предлагал никто, исключая Чапоса в прошлом и немолодого дворника с метлой. Нэя шила бесконечное количество зелёных платьев, украшая их с немыслимой фантазией и искусством. И всё отбрасывала, продавала в столице в салоны Моды, и опять шила, ожидая, а вдруг он согласится, и в этот момент платье будет готово, чтобы он не передумал. И безостановочное шитьё платьев стало, как бы, её неврозом.

— Хочу каждый день видеть тебя, жить рядом, гладить по ночам твою кожу, — сказала она спящему Рудольфу. В прозрачной мансарде, розовеющей в закатном отливе Ихэ-Олы, было тихо, по-домашнему хорошо и спокойно, и не хотелось уходить к себе в кристалл «Мечта». Мечта давно уже поселилась тут, став счастьем, и не хватало ни дней, ни ночей для того, чтобы оно стало привычным, а уж тем более надоевшим.

— Это было бы утомительно, — неожиданно отозвался он.

— То есть? Гелия жила рядом довольно длительное время, — тебе не было утомительно, а я — это утомительно?

— Я был тогда молодым животным, — Рудольф блаженно потянулся, пытаясь притянуть её к себе. Она не поддалась, сидя уже полностью одетой, — А теперь?

— Тоже животное, но уже пожившее.

— Хочешь сказать, что нас время от времени соединяет всего лишь убогая потребность? С моей стороны — одиночество, а с твоей — скука?

— Нет. Ты же отлично знаешь, что я нарушаю все предписанные правила, заведя у себя инопланетную жену, каковой тебя и считаю.

— В таком случае, что удерживает тебя от посещения Храма Надмирного Света? Ради меня…

— Нэя! Это слишком! Топтаться в вашем зелёном балагане в клоунской рубахе. Ну, уволь! Это ничего не изменит. Вот Антуан с Лорой никуда не спешат.

— Почему ты так странно зовёшь его? Я заметила, ему не нравится искажение собственного имени.

— Не искажение, а его подлинное имя, данное родителями. А уж сам он изменил его, как ему нравится.

— У Икринки есть защитник. Даже двое. Ты и Антон. Кто есть у меня?

— Кто же в таком случае я?

— Тебе всё равно, как на меня смотрят, что говорят. Я по ночам плачу в своём кристалле, когда не нужна тебе.

— Выгоняй всех и перебирайся ко мне.

— И что? Сидеть в другой, уже твоей хрустальной башне и смотреть сверху на постылый лесопарк? Вечно одной? И уже безо всякого занятия?

— Она не хрустальная. Это сложная структура, не отличимая по крепости от камня.

— Да какая мне разница! Я хочу быть настоящей женой!

— А ты разве игрушечная?

— Не знаю. Надмирный Свет накажет меня за то, что я легла на любовное ложе без предварительного зажигания зелёного огня в драгоценной чаше…

Он засмеялся, — За что накажет? За любовь?

— За нарушение предписания предков. Тебе же не смешно, что у тебя самого есть предписания свыше, а они не от Надмирного Света, а всего лишь от твоих старших коллег. Ты же беспокоишься, хотя и нарушаешь свои предписания. Вот и я переживаю, хотя тоже нарушаю. — Нэя встала, дав ему понять, что уходит. Но уходить ей не хотелось. И он схватил её за подол, не отпуская, — Ты куда-то собралась? А как же я останусь один на нашем, как ты говоришь, «любовном ложе»?

— В любовном и мелодично-текучем потоке сладко тонуть… Мать-Вода не просто так создала любовь настолько притягательной, и укрыла туманом наличие нависающих вязко-глинистых берегов, на которые неизбежно будут выброшены все, кто верит в бесконечность её ласкающих миражей. Она хочет только продолжения собственного наслаждения, поскольку Мать-Вода купается в вибрациях влюблённых душ, не имея собственного горячего сердца. Чем больше себя тратишь, тем ей слаще, а человек может и утонуть, забыв об осторожности, о данных предостережениях — никогда не терять ощущения дна. Дно бывает у всего, и всякий может там оказаться.

— Какая у вас мрачная мифология! Когда-то мы, люди, жили в своём мире как в необъятной комнате, одни, ожидая отца, покинувшего нас на время за нашу провинность. За какую? Этого никто не знал, поэтому толкований этому греху было много, но вину несли на себе все. Потом мы выросли, изучили свою прекрасную комнату, насвинячили там, всё переломали во взаимных драках за лучшее место у окошечка. Помирились, прибрались вокруг себя и отправились в тёмную анфиладу пространства, искать прекрасный чертог Всевышнего, где Он готовит в честь встречи званый ужин под множеством хрустальных огней. Лучезарно улыбается румяным ликом, предвкушая встречу со своими резвыми и смышлёными детишками. Но двери в иные миры открывались, зачастую, как в пустые и непонятные, или уже разрушенные и необитаемые комнаты-миры, а залы пиршественной всё не было. Иногда по углам иных комнатушек кто-то жался, такой же заброшенный, да и не всегда похожий на нас. Иногда одичавший или просто дикий и кинутый, кого не думали ничему учить неведомые родители. И где они, родители? У нас их нет, у человечества, как у рыбьей икры. Мы заперты в каком-то замкнутом обиталище, причём не пригодном в основном своём протяжении для жизни вообще, брошены этими нерадивыми родителями, им совсем не нужные.

— Ваш Творец — это любовь, как и наш Надмирный Свет.

— Любовь как обобщенное понятие, абстракция это всё. Слишком много чего стянули под это слово. Вот у вас «дома любви», что же по заветам Творца вы их настроили? Не по вашим ли уродливым лекалам? Не вашим ли деформированным социумом они изобретены?

— В такую «любовь» я не верю.

— А в мою?

— Я решила, отныне лягу на наше любовное ложе только после ритуала в Храме…

Человеческие, мужские руки обнимали её тело, женское и отзывчивое, человеческое. Нет, не будет сегодня ночью пустовать их «любовное ложе». Ни берегов, ни дна, только ласковый всеохватный поток… он движется, а времени нет… Значит и старости никогда не будет?

— Много комнат, и во многих дети и все похожие. Значит Отец один, общий? Он ещё придёт, явит нам себя? Всё объяснит, утешит.

— Мы сами научились себя утешать, — ответил Рудольф, — разве нет?

— Ты думаешь о смерти? В тот самый момент, когда бывает настолько хорошо, а потом сразу спад и печаль. Всё конечно.

— Зачем нам думать сейчас о смерти? Если мне хочется только жизни. Только тебя…