Дары инопланетных Богов

Личное счастье не бывает всеобщим

В благодарность за её волшебные стежки, затянувшие все его больные каверны души, Рудольф любил Нэю уже открыто, подчёркивая привилегированное её положение, фактически позволяя ей жить так, как она хотела, устранив её первоначальную зависимость от капризов и требований местечковой знати ЦЭССЭИ. И сам сиреневый кристалл, как сооружение, и сама она, всё перешло в подчинение «ЗОНТа». Здание и было с самого начала приторочено к структурам «ЗОНТа», но пустовало без надобности. И когда Рудольф вывел Нэю из подчинённости местной администрации, то местные зажужжали и вознегодовали, но смирились и заискивали, ища её расположения. Жены и дочери были уже и счастливы тем, что она иногда выполняла их заказы. А делала она это неохотно, капризничала, брала большую оплату и снисходила только к тем, кто ей нравился, или чьи идеи и самой ей приходились по вкусу.

Не будучи жадной, она втайне сберегала деньги на час «Х», пугаясь его и избегая мыслей о нём, но упорно отчего-то веря в его пришествие. Почему? Она и сама этого не знала. Может и напрасно ждала, может и программировала неосознанно его наступление? По факту она жила в этом кристалле как в своём дворце. Администрации она уже не была подвластна, а структуре «ЗОНТ» и дела не было до её деятельности и до неё самой, кроме Рудольфа. Это не нравилось многим местным обитателям, и они копили против неё, подспудно, свою ненависть. Таковы были эти люди. Когда им представилась возможность, они проявили её, не таясь и торжествуя. Но сейчас Нэя была в зените своего торжества над ними и власти своей над Рудольфом. А ведь казалось, совсем ещё недавно, этого и быть не могло.

Кольцо Хагора он убрал в секретную нишу к тому оружию, которое уже давно пребывало в бездействии. Казалось, атмосфера любви и тишины окутала, овладела всем пространством землян и в подземельях, и в горах. Жизнь приобрела, свойственный затишью, полусонный и расслабленный характер. И только старый Франк по многолетней своей привычке колобродил ночами по спящей долине, начинающейся сразу у выхода из подземелий в горы. Сидел у светлеющего в ночи озера, иногда купался, фыркая и вскрикивая в темноте, пугая мелкое зверьё на скалистых берегах. Горестно думал о Нэе. Нисколько этого не желая, он ждал сокрушительного её поражения в этой, неожиданно взорвавшей мирок ЦЭССЭИ любви Рудольфа к ней. К той, у которой не было никакого двойного дна, темноты и изъяна в нереально доброй душе. Хрупкая и пышногрудая одновременно, она томила старого доктора безответной страстью, которую не могла разрешить никто иная. Не было тут тех, кто увлёк бы его, как она. И понимая приговор судьбы, присудившей ему повторно безответность, и уже наверняка последней любви, доктор мысленно ласкал и прикасался к Нэе, вовсе не будучи иссушенным старцем.

Он был крепок и ещё охоч на женщин. У него для этой цели была одна, вполне красивая, не старая, хотя и полноватая на его взгляд, дама. И что за совпадение, она была тоже втайне влюблена в того, кто её никогда не любил. И этим другим был Рудольф, но для него она и не существовала. Была в этой связи некоторая двусмысленность, но доктор закрывал на это глаза. Бывшая актриса Ифиса, так её звали, обласкивала и ещё одного из «ЗОНТа», Арсения Рахманова, который о связи Франка с нею и не подозревал, а перед Франком она не таилась никогда. У них были дружески-доверительные отношения. Да и связью это было трудно назвать, настолько редким гостем был Франк у неё в столице Паралеи. Таково было её условие, что доктор мог навещать её только в столице. В ЦЭССЭИ она приезжала исключительно к Арсению. Франк редко думал о ней и, понятно, был далёк от всякой ревности. Может, и осуждал себя за сближение с такой вот женщиной. Может, и сокрушался своей личной слабине. Вызванной как раз ничуть не угасшей природной своей силушкой. Но оправдывал себя. Ведь отрыв от того, что почитал за праведное норму, происходил редко. Только когда ему совсем уж становилось невыносимо одиноко и тоскливо, а она была свободна в тот момент, то он и приезжал к ней, всегда жизнерадостной и доброй, всегда отзывчивой на его желания. Злых женщин доктор не любил и боялся. А её несомненная, хотя и на любителя, избыточно пышная красота, приятная ему телесно, не трогала его души, полностью занятой той, которая никак к этому и не стремилась. Нэей.

Думала ли о нём Нэя? Нет, конечно. Она была полностью и счастливо растворена в своём возлюбленном. Владеть его сложной, загадочной, притягательной душой через его прекрасное, неутомимое, желанное тело, что могло быть сравнимо с этим для неё? Ей казалось, что его любви не может быть никакого конца. Иногда у Нэи, оставленной Икринкой, происходили прежние задушевные беседы на темы интима с Элей, и откровенная Эля рассказывала ей о Чапосе и их бывшем союзе. Понятно, что свои тайны Нэя сберегала ото всех, но была любительницей до тайн чужих. В этом она была такой же, как и большинство женщин. Эля же никогда не страдала ни излишним стыдом, ни повышенным любопытством, настолько была занята собою во всякое время суток.

В последнее время перед бегством, говорила Эля, их супружеский секс был полностью заменён его кулаком, охаживающим её всюду. Кроме лица, которое Эля тщательно защищала, понимая, что без лица она пропадёт. Драки провоцировала сама Эля, в ту пору ещё любившая Чапоса и тосковавшая по близости с ним. А он уже не реагировал на неё ни малейшим образом. Ему — что она, что рабочий с лопатой для навоза, убирающий скотный двор, — было едино. Чего было высиживать в далёкой провинциальной усадьбе, где и сам Чапос был уже редким гостем? Пришлось бежать. А кто удерживал? Если по правде? Если не брать в расчёт наработанного лицемерия и актёрской позы якобы покинутого мужа, давно переставшего им быть? Если он и злился, то только за детей. Но как было их бросить на чужих и равнодушных работяг в усадьбе? Эля была добрая и любящая мать. Отдохнув пару деньков у родителей, принявших её лишь потому, что Эля принесла с собою немалое количество денег, выкраденных в тайниках Чапоса, не знавшим им и счёта, она как самоотверженная мать была готова даже к самой затратной физически работе. Решила полностью стать ресурсом для своих двух сыновей и забыть о себе. Её родители, дав ей крышу в избыточно просторном для двух людей жилье, а они занимали половину этажа дома, вовсе не желали поддерживать свою дочь бескорыстно. Они считали её давно уж посторонней себе и терпели только потому, что с её появлением у них отпала необходимость самим оплачивать жильё, с которым они, по сути, срослись за долгую жизнь. Да и бытовые хлопоты полностью легли на неудачницу-дочь, ставшую не просто бесплатной служанкой, но и определённым прибытком. И тут великодушная судьба послала ей Нэю, и у Эли от счастья открылось второе и совсем молодое дыхание. Прибыв вместе с Нэей сюда, Эля превратилась в одинокий и ласковый зов, надеясь к кому-то и прислониться, ведь она не была старухой. А судя по Нэе, которой она не уставала любоваться со стороны, Эля начинала ощущать и себя девушкой на выданье, ведь они были с Нэей ровесницами.

Неожиданно во время этого разговора Эля вспомнила Азиру. Трудно было и сказать, кем Азира была, появляясь в усадьбе Чапоса, когда Эля доживала, доедала, давясь, остатки своего былого, но вмиг зачерствевшего семейного счастья с некогда любимым Чапосом, ставшим тем, кем и показался ей сразу, юной девушке, увидевшей его впервые. А именно — свирепым мутантом. Была ли Азира для Эли соперницей, а для Чапоса очередной любовницей? Временной девушкой для ублажения, ставшей постоянной? Нет. У него для этой цели имелась другая — рыжая, дикая и грудастая танцовщица, попавшая в лапы Департамента нравственности и купленная Чапосом себе в услаждение. Что могла поделать с этим Эля? Девка была не иначе рождена в пустынях, более странную внешность трудно было и представить. Чапосу она была явная пара, и он не мог от неё уже оторваться, начисто забыв о жене. С Азирой же его связывали некие, уже укоренившиеся в почве времени тёмные отношения. И Эля понимала, что назвать их любовными было невозможно, так как у Азиры была слишком уж специфическая жизнь. Память детства, дружелюбие самой Азиры, намертво окоченевшие чувства мужа, а как следствие, и угасание собственной тяги Эли к нему, — всё это делало общение профессиональной проститутки Азиры и скромной мужниной жены Эли возможным. Таковой была её странная семейная жизнь в последний год. Эля в усадьбе мужа стала попираемой неоплачиваемой рабой. Бунтовать против Чапоса, когда рядом за высокой изгородью дышали и благоухали только по видимости заманчивые джунгли, а по сути, неизбежная для человека, заблудись он там, погибель? Невозможно это было. И сколько было случаев, когда людей объявляли пропавшими в глуши и болотах, а в действительности их никто и не искал. И сколько было там, в бескрайних дебрях, спрятано следов чудовищных преступлений? И Азира помогла ей сбежать. И даже дала денег на первое время, поскольку хитренькая Эля притворилась совсем бедненькой, тряся перед также хитрой и жадной Азирой своим облезлым по виду узелком, битком набитым деньгами их общего господина. Но данный факт Эле был уже безразличен, а Азире радостен. Поскольку она-то считала, что теперь войдёт хозяйкой в освободившуюся усадьбу. Нарядных платьев у Эли было прискорбно мало, и тут Азира расщедрилась, отдав ей, нет, не старьё, а то, что надоело самой.

— Ты так и не пожелала простить Азире глупые детские обиды… — тут Эля, пребывая во вдохновении от повествования своей жизни, ведь никто и никогда не интересовался её прошлым так искренне как Нэя, свернула от Азиры в сторону. Даже родители ни разу не задали вопроса: «Как ты дочка? Не болит ли твоя душа»? Куда там! Только и считали её денежки, радуясь нежданной прибыли. Дети Эли тоже их не волновали. Они сразу же выделили дочери и её живому малолетнему прицепу отдельную и давно уже заброшенную комнату. Плохо за ними следили, а если Эля отсутствовала чуть дольше, то и побивали, обзывая малышей подкидышами. Она и прежде того, как перебралась в «Лучший город континента», не имела ни дней-ночей для отдыха…

Воспоминания о засекреченной работе, поскольку Эля никогда так и не раскрыла тайны своей столичной трудовой деятельности, на пару минут замкнули её уста. Выпучив глаза, она смотрела на Нэю в ужасе, предполагая, что хозяйка и подруга настолько и далека от реалий оставшейся в прошлом жизни, настолько не ведает о маршрутах её столичного плавания по мутному житейскому руслу с его жуткими водоворотами, что, догадавшись, отринет и выкинет за стены. Как охранника Ихэ-Эла с его «луковицей», как возомнившую о себе дерзкую хулиганистую Ноли Глэв, а также тех девчонок, что стали причиной непристойных скандалов. За ласковостью и тишиной облика Нэи таилась и способность к неумолимости, если это касалось престижа её «Мечты». Эля сочла за выход от собственного разоблачения, к которому едва не приблизилась настолько и опасно, возврат к теме Азиры, ненавистной для Нэи. Эля считала, что причиной тому необоримая брезгливость безупречной аристократки Нэи к развратным особям. Только попавшая под опалу Ноли, бывшая покровительница по столичному засекреченному прошлому, не выдала Элиных тайн. Настолько, видимо, была сражена собственным переворотом к худшему, что об Эле забыла. А у Эли от души отлегло. Исчезла та, кто была беспощадным наблюдателем за всеми её делами-поступками, а уж в смысле Элиных карманов она считала себя вправе проводить и определённую ревизию. Не наглела, нет, но могла и уполовинить то, что Эля, отчасти и угнетённая непредсказуемым будущим, там припрятывала. А если бы не дети, не корыстные родители, не бывшая неудачная горе-актриса, но ловкий шантажист и прилипала Ноли, так Эля давно бы уже купила себе небольшой домик, а там сожитель по душе всегда бы нашёлся. Если женщина деловита, бойка, а собою как твёрдо-кожистый цветок из джунглей, по яркой броскости которого никогда не поймёшь, свеж он или удачно законсервировался в спасительной полутени от жгучих лучей, то личное счастье не проблема.