Дары инопланетных Богов

Сны о мертвецах к перемене погоды

Нэя проснулась резко и внезапно, будто кто толкнул. Рудольф спал. Мрак ночи уходил, а свет ещё не пришёл. Этот переход от тьмы к свету, ни то, ни сё, серый субстрат неопределённости, действовал на психику угнетающе. И страшное впечатление сна усиливалось, а вернее, не рассасывалось от пробуждения, и лёжа с открытыми глазами, она не могла вынырнуть из тягучего, всё ещё клубящегося в ней и вокруг сновидения. Снился Тон-Ат, и страшен он был не тем, что явился из мира мёртвых, а что ощущался живым и тогда, когда она проснулась. В хрустальной спальне его не было, но явственный след того, что он был тут только что, сохранялся. Он вовсе не был добр и ласков взором, как при их совместной жизни, а пугал отстранённой холодностью, чуждостью.

— Ты думаешь, — сказал он, — что цветочные плантации, уходящие в бесконечность, словно в забвение, и тающие в синей дымке, стирающей горизонт, они твоё прошлое? Нет. В них таится и твоё будущее. Подлинное. Не иллюзорное. В отличие от увлекательных скоротечных игр в вечную любовь. — Может, он так и не говорил, но образ плантаций в размытом синем мареве был именно таков. Их вернувшаяся реальность была непереносима. Девять лет затворничества и ожидания, как тяжёлая взвесь вовсе не растворились в её счастье, а взбаламученные сном поднялись на поверхность, в явь. Как будто Тон-Ат и был тем, кто бережно хранил субстрат безотрадности в некоем сосуде, и вот принёс и выплеснул на неё.

Рудольф спал, раскинувшись почти поперёк постели. Всей своей фигурой, коротко остриженной головой, чёткой правильной лепкой лица с закрытыми веками, своей абсолютной каменной неподвижностью он показался вдруг в бледном предутреннем свете, лишенным теней, фантастической выдумкой. Или, если он был реальностью, то она была блёклой выдумкой. Пугаясь окружающей неподвижности, она отчаянно завозилась, как будто проверяла себя на подлинность. Тут же завозился и Рудольф, сменив свою позу. Нэя прижалась к его спине. Он был живой горячий, гладкий и родной. Жизнь с ним была уже настолько привычна, что казалась обретённой навек. То несовпадение его страсти и её страха, что произошло в первую близость после примирения, было давно забыто. Она осторожно, вкрадчиво будила его, ища спасения от призраков, наполняющих тоской, металлический вкус которой казался забытым. Рудольф повернулся к ней. Ещё досматривая свои сны, он понял, чего она хочет и шёл навстречу. Утренняя любовь была как эхо любви ночи. Раскалённые любовники превращались в томных и ленивых. Но и под полусонной игрой был скрыт взаимный огонь, только притушенный, редуцированный как бы самой этой фазой суток, серой и бесцветной.

«Девять лет одиночества, два раскалённых года здесь и один ледяной, три года в другом созвездии с другим мужем, и ещё девять лет нелёгкой жизни в безжизненном мире, но под прозрачным живым колпаком, и опять под чужим светилом. Если умеешь считать, сочти. В такое время и уложится твоя жизнь, если ты не вернёшься ко мне», — вот что сказал Тон-Ат.

«К тебе? Куда»?!

«В цветочные плантации. Приходи к прежнему моему дому, где жила по возвращении из Архипелага. Завтра ближе к ночи, и тебя встретят, отведут ко мне».

«Ты же погиб»!

«Нет. Это было другое. Я был вынужден проходить в то время фазу смены своей шкуры».

«Как же? Как бывает у змей»?

«Нет. Мне проще ничего тебе не объяснять, поскольку любые объяснения не будут тебе понятны. Думай как угодно. Я провёл некоторое время в горах в своей тайной пещере, о которой никто не знает. Даже всюду шныряющий Хагор. Поэтому я вынужден был отпустить тебя. Но так и было нужно. Ты именно после этого дня получишь от землянина то, что сделает и его и тебя властителями, но будущими, над Паралеей. А я получу окончательную свободу от химер нашего мира. Мой план будет исполнен только тогда, если ты придёшь сегодня к тому дому в лесу. Неважно, что там живут посторонние тебе люди. Они встретят тебя. Если же нет — ты слышала, что будет».

И от того, что сон продолжал наполнять тело и память, утягивать все ощущения в себя, лишая их плотности и вкуса, всё происходящее сейчас между ними, ею и Рудольфом, в зыбком полусвете спальни воспринималось со стороны, в чём не было её участия, как не может его быть в воспоминаниях о прошлом. В происходящем не было её всегдашней потребности, а только желание убежать от собственного одинокого прошлого в радостную готовность его настоящей любви. Она нырнула в неё, как из опаляющего пекла стремятся спастись в прозрачном и тихом потоке. Ей не была нужна страсть, но тишина, ласка и успокоение. Нэя благодарно погладила его бритый затылок и шею, погладила спину. — Ты большой, сильный, мой… — прошептала она, слабея от нежности.

— Ты маленькая, нежная, моя… — он усилил свой захват.

— Тон-Ат пришёл ко мне и потребовал моего возвращения. Сказал, чтобы я пришла сегодня вечером в тот дом, который давно продан, а меня там будут ждать.

— Страшный сон? Поэтому ты так испугалась? Забудь…

Она стала тем, кого он и хотел, его «отдохновением», без чрезмерных требований оплаты и внимания к себе после сеансов этого «отдохновения воина». Она жила своей жизнью в сиреневом кристалле своей «Мечты». Шила, суетилась, творила по вдохновению. Но в основном уже по накатанным шаблонам, творчество перешло в ремесло, оправдывая её существование. Она не желала быть содержанкой, какой её считали всё равно. Она пыталась держать дистанцию, упорно сминаемую Элей и всеми прочими, понявшими её доброту и мягкость и пытающихся топтаться слишком тесно рядом с ней. Иные и любили её, иные завидовали, а некоторые ненавидели, не прощая ей ничего. Если бы Нэя забросила свою работу в сиреневом кристалле, ушла оттуда и спряталась за спиной Рудольфа в «Зеркальном Лабиринте» или в подземном городе, Рудольф не стал бы возражать. Но она, живя за лучезарной стеной своего счастья, не хотела оставлять своих трудов, не представляя себе, чем бы она занималась в подземном городе или в пустынных горах. Не покладая своих рук и души, она щебетала в своём кристалле, наполняя его светом и приветливостью, являясь украшением «Садов Гора» сама и украшая жизнь других. А также давая возможность существовать тем, кто был рядом.