Дары инопланетных Богов

— Прекрати! — кричала ей Эля, заступаясь за девушек, — Не смей грязную щётку полоскать в чистом бассейне!

— Она сами грязнее моей щётки! — огрызалась Ноли, дежурившая в саду круглосуточно. Бывшая гримёрша превратилась в реальную цепную собаку, сбежавшую со своей привязи. Она лаяла на всех и каждую из числа работающих в «Мечте», кроме самой хозяйки. Но когда дело дошло до ухаживателей юных служительниц «Мечты», а это часто были дети местной уже знати, посыпались жалобы на свирепую охранительницу, вооружённую длинной палкой, увенчанной жёсткой щетиной. И однажды под её злую супер щётку попался солидный человек, которого она в вечерней полутьме не только сшибла с ног, но и окатила водой из шланга. За оскорбление социально значимого человека Ноли выдворили прочь. Она уходила в свою дальнейшую неизвестность, изрыгая проклятия в адрес Эли и Нэи, оставив после себя, как следы той же злой псины, чёрное пожелание разбиться вдребезги хрустальной «Мечте», где её старания не оценили.

Скандальная репутация, закрепившаяся за «Мечтой», делала Нэю, по сути, изгоем этого мирка. Она была виновата во всём, что там происходило. Местные женщины общались с ней только на предмет пошива своих оперений, воспринимая Нэю как низшую обслугу. Но которая несла в их глазах ответственность за всё, за девчонок, словно они являлись её дочками, а она их нерадивой матерью. За похождения Эли, за драки, случавшиеся вокруг кристалла, за ночной свист, за слишком поздний смех в лесу, за чью-то скандальную беременность. Всюду была её вина. И её презирали, соединяя их всех в один монолитный грех, проникший в непогрешимый мир за неприступной стеной. За чужую несдержанность, глупость, трагедию или ещё какой публичный экстаз, — хотя бы наполовину, хотя бы на четверть, но она виновата. Она уже сожалела об изгнании Ихэла, его толстушки жены, о собственной предвзятости по отношению к добросовестной, если уж по существу вопроса, Ноли.

Личное одиночество, однообразие трудовой жизни, тяжёлый мир вокруг, несмотря на окружающую всех живущих природную и рукотворную красоту, погружали её в апатию. Работать становилось неинтересно. Она будто погружалась в тот самый подвал, из которого выбралась в столице, только стены у него были прозрачные, за которыми благоухали цветники и шелестел листвой единственный друг — прекрасный лесопарк, наполненный птичьим пением и переливом перламутрового света по утрам, и, казалось, как и она, уставший от людей. Нэя любила гулять очень рано, когда все ещё спали, или поздними вечерами, когда уже спали. Лес один окупал всё. Он принимал её грусть, обнимал тишиной и прохладой, гладил ветвями, разговаривал шелестом и шорохом, дарил аромат цветения.

Появился новый дворник, он же охранник. Немолодой, но и не старый человек. Чей-то протеже или родственник кого-то из местных. Вдовец и книгочей, он, к несчастью, писал маловразумительные поэмы, досаждая их чтением вслух. Особенно он донимал Нэю, просчитав её такт и культурное обхождение. Воспитание не позволяло ей обижать человека, годящегося в отцы по возрасту. Он же заходился птицей, пока однажды не принял её покорное внимание за расположение к себе и полез с любовным признанием. При этом считал, что делает ей честь тем, что даст ей статус семейной женщины. За резкий обрыв его признаний и за то, что Нэя стукнула его в костистую грудь кулаком, забыв о своём аристократическом такте, он обиделся. Он заливал водою не только цветники, но и саму лестницу и всю площадь террасы, так что ноги постоянно скользили на мокром камне, а то принимался поднимать в отместку страшную пыль, если подметал. Это происходило тогда, когда Нэя, Эля и их новая художница по росписи тканей сидели за столиком на улице и пили напитки, обсуждая свои планы и дела. Пыль поднималась до уровня второй террасы, самой тенистой, где и любили ставить столик и креслица. Весь свой пыл декламатор вкладывал теперь в месть нерадивым слушательницам.

— Нет, но я так не могу! — стонала Нэя, пока Эля не взяла, наконец, его обуздание в свои руки. Однажды к злостному мстителю подошёл высокий парень с добрым лицом, и о чём-то поговорил наедине со скандалистом — кандидатом в женихи. И всё. Водопады, как и пылевые смерчи прекратились. Этим парнем был Олег. Он часто возникал рядом с Элей.

— Что он ему сказал? — полюбопытствовала Нэя.

— Он подошёл к нему и спросил, где бы мне увидеть хозяйку? Тот его оглядел критически, — а Олег, ты же знаешь, как небрежно одевается, — и спрашивает, а зачем тебе, рабочий-неряха, такая изысканная особа понадобилась? Тут Олег и говорит, что хозяйка «Мечты» ищет себе исполнительного молодого рабочего для хозяйственных нужд и уборки уличной территории. Тот удивился и ответил, что эту должность занимает он сам. Тогда Олег и говорит; «А я слышал, что хозяйка хочет избавить тебя от трудозатрат, вредящих твоему здоровью, отправить тебя на домашний отдых. Ты, кажется, вроде инвалида, поскольку плохо различаешь природные явления вокруг себя. Поливаешь сад во время дождей, а во время сухих и засушливых дней — нет. Разметаешь цветной декоративный песок с дорожек, а мусор, наоборот, не видишь. Лестницу вот всю грязью заляпали, заплевали, а ты её не убираешь. Уважаемые и непростые клиенты недовольны подобным неуважением со стороны служащих заведения. Так что, я с радостью тебя заменю, дедушка». Стихоплёт так испугался, что его турнут, и тут же принялся вычищать всю территорию, а лестницу и террасы полировал несколько часов подряд.

Отношения Эли и Олега выглядели странновато. Непривычные для Эли, они и для Олега не являлись теми, что его устраивали бы. Странная парочка постоянно ссорилась, что-то выясняя даже на виду у посторонних. Олег её прилюдно пихал, она визжала на него, не стыдясь свидетельниц — служащих «Мечты», но опять и опять их видели вместе.

— Что за дикие сцены ты и Олег разыгрываете у всех на глазах? — спросила Нэя, не удержавшись. — То ты его колотишь, то он вчера едва не сбросил тебя вниз с лестницы. Пусть уж приходит с другой стороны здания, где служебный вход, и вас уж точно не увидят наши заказчики и посетители. Запрещаю тебе, а ты ему запрети, вылезать всем на глаза! Или уж брось его. Нехорошо тебе пользоваться моей добротой и нарушать правила, установленные для всех.

— Ты знаешь, — еле слышно шепелявила Эля от хронического недосыпа, лениво шевеля губами, зацелованными парнем красавцем, — я боюсь его. Он точно меня утопит…

— Зарежет, удушит, — добавила Нэя. Они сидели в цветочном павильоне, ставшем единственным местом их уже редкого доверия. В процессе своей самой тонкой работы над изделием Нэя обычно становилась доступнее и благосклоннее к излияниям Эли, — Я не имею сил его оттолкнуть. Я не хочу одиночества.

— Да когда ты и была в одиночестве? — усмехнулась Нэя.

— Он не похож ни на кого. Я впервые жалею, что я не юная девушка, какой была когда-то… — и она умолкала, уже не желая откровенничать с Нэей так глубоко, как было раньше. — Но он такой … — она долго подбирала определение, — дурачок. Я с ним такая… будто я его мать. А мне нужен мужчина, а не сын.

Она уходила гулять с ним далеко за пределы лесопарка, в дикую и не окультуренную часть леса. Возвращалась ночью и клевала носом днём.

— Можно подумать, — поддевала новоявленную «мать» Нэя, — что у тебя и впрямь завёлся младенец, не дающий тебе спать по ночам.

На что Эля зло отмахивалась. — А что делать, если на нашу долю остались только старики и дети?

Нэя так и не воспользовалась допуском доктора на засекреченный объект «Зеркальный Лабиринт», хотя ей очень хотелось отведать ещё раз ароматной ягоды, которая росла где-то в горах на экспериментальных площадках доктора. Сам же доктор Франк не считал возможным себя навязывать. Он не появлялся больше в лесопарке. И Антон больше не встречался Нэе, не приходил к ней по утрам пить напитки, не бегал по своим дорожкам. Или у них возник разлад во времени, и он бегал раньше, чем она выходила на свои утренние прогулки. Рудольф тоже пропал. Она его не только не видела, но и не чувствовала того, что он рядом.

Когда же начался сезон дождей, гулять стало невозможно. Почва раскисла, с деревьев капала вода, и увядшие прелые листья застилали все лесные дорожки. Сами стволы деревьев, отсыревшие и тёмные, окутали слоистые лохмотья зелёной плесени, так что они были подобны угрюмым нищим великанам в рваных плащах. Гордо стояли они у дорог ровными или горбатыми силуэтами, молчаливыми толпами, навевая непонятную жуть, особенно вечерами. Тогда казалось; в чащах кто-то движется, машет руками и сипло призывно шепчет о чём-то. То ли это деревья, то ли неутомимые влюблённые встречались во мраке, понятно не было. Однажды Нэя, повинуясь странному импульсу, словно вошедшему в неё извне, пугливо обернулась и увидела невдалеке Рудольфа. Он стоял на дорожке, отлично видимый в сгущённой сырости раннего вечера, такой же тоскливый призрачный и поникший, как и окружающий его сумеречный ландшафт. Серый блестящий плащ был расстёгнут на нём, а странные высокие ботинки с заправленными в них узкими штанами опять поразили своей несуразностью. Невероятность его стремительного появления на тропе, где только что никого не было, сдвигало сознание куда-то в сон. Она отчётливо увидела или скорее почувствовала, какой внезапной радостью осветилось его заметно осунувшееся лицо. Не трогаясь с места, он будто ожидал её рывка навстречу себе. Она же рванулась прочь, а остановившись и обернувшись, никого уже не увидела, оставшись наедине со своим бурным сердцебиением и с вновь заявившей о себе любовью, которую некому было отдать. Она пробродила до самой ночи, но так и не встретила его. А может, его и не было на той тропе, и всё ей только померещилось. В другие дни он также больше не встречался. Приблизиться к «Зеркальному Лабиринту» не казалось и возможным, всё равно что войти наяву в призрачное здание из собственного сна. И не по причине отсутствия туда пропуска, ведь пропуск-то как раз и был, данный доктором Франком, а по целому комплексу нерасчленимых и не обозначаемых словесно чувств, их сгустку, давящему её подобно гематоме, и запрещающей всепрощенческую любовь.

«Зеркальный Лабиринт» издали переливался манящей летней радугой в осеннем склизком вечере. От прилегающей к нему площади отъезжали или приезжали блестящие на дожде машины, а дальше на уже освещённых широких дорогах гуляли люди. Кто-то спешил, съёжившись от непогоды и забот, кто-то жизнерадостно и беспечно смеялся или зычно кого-то звал, не обращая внимания на слякоть и непогодную муть. Открывал кому-то широкие объятия, и кто-то в них влетал, захлёбываясь счастливым говорком. Мир вокруг был наполнен не только межсезонной печалью и отмершим былым цветением, но и чьим-то искрящимся молодым счастьем. На неё не обращал внимания никто, она не была никому тут нужна.

И Нэя погрузилась в механическую суету внутри кристалла и словно уснула своей душой. В ней не было тоски, но и радость отсутствовала. Не было отчаяния, но и надежды её оставили. И Эля с головой ушла в учёбу, если не суетилась вместе с Нэей. Олег к Эле не приходил. Лес утопал под бесконечными дождями. Лесная хижина — прибежище для ночной любви с «сынком» Олегом, набухшая от сырости стояла в сумрачной воде наполовину. К себе в подземный город он Элю пригласить не мог. Куда? И кто бы её туда пустил? Она и понятия не имела о существовании подземных обитаемых пространств. А случайной и разовой девушкой она не была. Они же и понятия обычно не имели, куда их привозили. Сам Олег числился на особом контроле, как и прочие штрафники. Объяснить себе его отсутствие Эля не могла, и полусонной мухой с заспанными хмурыми глазами шаталась по кристаллу, хотя все ночи она теперь спала у себя на втором этаже.