Воспламени меня

Глава 32

Я резко открываю глаза.

Кругом кромешная тьма. Тишина. Я быстро занимаю сидячее положение.

Должно быть, я заснула. Не представляю, сколько сейчас времени, но, быстро обведя взглядом комнату, я понимаю, что Уорнер по-прежнему где-то отсутствует.

Я выбираюсь из постели. Я все еще в носках и внезапно я испытываю из-за этого чувство благодарности; мне приходится обнять себя руками, я дрожу, пока холодный зимний воздух проникает сквозь тонкий материал моей футболки. Мои волосы еще не успели целиком высохнуть после принятия ванны.

Дверь в кабинет Уорнера слегка приоткрыта.

Под дверью виднеется полоска света, которая заставляет меня задуматься о том, забыл ли он закрыть дверь или же, возможно, он только что зашел в свой кабинет. Возможно, его вообще там нет. На сей раз мое любопытство одерживает верх над моей совестью.

Мне хочется узнать, где он работает и как выглядит его рабочий стол; хочется узнать, предпочитает ли он беспорядок или же организованность, хранит ли он там свои личные вещи. Мне интересно, есть ли у него какие-либо детские фотографии.

Или фотографии его матери.

Я крадусь на носочках вперед, пока в моем животе начинают пробуждаться бабочки. Мне не следует нервничать, говорю я себе. Я не делаю ничего запрещенного. Я просто посмотрю, там ли он, и, если его не окажется в кабинете, я сразу же уйду.

Я зайду туда всего лишь на секундочку. Я не собираюсь рыться в его вещах.

Не собираюсь.

Меня охватывает нерешительность, когда я дохожу до двери. В комнате царит такая тишина, что я испытываю практически полную уверенность в том, что мое сердце бьется достаточно громко и сильно для того, чтобы он смог меня услышать. Не знаю, почему мне так страшно.

Я дважды стучу по двери, приоткрывая ее.

— Аарон, ты...

Что-то летит на пол.

Я распахиваю дверь и бросаюсь в кабинет, но быстро замираю, едва переступив порог. Увиденное шокирует меня.

Его кабинет огромен.

Он размером со всю его спальню и гардеробную вместе взятые. Даже больше. Пространство его кабинета просто-таки огромно — его достаточно для большого стола для переговоров и шести стульев, которые стоят по обе стороны от него. В кабинете имеется диван и несколько столиков, разместившихся в углу. Одна из стен целиком занята книжными полками, которые заставлены книгами. Старые и новыми. У некоторых книг отваливаются корешки.

Все вокруг выполнено из темного дерева.

Оно настолько темно—коричневое, что кажется черным. Прямые, ровные линии, простые контуры. Никакой помпезности или громоздкости. Никакой кожи. Никаких кресел с огромными спинками или вычурной резьбы. Минимализм.

На столе для переговоров полно папок, бумаг, скоросшивателей и записей. Пол покрыт плотным персидским ковром, похожим на тот, что находится в его гардеробной. В дальнем конце комнаты находится его стол.

Уорнер шокировано смотрит на меня.

На нем нет ничего, кроме брюк и носков, его рубашка и ремень лежат в стороне. Он стоит перед своим столом, держа в руках какой—то предмет, который мне не разглядеть.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он.

— Дверь была открыта.

Какой глупый ответ.

Он пристально смотрит на меня.

— Который час? — спрашиваю я.

— Полвторого ночи, — отвечает он машинально.

— О.

— Тебе следует вернуться в постель.

Не знаю, почему он так сильно нервничает. Почему его взгляд мечется от меня к двери.

— Я больше не чувствую усталости.

— Ох.

Теперь я понимаю, что он вертит в руках маленькую баночку. Ставит ее на стол позади себя, не разворачиваясь.

Он так необычно себя сегодня вел, думаю я. Это не похоже на него. Обычно он крайне собран, и очень уверен в себе. Но в

последнее время он так неуверенно себя ведет рядом со мной. Переменчивость нервирует.

— Чем ты занят? — спрашиваю я.

Нас разделяет около десяти футов, и ни один из нас ничего не предпринимает для того, чтобы сократить эту дистанцию.

Мы разговариваем так, словно не знаем друг друга, словно мы — незнакомцы, оказавшиеся в неловкой ситуации. И это смехотворно.

Я начинаю пересекать комнату для того, чтобы подойти к нему.

Он замирает.

Я останавливаюсь.

— Все в порядке?

— Да, — отвечает он слишком быстро.

— Что это такое? — спрашиваю я, указывая на маленькую пластиковую баночку.

— Тебе следует вернуться ко сну, дорогая. Скорее всего, ты устала больше, чем тебе кажется...

Я направляюсь прямо к нему, тянусь вперед и беру баночку, лишая его возможности остановить меня.

— Это нарушение приватности, — резко говорит он, уже больше походя на самого себя. — Верни ее мне...

— Мазь? — спрашиваю я с удивлением. Я верчу баночку в руках, читая этикетку. Смотрю на него. И, наконец, все понимаю.

Это для шрамов.

Он запускает руку в волосы. Смотрит в стену.

— Да, — говорит он. — А теперь отдай ее, пожалуйста, мне.

— Тебе нужна помощь? — спрашиваю я.

Он замирает.

— Что?

— Это для твоей спины, верно?

Он проводит рукой по своим губам, по своему подбородку.

— Ты не позволишь мне сохранить даже каплю самоуважения, да?

— Я не знала, что ты ухаживаешь за своими шрамами, — говорю я ему.

Я делаю шаг вперед.

Он отступает на шаг назад.

— Не ухаживаю.

— Тогда для чего это? — я поднимаю баночку. — Где ты вообще нашел эту мазь?

— Ни для чего... это просто... — он качает головой. — Делалью нашел ее для меня. Это нелепо, — говорит он. — Я себя нелепо чувствую.

— Из-за того, что тебе не дотянуться до спины?

Он переводит взгляд на меня. Вздыхает.

— Развернись, — говорю я ему.

— Нет.

— Ты нервничаешь на пустом месте. Я уже видела твои шрамы.

— Это не означает того, что тебе нужно увидеть их вновь.

Я не могу сдержать легкой улыбки.

— Что? — требовательно спрашивает он. — Что тебя так насмешило?

— Просто ты не похож на такого человека, который стал бы смущаться из-за чего—то подобного.

— Я и не смущаюсь.

— Ну-ну.

— Пожалуйста, — говорит он, — просто возвращайся в постель.

— Мне не спится.

— Это не моя проблема.

— Развернись, — снова говорю я ему.

Он прищуривается, смотря на меня.

— Зачем ты вообще пользуешься мазью? — спрашиваю я у него уже во второй раз. — Она тебе не нужна. Не пользуйся ею, если ты некомфортно себя из-за этого чувствуешь.

Он мгновение молчит.

— Ты считаешь, что она мне не нужна?

— Конечно, нет. Зачем она тебе...? Тебе больно? Шрамы доставляют тебе боль?

— Иногда, — тихо говорит он. — Но не так сильно, как раньше. В действительности, я уже практически ничего не чувствую спиной.

Что-то холодное и острое пронзает мой живот.

— На самом деле?

Он кивает.

— Ты расскажешь мне, откуда они взялись? — шепчу я, не имея сил посмотреть ему в глаза.

Он молчит так долго, что мне в итоге все же приходится поднять глаза.

Его взгляд лишен всяческих эмоций, его лицо приняло нейтральное выражение. Он прочищает горло.

— Они были подарками на День рождения, — говорит он. — Каждый год с пятилетнего возраста. До тех пор, пока мне не

исполнилось восемнадцать, — говорит он. — Он не пришел на мой девятнадцатый День рождения.

Я застываю от ужаса.

— Ладно, — Уорнер смотрит на свои руки. — Так...

— Он резал твою кожу? — мой голос такой хриплый.

— Сёк.

— Боже мой, — выдыхаю я, прикрывая рот руками. Мне приходится перевести взгляд на стену для того, чтобы взять себя в

руки. Я несколько раз моргаю, пытаясь сглотнуть боль и ярость, нарастающую внутри меня. — Мне так жаль, — говорю я.

Аарон, мне очень жаль.

— Я не хочу вызывать у тебя отторжение, — говорит он тихо.

Я ошеломленно оборачиваюсь к нему, слегка шокированная его словами.

— Ты ведь несерьезно?

Его глаза говорят мне о том, что он серьезен.

— Ты никогда не смотрелся в зеркало? — спрашиваю я уже сердито.

— Прости?

— Ты идеален, — говорю я ему, этот порыв настолько сильно превозмогает меня, что я забываюсь. — С головы до ног. Все твое тело. Оно пропорционально. Симметрично. Ты до нелепости безупречен, математически идеален. В этом даже невозможно отыскать смысл — в том, что человек может выглядеть так, как ты, — говорю я, качая головой. — Поверить не могу, что ты мог так о себе сказать...

— Джульетта, пожалуйста. Не говори так со мной.

— Что? Почему?

— Потому что это жестоко, — говорит он, теряя самообладание. — Это жестоко и бессердечно, и ты даже не осознаешь...

— Аарон...

— Я забираю свои слова назад, — говорит он. — Я больше не хочу, чтобы ты звала меня по имени...

— Аарон, — снова говорю я, на сей раз тверже. — Пожалуйста... ты ведь на самом деле не считаешь, что можешь вызвать у меня отторжение? Ты не можешь полагать, что это будет иметь для меня такое значение... что меня отпугнут твои шрамы...

— Я не знаю, — говорит он, прохаживаясь перед своим столом и не отрывая взгляда от пола.

— Я думала, что ты можешь ощущать людские чувства, — говорю я. — Я думала, что мои чувства будут для тебя совершенно очевидны.

— Мне не всегда удается мыслить ясно, — говорит он расстроенно, потирая лицо и лоб. — Особенно, в тех случаях, когда вмешиваются мои эмоции. Я не всегда могу быть объективен... и порой я делаю предположения, — говорит он, — которые оказываются ложными... и я не... я просто больше не доверяю своим собственным суждениям. Потому что я доверился им, — говорит он, — и это привело к удручающему результату. Просто-таки ужасному.

Наконец, он поднимает голову. Смотрит мне в глаза.

— Ты прав, — шепчу я.

Он отводит взгляд.

— Ты совершил много ошибок, — говорю я ему. — Ты сделал все не так.

Он проводит рукой по лицу.

— Но еще не поздно все исправить... ты можешь сделать все правильно...

— Пожалуйста...

— Еще не поздно...

— Хватит мне это говорить! — он выходит из себя. — Ты не знаешь меня... не знаешь, что я сделал и что мне понадобится для того, чтобы все исправить...

— Неужели ты не понимаешь? Это уже неважно... ты сейчас можешь решить измениться...

— Мне показалось, что ты не собиралась пытаться меня изменить!

— Я и не пытаюсь, — говорю я, понижая голос. — Я просто пытаюсь донести до тебя то, что твоя жизнь еще не закончилась.

Что ты не обязан оставаться тем, кем был раньше. Теперь ты можешь принимать другие решения. Ты можешь быть счастливым...

— Джульетта, — одно резкое слово.

Его зеленые глаза такие интенсивные.

Я замолкаю.

Я бросаю взгляд на его дрожащие руки; он сжимает их в кулаки.

— Иди, — тихо говорит он. — Я не хочу, чтобы ты сейчас здесь находилась.

— Тогда зачем ты привез меня сюда? — спрашиваю я сердито. — Если ты даже не хочешь меня видеть...

— Почему ты никак не можешь понять? — он смотрит на меня, и в его глазах столько боли и опустошения, что у меня перехватывает дыхание.

У меня дрожат руки.

— Понять чего...?

— Я люблю тебя.

Он ломается.

Его голос. Его спина. Его колени. Его лицо.

Он ломается.

Ему приходится ухватиться за край своего стола. Он не может посмотреть мне в глаза.

— Я люблю тебя, — говорит он, его слова кажутся одновременно и грубыми, и мягкими. — Я люблю тебя, но этого мало. Я думал, что этого будет достаточно, но я ошибся. Я думал, что смогу бороться за тебя, но я был не прав. Потому что я не могу. Я больше не могу даже смотреть тебе в лицо...