Ланиакея

Глава 4

Медленно мир наполнялся светом, звуками, ощущениями и запахами. Плакали дети, визжали сирены скорой помощи, лицо мое обдувал холодный воздух из раскрытого окна.

— Голуб. Голуб. Вы меня слышите? — голос Вагнера донесся до меня как будто издалека, через сотню километров, не меньше. — Откройте глаза. Вы не сможете отпустить их с закрытыми глазами.

Отпустить? Их?

Внутри все было свернуто все той же тугой пружиной. Я не могу открыть глаза. Я не могу увидеть искалеченные тела детей, не могу позволить себе почувствовать запах их крови, просто не могу. А что если кто-то из них сейчас еще жив и умрет у меня на глазах?

— Голуб, открывайте глаза. Давайте же.

— Они умерли? — прошептала я, только сейчас осознавая, что вцепилась обеими руками в сиденье. — Все? Умерли, да? Мы их раздавили?

— Никто не умер. — Мне показалось, или его голос стал чуточку мягче? — Вы должны открыть глаза, Фаина. Вы должны зафиксировать положение в пространстве до того, как отпустите акцепторов (прим. от латинского acceptor — тот, кто принимает воздействие). Давайте же. Открывайте глаза.

Никто не умер? Пружина начала раскручиваться, но голос Вагнера меня тут же остановил:

— Стоп, немедленно. — Пружина замерла. — Откройте глаза. Сначала откройте глаза.

Я разжала веки и уставилась прямо перед собой со страхом, который почти тут же превратился в недоумение, когда я увидела, что дорога перед нами пуста. Нет, не в смысле совсем пуста: вокруг, тыча пальцами вверх, стояли люди, и я только сейчас начала слышать их возбужденные голоса. Сирены скорой помощи выли все ближе. Мы стояли на месте, в паре шагов от стены дома, едва не врезавшись в нее правой стороной. Я могла различить щербинки на кирпичах, так близко мы оказались.

И все же не это меня волновало больше всего. Я не видела детей. Не видела разбрызганной по асфальту крови, не видела изуродованных тел, не слышала истошных криков. Что случилось?

— Так, вам придется выйти с моей стороны, потому что полиция должна будет составить протокол, и машину я пока оставлю на месте, — сказал Вагнер, расстегивая одновременно два ремня — мой и свой. — Вы понимаете, что произошло?

Люди впереди нас все стояли и пялились наверх. И, кажется, я начинала понимать.

Вагнер выбрался из машины первым. Я — следом, уцепившись для надежности за дверь, чтобы удержаться на ногах на скользком, как стекло, тротуаре. Дорога уже была перекрыта полицейскими машинами, тот парень, что нас подрезал, выбрался из своего автомобиля, приложившегося аккурат в фонарный столб, и теперь бестолково бегал вокруг него, не замечая текущей по лицу крови. Еще две машины закрутило, и они замерли недалеко от нас.

Я увидела лежащие на асфальте с той стороны дороги тела и отвернулась, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

А потом все-таки посмотрела вверх.

Шестеро детей висели в воздухе на высоте второго этажа, махая руками и ногами, как сумасшедшие. Кто-то, помладше, ревел и звал маму, те, что постарше, пытались их утешить и просили их опустить.

— Это сделали вы, — сказал Вагнер позади меня. — Теперь вам нужно отпустить их. Фаина, давайте. Опасность миновала.

— Я… у меня плохо с телекинезом.

Я запаниковала, когда поняла, что при падении с такой высоты дети могут расшибиться. Я валяла шкафы и швыряла машины в реку, но это были живые люди, и толпа, похоже, уже поняла, кто виновник происходящего, потому что нас с Вагнером стали прижимать к машине и друг к другу просто с устрашающим напором.

— Денис Вагнер? — О Боже, только не это. — Канал «Миг», Алина Федорова. Не дадите короткое ин...

— Нет, — отрезал он, даже не дослушав... но ее, похоже, это не смутило.

— Обладатель телекинеза — ваша студентка? Знакомая? Вы встречаетесь? Как давно вы вместе? Вы не могли бы назвать ее имя?

Один из микрофонов ткнулся мне в лицо, и я едва не подпрыгнула на месте, когда следом за микрофоном прямо перед моим носом появилось улыбающееся лицо девушки-журналистки.

— Алина Федорова, канал «Миг». Вы телекинетик? Как вас зовут? Что вас связывает с Денисом Вагнером? Вы готовы ответить на несколько вопросов?

— Так, хватит. — Вагнер взял меня за плечи и отодвинул в сторону так легко, словно воспользовался телекинезом. Я же будто остолбенела от напора вопросов и улыбок. — Это моя студентка. Ее имя — Фаина Голуб. А теперь отойдите и позвольте ей опустить этих детей на землю. Немедленно.

Еще немного, и я бы поверила, что Вагнер владеет способностью к внушению. Девушка отступила в сторону так резво, словно просто не могла ослушаться.

А потом он обернулся ко мне и заговорил так, словно мы были одни. Глядя так, как обычно смотрят телепаты при направленном воздействии: четко в глаза, чтобы сузить каналы восприятия до двух, в идеале — до одного, мысленного. Чтобы до меня точно дошло то, что он хочет мне сказать:

— Фаина, медленно и спокойно опускайте людей на землю. Не торопитесь. Вы спасли их, они живы, все хорошо. Опускайте.

Но я не могу! Я или зашвырну детей куда-нибудь на крышу, или просто выпущу из захвата, и они попадают на землю, ломая себе руки и ноги. Боже, разве нельзя вызвать кого-то другого, чтобы мне помочь, почему я, почему я?

— Смотрите на меня, Голуб, хватит паниковать. — Я покорно уставилась на него. Вагнер не отрывал взгляда от моего лица, голос его звучал все монотоннее. — Слушайте, что я вам говорю. Представьте, что ваш телекинез — это кран с водой. Закройте его, но не рывком, а очень медленно и спокойно. Медленно. И спокойно.

Я не прерывала его, понимая, что он делает то же, что делает любой психопрактик с клиентом, на которого намерен осуществлять воздействие. Вагнер создавал между нами раппорт — единство, позволяющее двум участникам психопрактического процесса взаимодействовать на уровне глубокого доверия. Ему было легко это сделать. Импринтинг, чтоб его. Запечатление. Я и так доверяла ему.

Мое дыхание стало реже. Паника перестала сжимать грудь, страх отхлынул, и стало намного спокойнее. Вагнер не смог бы мне помочь ни одной из своих способностей, но я смотрела на него и верила, что все будет хорошо, и я смогу.

Окружавшая нас толпа будто растворилась в пространстве, оставив меня в темной комнате со светящейся золотым пружиной, которая готова была распрямиться. Конечно, это была не совсем я. Фаина-интроверт, пугливая и неуверенная, вышла из темноты на свет, то и дело оглядываясь и прижимая руки к сердцу, которое — слава Вагнеру — уже не колотилось так, словно готово выпрыгнуть из груди.

До меня снова донесся голос:

— Медленно и спокойно, Фаина. Вы сможете. Вы уже это делали. Давайте.

Я протянула руку и погладила пружину, и она ожила под пальцами, обернувшись золотистой змейкой. Стала мягкой и почти теплой на ощупь, когда я ее коснулась — хотя я точно знала, что ничего не касаюсь и ничего не вижу. Просто мне было проще работать с образом.

Изумрудные глазки сонно моргнули, змейка зевнула и медленно распрямила кольца, одно за другим, оставляя в темноте светящийся изогнутый след.

— Вот видите.

Змейка зашипела и метнулась прочь, и Фаина-интроверт тут же спряталась в темноту. Я заглянула через плечо все так же стоящего передо мной Вагнера и увидела поднимающихся с асфальта детей. Один, два, шесть — все они были живы. Мы никого не убили и даже не ранили. Только напугали.

Репортеры снова накинулись на нас с воплями. По знаку Вагнера я молча забралась в машину, и он — следом, и закрыл окна, отрезая нас от любопытствующего и охочего до жареных сенсаций мира до прихода полицейского.

Я не знала, что сказать. Уставилась на щербинки на кирпичной стене и вдруг поняла, что меня трясет — от случившегося, от понимания того, что если бы я вылетела из открытого окна, по этим кирпичам могла бы быть размазана моя кровь, от осознания того, что если бы не это самое окно, то те шесть детей, что испуганно и одновременно радостно гомонили снаружи, могли бы лежать под колесами машины…

— Я по-прежнему считаю, что не ошибся в вас, Голуб, и что в «Ланиакее» вам самое место.

— Спасибо. И за помощь тоже. — Я смотрела на свои дрожащие руки и заставляла себя дышать, и вдруг из меня вырвалось: — Я бы умерла, если бы мы убили их.

Вагнер молчал так долго, что я перестала ждать ответа. Но потом все же сказал, все тем же ровным и бесстрастным тоном, что обычно, за секунду до того, как в окно постучался полицейский:

— Нет, Голуб. Поверьте. Вы бы не умерли.