Ланиакея

Глава 3

Кате я рассказала только самую малость — что седьмого меня в институте не будет, потому что у меня есть дела. Вечером, еще пятого числа, когда мы созвонились по скайпу, она буквально атаковала меня вопросами: что, как, почему.

— Катюх, ну не могу пока сказать, Вагнер просил молчать.

— Вагнер просил, — уточнила она, уплетая булку.

— Ну, приказал, но сути это не меняет.

— Ага, — сказала она, откидываясь в кресле. — Ты сегодня с ним обедала, а седьмого вы куда-то идете вместе.

— Да.

— Знаешь, что я думаю? — Она ткнула в меня пальцем. — Что ты предательница и конспиратор. Тебе повезло, что я у тебя такая добрая и хорошая.

— Спасибо, Кать, — с чувством сказала я. — Я бы и рада сказать, но ты сама понимаешь. Я не хочу в качестве наказания еще одно десятистраничное эссе по праву. У меня на прошлом фантазия уже кончилась.

Катюха отстала с условием — рассказать ей все сразу же, как смогу. Но мне просто жизненно необходимо было с кем-то поделиться, кому-то рассказать о своих сомнениях и страхах. И шестого числа, придя с занятий, я не выдержала и позвонила Гале.

Галина Юрьевна Голуб, Галка, Галюня — моя младшая родная сестра и психопрактик-некробиопсихолог. Звучит страшно, но на деле это специалист, который способен общаться с людьми, находящимися в коме, то есть, на границе жизни и смерти.

Специализация ее была очень узкая, предполагающая наличие медицинского образования. Так что Галя вот уже второй год училась в Ноябрьске — он был ближе к Зеленодольску, чем Тюмень, и там был аккредитованный медколледж с курсом для психопрактиков. После колледжа она сможет устроиться на работу в любую больницу, где есть вакансии. Я не думала, что она останется в Зеленодольске, когда вернется. У нас там, несмотря на «аномалию», с работой было туго.

Моя умница-сестренка, как обычно, корпела над книжками. Она выслушала мой сбивчивый рассказ, листая учебник какой-то там синдромной патологии — после праздников намечался зачет.

— Это же здорово, Фай! И я почему-то не думаю, что тебе откажут. У тебя же и психокинетика, и психосенсорика.

— У нас на курсе еще четверо таких, — сказала я. — Не я одна.

У Светы Ласточкиной были эмпатия и телекинез, Андрей Востриков обладал биолокацией и пирокинезом, Рафаэль Ахметшин и Рафаэль Мухаметшин вообще владели гипнозом и прекогницией, предсказывая будущее на час вперед.

Кстати, Ахметшин и Мухаметшин — или Раф-4, как их называли за сдвоенные способности, у нас на курсе как раз таки и считались самыми вероятными кандидатами в «Ланиакею». Не я. И все же именно во мне Вагнер, как он сказал, разглядел потенциал.

— Ну, подумаешь, не возьмут тебя, но хотя бы будешь знать, что не подходишь. Узнаешь, так сказать, свой предел.

Да уж, моя Галюня умела утешить. Я ей так и сказала.

Она хихикнула:

— Фай, ты хочешь, чтобы я тебе сказала, что ты точно пройдешь? Я этого не знаю. Да даже сам Вагнер этого не знает, ведь не стал же он давать тебе прогноз. Не накручивай себя, ты вечно переживаешь из-за того, что нельзя изменить. Позвони завтра обязательно.

Да, моя младшая сестра была рассудительнее меня.

Для того и предназначалась глубокая психоскопия — выявление границы способностей, особенностей личности, которые позволят предположить, есть ли у способностей потенциал, возможно ли будет развить их до предела в конкретно взятом индивиде, не опасаясь, что он сойдет с ума и начнет вредить этими способностями себе и другим.

Такие случаи уже были.

Десять лет назад, когда психопрактиков только открыли, никто не думал о каких-то там ограничениях. Телепат? О, круто, давай в полицию, читать мысли нарушителей. Суггестия? Класс, будешь в магазине внушать клиентам, что они хотят купить наш товар. Предвидишь будущее? Да тебя с руками оторвут в букмекерских конторах.

А уж морталов, обладателей смертельных способностей, и блокираторов-антиперцепторов (прим. — «перцепция» — восприятие, антиперцепция — антивосприятие) сразу заграбастала нацбезопасность. Их стали натаскивать как собак, на единичную цель, на группу, на толпу… пока однажды американские морталы Джонни Чу и Сэнди Ларг не положили сотню человек в Японии во время большого землетрясения (прим. — речь идет о землетрясении в Японии 11 марта 2011 года магнитудой 9-9,1 балла, называемое также Великое восточно-японское землетрясение. Одно из самых сильных в мировой истории). Испугались, ну и…

Это был первый случай, но, естественно, не последний. Со временем стало понятно, что далеко не каждому обладателю даже самой сильной способности можно эту способность доверить. И далеко не каждого телепата надо учить передавать мысли, ведь кто знает, что придет ему в голову.

Нас попытались как-то систематизировать учесть и, по возможности, обезопасить. Сейчас, когда у каждого психопрактика есть паспорт, в котором указан шифр способности и класс, когда обладатели способностей четвертой категории и выше должны перемещаться по стране только по согласованию с контролирующими органами — и упаси бог не оповестить о своем приезде и отъезде из субъекта Федерации в трехдневный срок! — проблема была частично решена.

Ну и те самые запрет на использование и блокировка способностей в местах массового скопления детей и психопрактиков. Для блокираторов и психодиагностиков, чувствующих применение способности, всегда была работа. Частицы-волны, излучаемые клетками Телле, нельзя было подавить механически. Только вживую.

Может, Вагнер разглядел во мне нового блокиратора? Я ничего такого в себе не замечала, но чем черт не шутит.

Всю ночь с шестого на седьмое шел снег с дождем, и к утру на дорогах был сильнейший гололед. Вагнер сказал, приедет к семи, и я уже без десяти вышла из квартиры, перебирая в уме, все ли взяла. Паспорт, паспорт психопрактика, медицинский полис, сменная обувь, студенческий билет, заполненное согласие…

Белая иномарка, «инфинити» — ну конечно же, я знала, какая у него машина. Кто не знал? — уже стояла у подъезда. Я очень медленно закрыла дверь, сделала шаг вперед и вцепилась в перила лестницы, чтобы не скатиться с нее кувырком. Так и без каблуков недолго остаться.

Я услышала, как поехало вниз оконное стекло.

— Голуб. Доброе утро.

— Доброе утро, — буркнула я, не поднимая глаз от ледяного катка под ногами и вцепившись в перила второй рукой. Спускаться пришлось боком. Какая тут грациозность? Я серьезно боялась сломать шею.

— Я бы вышел и помог вам, но если мы оба сломаем ноги, машину вести будет некому.

Он еще и иронизирует! Я уже вспотела в своем пальто, а идти еще целых две ступеньки. Наконец я поставила ногу на последнюю ступеньку и протянула руку к двери машины. Еще минутка борьбы за равновесие — и вот я в салоне.

Вагнер закрыл окно, и машина мягко тронулась с места. Мы выбрались со двора, выехали на улицу Федюнинского и понеслись куда-то на север. Вагнер молчал, я тоже молчала и глядела в окно.

Завернув на Зелинского, мы еще немного попетляли меж домов, и вот уже я увидела перед собой медицинский центр с большой приятной вывеской. Дворник сосредоточенно отскребал с асфальта на парковке лед, но вокруг больше никого не было. Вагнер припарковался, обошел машину вокруг и открыл мне дверь. Руки не подал — знал, что без перчаток не приму.

А если бы не знал?

В общем, мысли мои уже снова кружились вокруг него.

Мы зашли в центр не через главный, а через задний вход, поднялись по лестнице и оказались перед закрытой пластиковой дверью с электронным замком.

«Ланиакея. Тюменский пункт отбора», — гласила скромная вывеска.

И ниже: «Вход посторонним воспрещен».

У Вагнера, конечно же, был ключ. Он пропустил меня вперед в длинный, освещенный холодным «медицинским» светом коридор с рядом открытых дверей по обе стороны. Из дальнего помещения тут же показалась женщина в медицинском халате.

— О, Денис! — ласково сказала она. — Добренькое утречко. Я думала, опоздаете, такой гололед.

— Добренькое, Татьяна Ивановна, — отозвался Вагнер, стаскивая пальто и вешая на вешалку у двери, и я поняла, что передо мной сама Смолькина.

Я последовала примеру Вагнера, жалея о том, что не могу посмотреть на себя в зеркало — ровно ли сидит свободная кофта, как смялись ли брюки. Свободная кофта была нужна, чтобы можно было задрать рукав до локтя. Ну, либо мне пришлось бы снимать ее, когда в вену будут вводить контрастное вещество (прим. — специальное вещество, вводимое в организм, чтобы улучшить видимость органа при исследовании). Я выбрала первое.

Татьяна Ивановна приблизилась, и я, наконец, смогла ее разглядеть. Кудрявые темные волосы. Глубокие синие глаза, как будто кто капнул чернил на склеру. Длинный нос делал ее похожей на какую-то странную птицу. Халат новый, с иголочки, выглажен, и только воротник чуть смялся. Выражение лица — как у доброй бабушки из советских сказок. Я расслабилась: если честно, ожидала какую-нибудь мегеру со столичными замашками.

— Меня зовут Татьяна Ивановна Смолькина, я председатель Тюменской отборочной комиссии, — сказала она.

— Фаина Голуб, — представилась я. — Студентка ТюмПУ, второй курс, психология.

Смолькина кивнула, словно соглашаясь.

— Ну, все, Денис, дальше ее поведу я. Ты заходи в кухню, сейчас Настенька тебя кофе угостит. Располагайся.

Он кивнул, бросил на меня быстрый взгляд и ушел. Татьяна Ивановна полуобернулась ко мне спиной и начала объяснять ход процедуры:

— Сейчас заходите сюда, — она махнула рукой в сторону первой открытой двери справа. — Регистрируетесь, там же сделают ксерокопии документов, там же отдадите согласие. Принесли обувь?

— Да.

— Можете переобуться прямо сейчас. После регистрации — вторая дверь по этой же стороне, медкабинет. Инга Григорьевна, фельдшер, измерит вам давление, температуру, отметит общее состояние. Затем приходите в третий кабинет по этой же стороне. Вы не ели?

— Нет, не завтракала. Денис Николаевич сказал, нужно натощак.

— Все правильно сказал, от контраста иногда бывает тошнота, — кивнула она. — Не думаю, что вам это надо. Так вот, в третьей комнате, это процедурная, вам введут в вену контрастное вещество, чтобы облегчить процедуру нейровизуализации. То есть чтобы клетки Телле были лучше видны на снимке. Там же его и сделают. Потом зайдете ко мне, это последний кабинет. Дальше поработаем вдвоем. Приступайте.

Я кивнула и послушно достала из пакета балетки. Регистрация, медицинский осмотр — «все нормально, вот только немного пульс частый. Но это от волнения, не страшно». Потом меня уложили на стол, похожий на крест, с подушками для рук, и ввели внутривенно контрастное вещество.

Ощущение было — словно по кровеносным сосудам пустили кипяток. Кровь сразу прилила к коже, и несколько минут я просто дышала ртом, как в парилке — «все нормально, Фаина, так и должно быть. Все хорошо, дышите». Через две минуты прямо на столе я въехала в томограф. Бесстрастный прибор сделал «микросрезы» моего мозга, отметив на каждом слое расположение клеток Телле, которые уже впитали в себя контрастное вещество и потому были хорошо различимы.