Не проспать восход солнца

1

Мы с Тимашовой на молочнотоварной ферме. Скоро начнется обеденная дойка. Скотники, гремя люльками подвесной дороги, развозят корм. Доярки раскладывают его по яслям. Погода теплая, коровы пока в открытом загоне.

Женщина средних лет, в халате — нет, не в белом, в синем рабочем халате, надетом поверх ватника, — распахивает ворота загона.

— Якимовы! — говорит она звонко. — Пожалуйте. Кушать подано.

Шесть коров, расталкивая других, выходят из стада и цепочкой направляются к коровнику.

— Якимовы! — повторяет женщина. — Долго вас приглашать?

Еще пять коров присоединяются к процессии.

Я смотрю на это во все глаза, как на фокус. А Матрена Федоровна, которой, конечно, такое не в новинку, от души потешается над моим удивлением. Насмеявшись, она подводит меня к доярке. Мы знакомимся.

— Настасья Николаевна, — говорит женщина и больше ничего не добавляет.

Все еще под впечатлением виденного, я невольно настраиваюсь на шутливый лад:

— Дрессированные у вас буренки. Вы бы звонком их скликали.

— А зачем звонком, когда они слово понимают?

— Неудобно все-таки... скотину — по фамилии.

— Я скотину и не зову, — отшучивается доярка, — а это коровушки-любушки. Имена у них свои, а фамилия у всех моя. Они ее не уронят.

Коровушки-любушки не блещут породой. О таких справедливо говорят: «Одна красная, другая пегая, третья серо-буро-малиновая». Но Матрена Федоровна уже успела шепнуть мне, что Якимова надоила от них без малого по три тысячи литров, и мы смотрим на них благосклонно.

— Гляньте: Милка, — взывает к нам Якимова. — Крупней ее во всем стаде нет. Ребята ее прозвали Комбайн.

Огромная, даже какая-то громоздкая корова не идет, а шествует. Она и впрямь неожиданно напоминает мне комбайн. Но разве большой рост — достоинство коровы? Впрочем, послушаем Настасью Николаевну:

— Корму ей только подавай, так и молотит, так и молотит. Но зато и продукцию отдаст. Посуда-то, гляньте, — есть в чем двадцать литров таскать!

Посудой на своем профессиональном языке доярки называют вымя коровы. Что ж, по этой части к Милке не придерешься.

— Раньше в деревне говорили: «Коровенка с кошку— надоишь ложку», — рассуждает Настасья Николаевна. — Я пока в этом старинного мнения придерживаюсь. Люблю видных коров! Когда породу заведем, может, и пословица переменится...

Мимо нас проходит Кучерявка — «вся шерсть волнами, как из парикмахерской», Булка — «пышная, сдобная, а уж смирна — не шевельнется...».

Словом, в каждой Настасья Николаевна видит ее особую стать: в той — ум, в той — красоту, в той — покладистый характер. Но есть у всех у них один общий и самый важный «талант»: хорошо раздаиваются.

— Перспективная группа, — говорит Тимашова, и на лице Настасьи Николаевны проступает румянец удовольствия.

Такая похвала ценится здесь высоко. Оно и понятно. Сказать «хорошая» или «отличная» — это аттестация на сегодняшний день. А «перспективная» — значит, лучшее еще впереди.

И вдруг я начинаю испытывать запоздалое раскаяние. Как это у меня неуважительно получилось насчет фамилии. И что значит — неудобно? Кому неудобно? Вот ей, Якимовой, удобно!

Эти кучерявки и милки — предмет ее любви и забот, можно сказать — создание ее рук. Она гордится ими и, как марку фирмы, присваивает им свою фамилию!

Ферма имеет восемь животноводческих помещений, в них содержится около шестисот голов крупного рогатого скота, в том числе четыреста восемьдесят дойных коров.

Немного в стороне от коровников я вижу силосную башню, лопнувшую снизу доверху. Во мне вспыхивает беспокойство. Как же так? Погубить такое сооружение? И, конечно, ее делала тоже МТС?

Но Матрена Федоровна нисколько не смущена. Она идет прямо к башне.

— Отслужил наш ветеран, — говорит она, — не успели юбилей отметить.

— Ветеран?

— А как же? Четверть века эта башня на животноводство работала. Построили мы ее в тридцать втором.

Матрена Федоровна прищурила глаза, будто смотрит вдаль. Она рассказывает, как в первый раз закладывали силос из стеблей и шляпок подсолнечника:

— Трактор «фордзон» гоняет силосорезку. Ремень поминутно соскакивает со шкива. Председатель колхоза стоит расстроенный: «Что делать?» А тракторист Коротков — как сейчас помню — серьезно так говорит: «Медом надо мазать». Это он насчет питания намекнул. Скупился председатель, неважные харчи выписывал трактористам.

Тимашова подходит к тележке, наполненной кукурузным силосом, захватывает горсть, нюхает и дает понюхать мне. Запах приятный, напоминающий не то моченые яблоки, не то груши.

— Хоть сам ешь! — удовлетворенно посмеивается она. — А ведь не сразу научились аппетитно готовить. Иной год получалось такое гнилье, что коровы от него бегали, задрав хвосты.

Люди на МТС настроены решительно. Это выражается и в том, как встречают Тимашову. На нее сыплется град вопросов, предложений, требований. Не забыты и провинности МТС. Вот, например, механик Капустин затягивал прокладку водопровода к новому коровнику. Из-за этого в готовом помещении не могли разместить скот. Выгрузка силоса из траншей все еще производится вручную.

— Он стал бы рядом со мной у ямы, — говорит скотник Вяльцев все о том же механике, — да только головой взмахивал, когда я лопатой кидаю. Скоро понял бы. Заработала бы техническая смекалка.

— Достается Капустину, — шепчет мне Матрена Федоровна. — Умница, изобретательный человек, а не успевает за колхозными темпами, вот народ его и подстегивает.

Претензии у колхозников не только к МТС, но и к правлению и друг к другу. Скотник Логвин рассказывает, чем сложна и трудна работа в животноводстве.

— В полевой бригаде если брызнул дождик — людям нечаянная передышка. А у нас хоть каменья падай с неба — коров нужно и доить, и кормить. Я считаю, передняя линия тут. И председателю советую свой рабочий день начинать с фермы.

Опережая события, расскажу, что к осени животноводы получили подарок — новый четырехрядный коровник. Еще скот не был переведен в него, еще плотники не унесли своих инструментов, а доярки забегали туда посмотреть и, остановившись на пороге, не могли сдержать восхищения:

— Небывалое справим новоселье!

От свежевыструганных кормушек пахло лесом, вверху по балке, воркуя, прохаживались голуби.

Все это было позднее, а пока — февраль. Мы сидим в комнате отдыха молочнотоварной фермы. Претензии исчерпаны, и теперь животноводы делятся с нами своими радостями.

Общая радость у всех — Воронежская область за успехи в животноводстве награждена орденом Ленина.

— Запели мы звонко, теперь другие края и области хором подхватывают, — говорит молодой скотник.

— А ты не хвастай запевом, ты на басы, на басы жми, — советует доярка Меркушова, — на работу налегай. Так оно будет надежней.

После дружеских рукопожатий доярок у меня слегка немеют пальцы. Выйдя на улицу, я незаметно дую на них.

Едем на свиноферму.

Там неприятность. У только что опоросившейся матки бурно развилось воспаление вымени, пришлось ее забить. Опаленная туша лежит в пристройке к кормокухне.

Люди огорчены. Они ли не смотрели, не ухаживали?

Что ж, случается подчас такая беда и у хороших хозяев...

Кормокухня оборудована солидно. Здесь установлен специальный комбайн для мойки и резки корнеплодов и огромные чаны-запарники. Все это работа механизаторов МТС.

Четыре шлакобетонных свинарника под черепичными крышами, один деревянный — под соломой. На территории фермы построена подвесная дорога. Она проходит через свинарники. Ее ответвления заканчиваются у навозохранилища, силосных ям и траншей.

Мы входим в свинарник. Он с потолком и цементированным полом. Проведено электричество.

Матки и поросята в большинстве белые. Но есть и с темными пятнами — ливенского завода. Вот и родоначальник. Он большой, даже огромный. Черные уши его свисают, закрывая всю морду. Они, как пелерина у какой-нибудь модницы, вырезаны полукруглыми фестонами. Оказывается, это затейливая метка племенного совхоза.

Матрена Федоровна выясняет, какие претензии у работников фермы к МТС, что еще надо улучшить, усовершенствовать.

— Весы маловаты, — жалуются свинарки. — Они только для сосунков. Попробуй на них взвесить откормленного, когда в нем без малого центнер.

Такую «жалобу» слушать отрадно. Не хватает весов — столько произвели мяса! Факт сам по себе знаменательный.

В то же время думаю: разве и весы — забота МТС? Может ли МТС в каждом колхозе вникать во все хозяйственные мелочи, не значит ли это пытаться объять необъятное?

Я высказываю свое недоумение Матрене Федоровне. Она говорит:

— Переплелось все у МТС с колхозами. И чем дальше, тем глубже. Что-то из этого будет новое...

Ответ показался мне отвлеченным, не характерным для Тимашовой с ее практическим складом ума.

Только через год мне стало ясно, как была она права в своем раздумье.

В этот день мы с Матреной Федоровной против обыкновения еще засветло вернулись домой.

Семья была в сборе.

Названая сестра Тимашовой — Акулина Федоровна — хлопотала, приготавливая ужин.

Василий Михайлович, одетый по-домашнему, в полосатую пижаму, сидел в кресле и читал «Консуэло», изредка прерывая чтение одной и той же полуодобрительной, полукритической репликой: «Богатая фантазия!»

Студент Владик, приехавший на зимние каникулы, раскладывал на столах, стульях, даже на подоконниках мокрые, только что отпечатанные фотоснимки. Наружностью в отца — белокурый крепыш, характером в мать — спокойно-настойчивый. Он учится в сельскохозяйственном институте — понятно, на факультете механизации.

Глядя на него, я думаю, что у сельских механизаторов, как у горняков или сталеваров, тоже будут свои династии. Мне известно немало семей, где профессия тракториста становится уже потомственной, переходит от отца и матери к детям. Есть семьи, где отец и трое, даже четверо сыновей — комбайнеры. Славная складывается традиция.

Неожиданно Акулина Федоровна достает из шкафчика две бутылки — с красным и белым.

— Это по какому случаю?

— У меня сегодня особенный день. С двадцатого февраля мы вместе живем.

— Что же ты не напомнила? — всполошилась Матрена Федоровна.

— Не пугайся, не пугайся, — смеется вторая Федоровна, — не круглый счет: только восемнадцать лет. Подожду двадцатого годочка, вот тогда и спрошу с вас большие подарки. Особенно с Владика!