Не проспать восход солнца

ПИСЬМА К ОДНОЙ ДУШЕ

Октябрь застал Надежду Федоровну в Воронеже, она поступила учиться в Институт народного образования. Одновременно надо было служить, зарабатывать на жизнь. Ее привлекало библиотечное дело. Пройдя недолгую стажировку, студентка с педагогическим опытом стала библиотекарем. В девятнадцатом году, после изгнания из города Шкуро и Мамонтова, ее утвердили заведующей библиотекой губоно.

Комплектование библиотеки осуществлялось весьма распространенным в то бурное время способом: привезут на подводах книги, реквизированные у купцов и помещиков, свалят грудами прямо на полу: «Отберите что вам нужно, остальное — в публичную».

Понятно, у Надежды Федоровны разгорались глаза, она жадничала, старалась оставить побольше. Хоть и числилась библиотека ведомственной, справочно-педагогической, но разве может подлинно передовой учитель обойтись без «Илиады» и «Одиссеи», без «Слова о полку Игореве», без Шекспира и Гёте? Или без Толстого?

А книги по истории мировой культуры, по архитектуре, музыке, живописи? Нет, буквально все, все необходимо учителю как хлеб, как воздух!

Библиотека разрасталась. Ее перевели в бывшую домовую церковь при апартаментах одного из бывших вельможных градоправителей. В нишах, из которых недавно глядели постные лики святых, разместились полки с сочинениями великих просветителей и вольнодумцев всех времен. Бог Саваоф, до которого не успели или не сумели добраться ремонтники, благословлял их с высоты купола... В алтаре, в притворах, на клиросах стояли штабеля еще не разобранных книг. А вся середина церкви служила читальным залом.

Словом, это была весьма содержательная и оригинальная библиотека. Чувствовать себя ее хозяйкой было истинным наслаждением. Если бы еще только успевать читать!

Но ведь надо обрабатывать книги, составлять картотеки, каталоги, находить нужную литературу для посетителей, удовлетворять заявки, сделанные по почте. А ведь Надежда Федоровна, кроме того, еще и училась!

Она испытывала острую зависть к тем, кто имел возможность часто приходить сюда, чтобы черпать из вечно живых источников человеческого разума и таланта. Среди абонентов библиотеки особенно останавливал внимание один, постоянно занимавшийся в читальном зале. Он набирал целые кипы книг и не просто просматривал их, а штудировал, делал выписки, низко склонясь над столом и щуря, видимо, близорукие глаза. Его любознательность трудно было утолить. Он буквально поглощал книги.

Как-то Надежду Федоровну спросила ее подруга, студентка, очень хорошенькая девушка:

— Кто этот человек базаровского склада?

— Сотрудник губоно Воронов, — ответила Надежда Федоровна, — заведующий школьным отделом. И у нас в институте лекции читает. — И вдруг удивилась: — А почему базаровского? Вот уж нисколько не похож!

— Есть, есть что-то: вгрызается в науку, ни на кого не обращает внимания...

Надежда Федоровна подзадорила:

— А ты попробуй завязать знакомство. Ведь Базаров был только внешне неуязвим.

Сказала и рассмеялась. В. самом деле, Воронов казался человеком, совершенно отрешенным от житейской суеты и присущих простым смертным ошибок и увлечений, смятений и безрассудств.

Как она его мало знала!

Немыслимо было представить, что случилось однажды в мае.

Вышли вместе вечером из библиотеки и брели, брели сами не зная куда, пока не очутились в улочке, где и домиков-то не было видно в сплошной зелени садов. За дощатыми заборами буйствовала сирень. Надежда Федоровна даже остановилась:

— Ах, какая дивная!

Остановился и Воронов:

— Вы хотите ее? Сейчас она вся будет ваша!

Ухватившись за верхнюю доску, легко подтягивается и, отыскав ногой щель, куда можно просунуть носок ботинка, теперь держится только одной рукой, а другой дотягивается до сирени.

— Ловите! Ну, что же вы не ловите?

На землю падают тяжелые ароматные грозди. Надежда Федоровна не поднимает их. Она в смятении:

— Иван Карпович, опомнитесь! Что вы делаете?

Она готова бежать. А цветущие ветки все летят. И падают...

С этого дня и началось. Виделись в служебные часы Надежды Федоровны. Разговаривать в библиотеке не положено, в читальном зале должна быть тишина. Да и Воронов приходил сюда работать. И, однако, не так уж много времени прошло, когда подруга Нади, хорошенькая студентка, сказала ей лукаво:

— А ведь ты была права: неуязвимых на свете нет... Наш тургеневский персонаж потерял душевный покой, это видно невооруженным глазом. Но кто «она»?

Надя вспыхнула. Кому, как не ей, была отчетливо заметна перемена в поведении завсегдатая читального зала. Раньше, бывало, Воронов заберет всю нужную литературу сразу, унесет на свое излюбленное место у окна и углубится в нее. Так и сидит часами, не поднимая головы. Теперь он стал вроде бы рассеянным: то одно забудет заказать, то другое, сам ищет в картотеке, подолгу не отходит от рабочего столика библиотекарши. А случалось, нагромоздит на своем столе книги, журналы, похоже, и не открывает. Смотрит поверх них в задумчивости, и все в одну сторону...

Иногда Воронов задерживался в библиотеке дольше всех, помогал Надежде Федоровне расставлять по полкам возвращенные читателями книги. Было интересно беседовать с ним, изумляла его многогранность. Тем приятнее было сознавать, что хоть в одной области и ты для него авторитет! Иван Карпович, по его собственному признанию, был профаном в музыке.

— Тут я на уровне ликбеза, — сетовал он. (Может, чуть-чуть и хитрил.) — Необходим толковый наставник. (Наверняка хитрил!)

А под конец разговора такая естественная просьба:

— Возьмите когда-нибудь меня с собой на концерт!

Прекрасный пианист Романовский преподавал в музыкальном училище и там же давал концерты. В тот вечер, когда Надежда Федоровна и Иван Карпович впервые пришли сюда вместе, он играл Скрябина. Играл поистине вдохновенно. И щедро откликался на просьбы публики — играл много.

Ивана Карповича музыка непривычно растревожила. Будто и впрямь заново открыл для себя удивительный ликующий мир. С несмелой настойчивостью попросил девушку:

— Пожалуйста, водите меня сюда почаще.

— Почему же только сюда? — отозвалась она, втайне обрадованная. — А на концертах Вентцеля вы бываете? Ведь вы с ним, кажется, друзья?

— Мы единомышленники в педагогике. Но игру его я не слышал.

— Вы много потеряли. Это надо срочно исправить!

И Надежда Федоровна повела Воронова на Вентцеля.

Профессор философии Константин Николаевич Вентцель был сослуживцем Ивана Карповича и учителем Надежды Федоровны. В губоно он заведовал дошкольным отделом, а в Институте народного образования преподавал теорию детского воспитания. Но, оказывается, студенты знали его не только как лектора. По воскресеньям Вентцель устраивал для них настоящие праздники музыки: играл на фортепьяно Чайковского, Глинку, Бетховена. Потом молодежь гурьбой провожала Константина Николаевича до дома.

Как-то само собой получилось, что вскоре Воронов стал своим в этой компании. С Вентцелем он был на равных если не по возрасту (все-таки на тринадцать лет моложе), то по богатству знаний и интересов, по широте кругозора. Студенты же приняли его как товарища вначале потому, что он всегда появлялся с их однокашницей Надей. А затем в дальних прогулках и походах выяснилось, что Иван Карпович может посоперничать с ними, юными, не только в искрометной веселости и неугомонном задоре, но и в силе, ловкости, выносливости.

Озорной, своенравный человек уже приоткрылся Наде в случае с сиренью, а теперь обнаруживал себя все чаще. Разительно противоположен был он тому кабинетному ученому, каким становился Воронов, погруженный в книги. Но несомненно было, что все в нем настоящее, подлинное.

Иногда Надя с грустью думала, что, должно быть, что-то насущно нужное несправедливо недодано этому человеку жизнью. Или он сам сознательно поступился какими-то стремлениями своей натуры, долго затормаживал их, быть может, во имя главной цели, требующей полной самоотдачи.

Надя понимала зыбкость своих догадок, но не могла отрешиться от них. Этот человек интересовал ее.

Иван Карпович связывал душевное состояние Нади с ее увлеченностью музыкой, был бесконечно растроган. Но случалось и такое: идет она среди однокурсников, милая, оживленная, просияет улыбкой, а он — мнящий себя прозорливым слепец — вдруг задохнется от бессильной ревности и яростного отчаяния...

Группе, где училась Надя, было дано сочинение на так называемую свободную тему. Нужно было написать, какая из недавно прочитанных книг произвела самое сильное впечатление. И конечно, почему.

Надя написала о повести Марии Зик «На горных вершинах». Преподаватель отметил это сочинение, меньше всего перелагающее содержание книги, но исполненное раздумий о смысле жизни, о призвании, о нравственном долге.

Книга датской писательницы была в библиотеке института, и некоторые студенты ее читали. Другие судили только по сочинению, но тем не менее возникла дискуссия, не вместившаяся в рамки академического времени. Она выплеснулась из аудитории, растеклась ручейками.

Во время прогулки в молодежной компании Иван Карпович услышал кусочек неоконченного спора.

Хорошенький и, должно быть, стыдящийся этой своей «непролетарской» красивости юноша обрушивал на писательницу, а еще больше на Надю тяжкие обвинения. Утверждал, что повесть «На горных вершинах» — в русском переводе «Пастор горных высот» — идеализирует служителя культа, сеет религиозный дурман, мистику, аскетизм, фанатизм. Делал категорический вывод: книга вредная. Кто не уразумел этого — лишен политического чутья.

Надя возражала. Религиозную сторону произведения можно начисто отбросить, представить главного героя не пастором, а, скажем, учителем или врачом на далекой северной окраине, человеком, самозабвенно преданным своему делу.

В спор вмешалась еще одна студентка. Зачем же, мол, понадобилось невесте разрывать помолвку? Пусть бы она ехала с мужем, помогала ему, делила с ним все тяготы и невзгоды.

Надя ответила не сразу. Ну, а если допустить, что это ученый, исследователь, даже фанатик, но в лучшем смысле? Если ему во время величайшего напряжения творческих сил надо быть только наедине с самим собой и своим делом? А невеста, жена последовала за ним. Тогда одно из двух. Или он, поглощенный безмерным трудом, перестает замечать ту, что рядом, и ее дни тянутся безрадостно. Или женщина, отстаивая свое место в его жизни, одерживает победу. Но... за счет его несостоявшихся открытий, неисполненных дел, недостигнутых вершин. Невеста пастора поняла это. Она решила не быть преградой на пути его призвания. В книге сказано: не быть «соперницей бога», но уже условились иметь в виду не религию, а, скажем, науку или искусство.

— Но ведь она все же приехала к Хальфдану через тринадцать лет! — воскликнула звонкоголосая студентка. И с простодушным житейским практицизмом: — Ты представляешь, Надя, сколько ей стукнуло? Тридцать три! У нее же морщинки прорезались возле глаз и губ! Он мог не захотеть ее такую. Что ты об этом думаешь?