Не проспать восход солнца

Итак, вопрос, кажется, начинает проясняться: жандармерия по каким-то «высшим» соображениям хочет спустить дело на тормозах и в союзники себе привлекает адвоката Корякина.

Вот что он якобы показал. В «Гранд-отель» пришел отпраздновать с товарищами татьянин день. Зачитанная резолюция получена им от одного из земских деятелей. «...Затем стал приводить один эпизод из романа «Война и мир» соч. Толстого о том, как Пьер Безухов, невиновный в поджоге, в силу порядка и склада обстоятельств был лишен жизни (? — О. К.). Далее, в своих объяснениях говорил, что история создает моменты, когда старый порядок является непригодным для жизни, что именно такой период переживает русское общество. Необходимо немедленно призвать к участию в управлении страной народных представителей, и об этом земские учреждения должны направить свои соображения... Государю Императору (! — О. К.)».

Записано также, что Корякин будто бы сказал, что в Петербурге идет страшная резня, вызванная рабочим движением, но движение это не страшно, так как во главе его стоит организация, «исповедающая принцип мирного прогресса и осуществления социального идеала» (?! — О. К.). Страшно, если другая организация — эсеров — проникнет в темную крестьянскую среду. Тогда... «грубая дикая толпа, разбивая кабаки, пьяная и озверевшая, бросится в города и зальет кровью всю страну»...

Никакого воззвания к собравшимся, возбуждавшего на насильственные действия, он не произносил.

Ай да Корякин! Попробуй разберись в этой ахинее якобы безвинно убиенным (вопреки воле Толстого) Пьером Безуховым, с неопасными политическими партиями, с возложением надежд на земство и государя императора...

Неграмотность и невежество производивших допрос? Не без этого, конечно! И все же темна вода во облацех...

Заключительная часть документа гласит:

«...Целый ряд допрошенных свидетелей-очевидцев, несомненно заслуживающих доверия как по своему общественному положению, так и по развитию: предводитель дворянства г. Алисов, председатель и члены управ, врачи и т. д. — не только не подтвердили показаний Новикова и Володина, но прямо опровергли их... Никто из свидетелей не удостоверил, чтобы остальные ораторы также... сказали что-либо противоправительственное и то таким образом нет достаточных данных для привлечения по настоящему делу в качестве обвиняемых по 12 ст. Угол. Улож. не только Кильчевского, Воронова, но и Корякина, настоящее дознание применительно к 277 ст. Уст. Уг. Суд. производством окончено...

Подп. и верно. Полковник Тархов». (Жандармский полковник, как нам известно.)

Можно предположить, что скандальное дело было замято благодаря тому, что к нему, хоть и косвенно, оказалась причастной губернская и уездная знать: предводитель дворянства, сын городского головы, крупные помещики.

В своих воспоминаниях Иван Карпович говорит, что в Воронеже в преддверии первой революции наиболее живой и активной из легальных организаций проявило себя «Общество охранения народного здравия». Под его прикрытием удавалось обсуждать острые политические вопросы. Факты подтверждают, что так и было. Когда читаешь журнал этого общества «Медицинская беседа», поражаешься смелости авторов и редактора — психиатра Вырубова. И даже, в данном конкретном случае... снисходительности цензуры.

И хоть Воронов сокрушался, что цензор неустанно вычеркивает, даже переделывает неугодные выражения, но, право, впечатление складывается такое, что деятель этот, вычеркивая что-то для проформы, в то же время на самое «зловредное» сознательно закрывал глаза.

За примерами ходить недалеко. В № 1, 2, 3 «Медицинской беседы» за 1904 год опубликована статья Ив. Воронова «Народное хозяйство и народное здравие». Иван Карпович пишет об условиях фабрично-заводского труда, когда рабочий превращается в придаток машины, об отравлении свинцом, фосфором, ртутью...

О сельском хозяйстве, где приятный и полезный труд, воспетый в древности Вергилием, ныне превращен в каторгу.

Цифровые данные о потреблении хлеба в деревне; без тени аффектации, с научной добросовестностью, указано, что нередко в хлебную дежу идут суррогаты: отруби, жмых, лебеда, костер, мякина. А в некоторых местностях подчас все, что выросло в поле, без очистки, без отвеивания; такой хлеб в западных губерниях называют «родилкой».

В прямую зависимость от экономических условий ставит Воронов количество вырождающегося населения деревни. В ряде уездов им скрупулезно подсчитаны слепые, одноглазые, косые, бельмоглазые, подслеповатые; глухие, глухонемые; безрукие, однорукие, сухорукие, беспалые; безногие, сухоногие, сидяки, без конечностей; помешанные, припадочные, идиоты, блаженные, кликуши; сифилитики, изъязвленные, карлики, горбатые... Одновременно установлена неоспоримая закономерность: чем меньше земельный надел, тем выше численность убогого люда.

Кто же подаст исцеление? Врач? Да, быть может, отдельному больному. Но ведь речь идет о народном, общественном здоровье! Цифры, цифры. Они добыты Вороновым при повторной переписи крестьянских хозяйств. Они свидетельствуют, что прирост населения Воронежской губернии колеблется по уездам от одного процента до четырех десятых процента. Четыре новорожденных на тысячу человек... И это там, где залегают лучшие черноземы, где некогда была житница России.

Воронов анализирует положение в других районах государства. Приводит процент забракованных призывников. По пятидесяти губерниям России за последние три десятилетия признаны негодными к несению военной службы в первое десятилетие — 13 процентов, во второе — 17 процентов и в третье — 22 процента!

«...В то время, как мы здесь спокойно усваиваем всю эту цифирь — все эти проценты и средние, полученные путем простого деления, которому обучают в школе как безобидной и полезной вещи, там, за этими стенами, жизнь продолжает производить такое же точно деление, но... она оперирует над живыми людьми, их разнимает на части, режет, так сказать, по живому трепещущему мясу...

К большому сожалению, этого процесса со всей его жестокостью и во всем страшном объеме непосредственно ни показать, ни видеть невозможно. В жизни мы видим лишь отдельные жертвы этого процесса; лишь отдельные случаи, более или менее типичные, в искусстве, поэзии и живописи.

Только статистика способна охватить и представить все моменты этого процесса, всю массу персонажей, участвующих в нем, разместить их по соответствующим группам и дать количественную оценку каждой из них. Но статистика не рисует, она только считает, у нее нет красок, в ее распоряжении только цифры — скучные, сухие и, пожалуй, даже немые для непосвященного. Однако же не нужно забывать, что статистическая дробь есть самый настоящий продукт самой настоящей жизни. И ежели пристально вглядеться в эту дробь, немудрено порою усмотреть в ней целую картину человеческих болезней и страданий; и, вслушавшись, услышать вопль реальной жизни».

Здесь Иван Карпович вспоминает уже покойного тогда Глеба Ивановича Успенского, усмотревшего в статистических сборниках «странное и горестное явление — «четверть лошади» и показавшего, что за этим скрывается в жизни».

Обращается автор статьи и к Вересаеву, приводит его высказывание, что врач, если он не просто чиновник врачебного дела, должен быть общественным деятелем, бороться.

Свои собственные убеждения Воронов облекает в вуалированную и в то же время довольно прозрачую форму: «Итак, стало быть, нужен общественный деятель, нужен врач в широком смысле слова, который бы прежде всего уврачевал экономические и общественные недуги нашего общества. Необходим, так сказать, коллективный зодчий, который бы умелою и твердою рукою сначала отобрал все сгнившее, истлевшее, ненужное, снял слишком тяжелые для пошатнувшихся стен накаты и балки и затем на прочном фундаменте народного хозяйства построил светлое и просторное здание народного общежития».

Последняя маскировочная фраза: «Тогда и только тогда народное здравие было бы вне опасности». И несколько совсем уже невинных рекомендаций: проводить общественные мероприятия, содействовать изучению, популяризировать результаты и так далее и тому подобное.

В общем, врач и коллективный зодчий по имени не назван, прямого призыва к свержению самодержавия нет. Значит, в условиях, почему-то временно дозволявших послабление, цензор может прикрыть недремлющее око или сделать вид, что прикрыл.

Следует, однако, помнить, что, прежде чем эта и подобные статьи появились на страницах ведомственного журнала, они были речами, произнесенными с трибуны, лекциями, прочитанными с кафедры. Значит, они уже стали достоянием не только медицинской корпорации, но и других слоев общества.

В очерке «Решетка» Воронов пишет: «В ту пору часто приходилось выступать с докладами на общественные темы. По беспокойным минам земских освобожденцев, довольно благодушных прежде, я догадывался, что стиль мой улучшается в отношении ясности».

Иван Карпович вспоминает, что после одного из его выступлений поднялся доктор медицины, известный общественный деятель. «Заслушанный доклад, — сказал он, — дает рембрандтовское освещение задачам здравоохранения, но эффектная резкость светотеней чересчур действует на наше зрение».

Что ж, деятелю этому не откажешь в художественной выразительности оценки доклада. Но ведь контрасты света и тени на полотнах знаменитого голландского живописца раздражали не кого иного, как буржуазию, и как раз тем, что беспощадно подчеркивали общественные противоречия, вскрывали их трагизм.

И, отвечая доктору медицины, из зала кто-то насмешливо бросил: «Либеральное умозрение предпочитает приглушенные тона!»

«...А группа рабочих, бывших на этих собраниях, пишет Воронов, — одобрительно обращается ко мне:

— Вот бы нашим ребятам такое рассказать, какую-нибудь сравнительную статистику, только малость попроще.

Я ничего не имел против. Наоборот, мне начинало казаться, что пора переменить аудиторию, наиболее именитая либерально-буржуазная часть которой болезненно жмурилась от «рембрандтовского освещения». Я твердо решил переменить как аудиторию, так и приподнятый способ изложения, зависевший от состава слушателей».

Но в то же время Ивану Карповичу хотелось и продолжать дразнить либералов — «пусть жмурятся и ежатся».

Воронов рассказывает о своей лекции, прочитанной в январе 1905 года в помещении городской думы. Слушателей на ней собралось больше, чем мог вместить зал.

«Я развернул широкую картину общественного паразитизма, использовав самостоятельно собранный и заграничный материал... оперировал числами и образами, иллюстрируя, как многочисленные отечественные паразиты высасывают соки из рабочего класса, доводя народнохозяйственный организм до истощения».

Выводы были достаточно определенные:

«Отжившая и сморщившаяся политическая оболочка должна прорваться, это — неотвратимое разрешение накопившихся противоречий. Это — железная необходимость, что, однако, не освобождает нас от собственных необходимых усилий... Туннель роют с двух концов. Мы уже врылись железной лопатой критики в неуклюжую скалу паразитического строя; с другого конца долбит ту же скалу могучая необходимость...»