Не проспать восход солнца

НЕ ОТДАДИМ ЗАБВЕНИЮ

Когда после войны Надежда Федоровна приезжала в Воронеж, она побывала на площади Детей, на руинах маленького домика, где четырнадцать лет и трудности и заботы всегда были озарены счастьем жить общей жизнью с ним, с единственным избранником сердца, самым непростым и самым лучшим из всех на свете. Потом почти семь лет — без него. Но росли, наполняли жизнь дети. Каждый чем-то похожий на отца, и каждый по-своему особый.

И педагог в ней увлеченно наблюдал рождение новых, неповторимых индивидуальностей, помогал формировать в каждом личность. А мать по-матерински беззаветно любила.

Теперь у нее остался только один, и тот был пока далеко.

Надежда Федоровна пошла на кладбище, где похоронен муж. На Ближней Чижовке еще властвовал хаос после прошедших здесь страшных боев. Могилы были погребены под глыбами бетона, под грудами камня, железа, стреляных гильз, осколков снарядов.

Она уехала к сестре в Москву.

А я, живя в Воронеже, работая над его историей, почему-то все не могла выбраться в район Чижовских гор. Не думала, что от кладбища там что-то уцелело.

И вот случайно узнала, что хоть на месте том со времени войны никого не хоронят (еще мины, затаившиеся в глубоком чреве земли, долго взрывались, если их потревожить), но и теперь люди приходят туда поклониться праху близких.

...Было раннее утро ранней весны. С высокой кручи правобережья открывалась панорама только что созданного умом и трудом советских людей Воронежского водохранилища.

Как океанский пароход выплывала из туманной дымки Вогрэс. И настоящие пароходики уже бежали между новыми красавцами мостами — Вогрэсовским и Чернавским. Белые паруса яхт возвращали память ко времени Петра. Но непостижимыми были невесть откуда уже прилетевшие чайки. Чайки над водной равниной, где некогда серебрился ковыль, расстилалась кольцовская степь.

Это все — лирика. Героические страницы Чижовского взгорья развернул еще Михаил Сергеенко своим послевоенным очерком «О тех, кто сражался за Воронеж», а позднее по моей просьбе его дополнил участник сражения, помощник командира сводного отряда истребителей Антон Иванович Башта.

У Сергеенко есть такие строки: «Немцев отогнали к Предтеченскому кладбищу...» И несколькими страницами дальше: «На правом фланге немцы были выбиты с Предтеченского кладбища».

Башта рассказал:

— Нам необходимо было овладеть господствующими высотами: Бархатный бугор, Зуева гора, район кладбища. Ведь отсюда немцы просматривали всю округу.

Когда сводный отряд перебросили с левого берега, основная задача стояла — занять этот плацдарм и держать его до подхода наших регулярных частей. Тут в домах сидели вражеские снайперы. Три дня отряд вел уличные бои. Отряд выполнил свой долг.

...Вот и кладбище. Большая часть его уже занята жилыми кварталами. Улицы Чернышевского, Белостокская... Но еще остался участок, где пока там и тут увидишь подновленную железную оградку, надгробный камень, покосившийся крест. И разбросанную горстку неухоженных холмиков. Значит, их уже некому навестить...

Иду между холмиками с чувством стыда и боли. Будто слышу грустно-иронический голос: «Что, Оля, ищешь мою могилу, как я когда-то искал могилу забытого Джемса Томсона?»

В руках у меня подснежники с луковицами корней. На безымянной могиле рою перочинным ножом ямки, сажаю цветы. Пусть проклевываются сквозь подтаявший снег каждую весну, пусть синеют, как маленькие озера, пока не построят и здесь новый многоэтажный жилой дом.

А тому, кто словно бы окликнул меня, хоть и не услышит он, хочется ответить:

— Нет, дядя Ваня, нет! Священны слова народной клятвы: «Никто не забыт и ничто не забыто!» Это о героях и мучениках Великой Отечественной. Но в широком смысле и не только о них.

Мы чтим память исторических деятелей, борцов за народное счастье, подвижников науки, литературы, искусства, тех, кого гордо называем светочами ума и таланта.

И тех также, кто пусть не блеснул ослепительно ярко, но все, что знал и умел сам, что черпал из сокровищницы ленинского наследия, из эрмитажей и грановитых палат мировой культуры и из недр души своей и щедро, каждодневно нес народу, — всех их мы любим и чтим.

И тебя, дядя Ваня, мы не отдадим забвению.

1972