Не проспать восход солнца

3

Рассказывает Тимашов, как создавались колхозы. Сначала один громадный, на все село. Но как управляться с такой массой земли, скота, инвентаря, как организовать людей, учитывать их труд — никто не знал. И колхоз-гигант распался еще до весеннего сева.

Но люди уже хотели работать сообща. И вот, как грибы после дождя, стали нарождаться мелкие колхозы.

— На каждой улице свой колхоз, — улыбается Федор Михайлович. — «Знамя революции», «Балтфлот», имени Ильича, «Комсомолец», «Восьмое марта»... Всех и не упомнишь.

А сливались они постепенно, когда трактора появились.

Зимой Бобровская МТС организовала в Коршеве вечерние курсы трактористов. Стала и Мотя проситься на курсы.

— Она под меня такой ключик подобрала, — вспоминает отец. — «Все равно, мол, я с девками на улицу прохожу. Гармонь там, пляска — обувку бить буду. А то и полсапожки целы, и, глядишь, научимся чему-нибудь». Я вижу: годов немного, а мысли здравые, значит, пусть идет. Вот мать долго не соглашалась.

— На что не надо, ты, дед, памятливый! — притворно замахивается на него Анна Алексеевна. — Зимой самая наша женская работа — прясть, ткать, — говорит она задумчиво. — Не выткешь, бывало, юбчонку, так и надеть нечего. Полсапожки те у нее одни были, про свят день. А в чем она на курсы пошла? Пиджачишко суконный домотканый, на ногах — поршни. Вы видели когда-нибудь поршни?

Да, очень давно, еще в детстве, я видела их в деревне. Кусок сыромятной кожи сгибают корытцем по размеру ступни. Задник зашивают дратвой и прикрепляют шерстяную тесьму или просто веревку, чтобы обматывать вокруг ноги. У носка прокалывают шилом много дырочек и тоненьким ремешком стягивают кожу в сборки. Если ремешок оборвется, нога сразу вся вылезет, как орех из гнезда, — идти нельзя.

— А наш отец самой первой обувью считал лапоть, — говорит Федор Михайлович.

Анна Алексеевна тихо смеется:

— Это было его дело. Пока еще видел он, знатные выделывал, семерные. Лыки на них берут мелкие, беленькие, а спереди вплетывают еще мельче, прямо как бисер. В таких нарядных даже в церкви можно было стоять. Когда же стал незрячим — простые плел, из пяти лык. Бывало, скажу: «Хватит тебе, батюшка, на лапти уже мода отошла, девки, ребята их не носят». Он скажет: «Ну, сама обуешь», а потом лежит, бурчит: «Моды вам. В городе вон каблук мода. А я так думаю, он в наказанье придуман. Ты, барыня, в поле не работаешь, на тебе каблук — мучайся! Ведь это как вытерпеть — жми и жми на пальцы...» Помолчит немного, опять рассуждает: «И поршни ваши — мода. В печку их не положишь: засохнут, на ногу не полезут... Прозвище плохое — лапотник. А обувь хорошая. В лапте нога играет».

— Старинный был человек батя, — говорит Тимашов, — много недопонимал, а курсы понял. Прежде тебя сказал: «Пускай Мотя учится».

Анна Алексеевна рассердилась:

— Это и при царе в букварях писали: «Ученье — свет, а неученье — тьма», — нехитро понять. А ты вспомни, время какое было. Сам в газетах читал: и керосином их, трактористов, обливали, и в буераки спихивали злыдни кулацкие.

— Ну, матерых зверюг к той весне уже повыгоняли, — замечает Федор Михайлович. — Волченята, правда, кое-где оскаливались... А помнишь, какая отвага у бедноты явилась?

— Да уж помню, помню, — опять усмехается жена, — тебя тоже в какие-то активисты выбрали.

Она обращается ко мне:

— Дни и ночи пропадал на собраниях. А придет, спрошу: «Где был, что делал?» Он думает, баба все равно в политике не смыслит, скажет что-нибудь обиходное: либо «нанимали пастуха», либо «дорогу решили сделать». Так во мне все и закипит: «Сколько же вам пастухов надо — всю зиму их нанимаете! Сколько дорог! До Москвы, что ли, думаете проложить?»

— А ведь проложили дорожку-то, — говорю я. — Дочка начинала...

Мать согласно кивает головой.

— Она, Мотя! Но до этого знаете сколько всякого было? Как в пословице: семь верст до небес и все лесом. — И она снова рассказывает: — Стала трактор заводить — рукава под мышками так и лопнули. А с работы первый раз идет — вся, как земля, черная, одни зубы сверкают. У нас была собачонка Лебедек, выскочила из-под ворот, загавкала. Я руками всплеснула: «Дитя мое милое, на кого же ты похожа? Лебедек тебя не узнал!»

— Она бесстрашная была, — с гордостью говорит отец. — Раз переезжала на тракторе через Березовку, а мостик «дышит». Председатель сельсовета на том берегу стоит ни живой ни мертвый. Говорил потом: «Если бы ты провалилась, я бы сам в воду прыгнул». А она только смеется: «Ну и зря. Ты бы утоп, а трактор никуда не денется, его водой не унесет». — «Тьфу, глупая девка! Я же не топиться, я тебя вытаскивать». — «За мной не нырять, а наверх лезть пришлось бы. Я бы на выхлопную трубу взобралась».

У Анны Алексеевны свое, материнское:

— А помнишь, как Василий пришел за нее свататься? Ей тогда только что спецовку выдали — комбинезон синий. Он на гвозде висел. Я и говорю: «Вот все ее приданое. Да голова на плечах». А Василий смеется: «Нам того и надо».

— Ольга Капитоновна, — вдруг обращается ко мне Тимашов, и в голосе его звучит что-то необычное, будто даже тревожное. — Тут один злоязыкий обижает нас, говорит: «В ней, в Матрене, вашего ничего нет. Ее партия воспитала». Ну, что вы скажете?

— А что вы ему ответили, Федор Михайлович?

— Я ему по-плотницки сказал: «Сперва обтесать надо, а потом уже выстругивать».

— Правильно, — поддерживаю я. — Как это ничего нет от родителей?! А трудовые руки? А светлая голова?

Старики очень довольны. В их глазах теплится благодарность.

Разговоров и воспоминаний нам хватило бы еще надолго. Но приехал шофер и сказал, что Матрена Федоровна ждет меня на ферме.

ТАК ВЫХОДЯТ В ЛЮДИ