Две Европы [Очерки Верхнезаморского клуба]

* * *

К.Ш.: А тем временем модерн, не замечая препятствий в виде отдельных возражений, движется вперёд. Его не смутили ни Шопенгауэр, ни Ницше, ни Бергсон, ни даже Достоевский. Эстафету принимают логические позитивисты, которые положили своей целью не допустить даже самóй логической возможности какой бы то ни было метафизики. Но и среди них нашлось своё «неразумное дитя» – Витгенштейн, который оказался отъявленным метафизиком и каким – то даже мистиком, учитывая его «о чём нельзя говорить, о том необходимо молчать».

Вообще, конечно, Витгенштейн – само противоречие. С ним связывают лингвистический поворот (или скорее разворот) в философии. Он утверждает, что не идеи рождают слова как собственные символы, а слова, сказанные в тех или иных контекстах, рождают идеи. С первого взгляда – типичный матриархат. Но всё же, по мысли Витгенштейна, есть вещи невыразимые словами. Т. е., с одной стороны он свергает «отца» – идеи, порождаемые словами. Но с другой стороны он говорит о неком подлинном «отце», которого невозможно выразить словами. Т. е., в очередной раз разоблачая матриархальную метафизику, он как бы намекает, что есть истинная метафизика, недоступная мышлению и речи.

Однако на Западе нет понятия ипостаси. И мысль остаётся невыраженной. Из – за этой его двойственности Витгенштейна одни считали борцом с метафизикой, а другие – её создателем.

На самом деле тут речь о разных типах метафизики. Одну, западную, он добивает. Другую – восточнохристианскую – интуитивно прозревает. Он живо чувствует ипостась как невыразимую реальность, не видимую чувственно и не ухватываемую словами и рассудком. Академически не выхолощенный Витгенштейн чувствует невозможность высказать словами главную тайну мироздания. И свои собственные слова он воспринимает не более чем лестницу или строительные леса, средство, за которыми находится подлинное здание, храм. И чтобы увидеть его во всей красе, леса следует отбросить[121].