В лесах Сибири. Февраль-июль 2010

15 мая

Просидел у окна целый час, встречая рассвет. Сама мысль о том, чтобы сфотографировать это, способна уничтожить остроту переживаний.

Моя хижина подобна знаменитому Компьенскому вагону: я заключил здесь перемирие со временем. Элементарная вежливость требует от нас не пытаться остановить мгновение. Нам следует посторониться и не мешать естественному ходу событий. Посмотреть в окно, осушить рюмку водки, перелистнуть страни-цу книги, заснуть, проснуться и снова посмотреть в окно…

Серенькие трясогузки построили гнездо в северо-восточном углу крыши. Айка и Бек отказались от попыток расправиться с ними. Сидя за столом на улице, смотрю, как умирает лед. Зимние одеяния Байкала изодраны в клочья. Все заражено водой. Черные пятна испещряют поверхность. Озеро терпит муки и не знает, что у его постели дежурят люди. Я вхожу в число его сиделок.

Мой день складывается из череды простых событий, задающих его ритмический рисунок. Прилетевшая в восемь утра птичка, луч солнца, пляшущий на клеенке, играющие друг с другом щенки, нерпа, увиденная мною в середине дня, отражение луны в ведре с водой: все работает как отлаженная машина. В лесу эти мелочи приобретают огромный смысл. Я жду их, уповаю на них, приветствую их. Они подтверждают мне, что пульс дня не нарушен. Древние греки с большим вниманием относились к подобным вещам: все, что происходило в природе, означало явление бога. Можно ли назвать потрясение, охватывающее человека при виде восхода солнца, признаком наивности или же это, скорее, свидетельство наивысшей мудрости? Счастье становится такой простой вещью: мы ожидаем нечто, что, как мы знаем, обязательно произойдет. Время прекрасно справляется с этой задачей, показывая нам, что неизбежного не миновать. В городских условиях действует другой принцип: там постоянно нужны сюрпризы, что-то новое и неожиданное. Мы ищем ярких фейерверков, вспыхивающих, чтобы погаснуть, и прерывающих монотонность наших дней. В лесной избушке жизнь протекает в ритме метронома, в городе — в неровном свете бенгальских огней.

Собакам не надоедает однообразие. Как только происходит что-то необычное, они захлебываются от негодования. Внезапный шум, нежданный гость — они лают, рычат, нападают. Для них новое — это враг.

Иногда откровения исходят из глубин собственной души. Не окружающий мир посылает сигналы, а ваш внутренний голос, и вы приходите в замешательство от промелькнувшей мысли или от нахлынувших чувств. Человек в таком случае ощущает себя местом, где борются темные и светлые силы.

После обеда снова льет дождь. Тучи набегают с запада и повисают над озером. Здесь, в сибирской глуши, запасы влаги кажутся неисчерпаемыми. Несколько ворон пролетают низко над землей, издавая крики. Дождь стучит по крыше, тайга замерла в боевой готовности. Природа проходит через депрессивную фазу.

Для меня, заживо запертого внутри моего деревянного гроба, кошмарные часы наступают с приближением ночи. Ожившие воспоминания и угрызения совести пользуются темнотой, чтобы проникнуть в сердце. В семь вечера, как только солнце начинает садиться, они принимаются за работу. Чтобы отбиться от них, нужна водка. У меня остается двадцать два литра «Кедровой» и три литра перцовки, а также двенадцать сигар и пять коробок сигарилл (по двадцать штук в коробке). Вполне достаточно, чтобы справляться с демонами на протяжении нескольких месяцев.

Мужество заключается в том, чтобы без страха смотреть на вещи: на свою собственную жизнь, на свою эпоху, на других людей. Отрешенность же позволяет сентиментальным душам обрести иллюзию отнюдь не позорного, а достойного бегства. Меланхолия выглядит как поэтичный способ сопротивления творящемуся вокруг безобразию, но является не более чем фиговым листочком, прикрывающим малодушие. Кто я? Разочарованный нытик, спрятавшийся ото всех и вся в лесной хижине. Трус, который тихо напивается и бродит по берегу, так как не желает иметь ничего общего с этим миром и не находит в себе сил внять голосу совести.