В лесах Сибири. Февраль-июль 2010

4 марта

Солнце, проникающее сквозь оконное стекло, ласкает кожу, как рука любимой женщины. Только солнцу дозволено прикасаться к тем, кто затворился в лесу.

Чтобы хорошо начать свой день, нужно выполнить целый ряд ритуалов. По порядку: поздороваться с солнцем, с Байкалом и даже с маленьким кедром, который растет перед моей избушкой и в кроне которого по ночам прячется луна.

Моя вселенная предсказуема. Дни следуют друг за другом, и каждый из них является отголоском предыдущего и наброском следующего. В зависимости от времени суток меняется цвет неба, птицы улетают и возвращаются, в природе происходит множество едва заметных изменений. Новый оттенок кедровой коры или необычная тень на снегу становятся событием для лишенного человеческого общения отшельника. Я больше не буду презирать тех, кто любит поговорить о погоде. Метеорология имеет общемировое значение. Рассуждения на эту тему носят не менее глубокий характер, чем дебаты о связях между радикальными исламистами и Пакистанской межведомственной разведкой.

Непредвиденное для отшельника — его собственные мысли. Только они нарушают монотонное однообразие дней. Нужно ворочать мозгами, чтобы не погрузиться в сон.

Вспоминаю свое путешествие на борту французского учебного судна «Жанна д’Арк» два года назад. Через Суэцкий канал мы выходим в Средиземное море. Перед глазами медленно плывут бесчисленные острова. На капитанском мостике дежурят офицеры. Во-круг тишина. Мы безмолвно ликуем, вглядываясь в изрезанную линию берега.

Смотрю в окно, как когда-то смотрел в корабельный иллюминатор. Только теперь я не подстерегаю внезапно появляющиеся в поле зрения очертания какого-нибудь неизвестного мне мыса, а наблюдаю за игрой светотени и метаморфозами освещения. На корабле развлечением служит меняющееся вокруг пространство. В лесной хижине за это отвечает время, неуловимо и неустанно преображающее пейзаж. Укрывшись в тихой гавани, продолжаю движение — оставаясь на месте. И если меня спросят, куда я исчез на столько месяцев, я отвечу: «Отправился в круиз».

Замечаю, что время ускоряется или замедляется в зависимости от того, где я нахожусь — внутри или снаружи избушки. Внутри часы бегут с мерным журчанием. Снаружи каждая секунда — как пощечина. На льду время практически останавливается, холод сковывает его ход. Порог моего жилища представляет собой, таким образом, не просто деревянный брусок, обозначающий границу между теплым и холодным, своим и чужим. Это горловина песочных часов, соединяющая два сосуда, в которых время течет с разной скоростью.

Сибирская избушка не соответствует стандартам, которым должно отвечать жилое помещение на Западе. Требования безопасности здесь не соблюдаются, ничего не застраховано. Похоже, русские взяли за правило игнорировать меры предосторожности. В пространстве в девять квадратных метров тело лавирует между раскаленной печкой, подвешенной под потолком пилой и засаженными в стену ножами и топорами. В Европе порядка ради подобные постройки были бы разрушены.

После обеда распиливаю ствол кедра. Каторжный труд: древесина плотная, и пила застревает. Смотрю на юг — чтобы передохнуть. Идеально скомпонованный пейзаж: изогнутые линии бухты, сероватая полоска неба, альпенштоки сосен и величественные складки гранита. Моя хижина находится в центре композиции — там, где соприкасаются озерный, горный и лесной миры, символизирующие собой смерть, вечное возвращение и божественную чистоту.

Ствол у кедра не толстый, хотя этому дереву должно быть лет двести. В Сибири растительность не отличается пышностью, но обладает небывалой мощью. Местные деревья не могут похвастаться роскошной кроной, однако плоть их крепка, как камень.

Снова вынужден сделать паузу. В прошлом году я посетил лесопильный завод в долине реки Самарга, в Приморском крае. Москва продает тайгу китайцам. Шум пил разрывает тишину, лес превращается в совокупность лесозаготовительных участков. В Китае эти стволы старательно распилят на части и отправят в лущильный цех. Так столетние сибирские кедры станут палочками, которыми будет поедать лапшу какой-нибудь шанхайский рабочий, занятый строительством очередного торгового центра для населяющих его родной город экспатов. Незавидная участь, не так ли? Мне жалко все эти деревья. Сергей говорил, что наверху, за скалистыми выступами, опоясывающими байкальский берег, уже вовсю идет рубка леса.

Русские гордятся своей необъятной родиной и не особенно заботятся о сохранении лесных богатств. Пребывая в иллюзии, что их страна не имеет границ, они думают, что и природные ресурсы неисчерпаемы. Все мы становимся рьяными экологами, оказавшись на крошечном альпийском лугу в Швейцарии, но совершенно не тревожимся о судьбе бескрайних просторов России.

Напоследок колю на дрова березовые чурки; береста пойдет на растопку. Кора дерева испещрена зарубками, как будто лесной дух считал тут проходящие дни.

Возвращаюсь домой. Крупные хлопья снега ложатся на импровизированную изгородь из пней и корней, обрамляющих склон.