В лесах Сибири. Февраль-июль 2010

24 февраля

Все утро идет снег. «Море», как называют Байкал местные жители, сливается с небом. Термометр показывает минус 22 °C. Подбрасываю дрова в печь и открываю мемуары Казановы. Рим, Неаполь, Флоренция… Юная итальянка поджидает героя в алькове, а прекрасная француженка Генриетта — в своей мансарде. Далее следуют гонки на почтовых каретах, побег из венецианской тюрьмы, письма, написанные чернилами пополам со слезами, клятвы, нарушенные сразу после того, как были даны, и вечная любовь, обещанная дважды за вечер двум разным женщинам. Стиль утонченный и легкий. Я запомнил фразу, где Каза-нова описывает наслаждение, «которое прекратится только тогда, когда достигнет своего предела». Закрываю книгу, надеваю валенки и с двумя ведрами в руках иду за водой к проруби, думая о римлянке Терезе, скрывавшейся под именем Беллино, и о донне Леонильде из Салерно.

Живу как простой деревенский мужик, а коротаю время за столь эстетским чтением.

День не спешит заканчиваться. В Париже меня никогда не интересовало мое внутреннее состояние. Я считал, что жизнь дана не для того, чтобы регистрировать тончайшие движения души. Здесь, в полной тишине, у меня есть время, чтобы почувствовать все разнообразие происходящего внутри меня. Вопрос, который встает перед каждым отшельником: можно ли вынести самого себя?

Наслаждаюсь разворачивающимся за окном зрелищем. И зачем нам нужен телевизор?

Синица вернулась. Ищу нужную статью в орнитологическом справочнике. Согласно Ларсу Свенсону, шведскому орнитологу второй половины XX века и автору такого произведения, как знаменитый «Атлас-определитель европейских птиц отряда воробьинообразных», северную синицу можно узнать по крику «цити-цити-твинь». Моя молчит. На следующей странице читаю, что один из видов синиц называется Poecile lugubris, то есть «мрачная синица».

Очаровательная пернатая гостья озаряет радостью всю оставшуюся часть дня. Прошло немного времени с моего приезда сюда, и я уже способен восхищаться подобными вещами. Поразительно, как быстро мы отвыкаем от шумной городской жизни. Подумать только, сколько всего мне нужно было сделать за день в Париже: встречи, дела, письма, визиты вежливости… И вот обычная птичка приводит меня в щенячий восторг. Возможно, жизнь в хижине — это регрессия. Но что, если в этой регрессии есть некий прогресс?