В лесах Сибири. Февраль-июль 2010

22 мая

Вдоль берега тянется участок открытой воды длиной в пятьсот метров. Ветер гуляет по нему, раздавая пощечины. Он же подгоняет льдины, плывущие в сторонке и похожие на куски сахара, пропитанные шампанским.

Озеро источает феромоны. Насекомые — крылатые и бескрылые, роющие землю и поедающие древесину, ползающие и прыгающие, хищники и паразиты, ночные, дневные или активные в сумерках, с развитым зрением или полуслепые, с защитной или отпугивающей окраской, с коготками, хоботками, челюстями и усиками, с колюще-сосущим или грызуще-лижущим ротовым аппаратом — все выходят из оцепенения и спешат присутствовать при освобождении воды, как это делают друзья, приветствующие заключенного в день, когда тот покидает тюрьму. Несмотря на долгий сон, их повадки и характер остались прежними. Насекомые захватывают лес, и я чувствую себя менее одиноким.

Человек, живущий в лесной хижине, не участвует в революциях. «Не нужно разрушать, — говорит он нам, — нужно поддерживать и сохранять». Он ищет гармонию, согласие, воссоединение. Он верит в вечное возвращение. Какой смысл переворачивать мир с ног на голову, если все вернется на круги своя?

Имеет ли затворничество политическое значение? Отшельник ничего не дает обществу. Он не вносит свою лепту в занимающие людей поиски новых способов человеческого общежития. Всевозможные идеологии — как собаки — остаются за порогом его уединенного жилища. В лесной глуши нет ни Маркса, ни Иисуса, ни порядка, ни анархии, ни равноправия, ни несправедливости. Как может отшельник, думающий только о сегодняшнем дне, беспокоиться о будущем?

Хижина — это не перевалочный пункт, а точка приземления.

Тихое пристанище, а не штаб-квартира для подготовки революций.

Путь для отступления, а не для старта.

Место, где капитан корабля выпивает последнюю порцию рома перед крушением.

Берлога, где зверь зализывает раны, а не точит когти.