Океан

ЛОБ № 4.

У Захатского была отличная память. Хотя даже через несколько недель трудно узнать человека, прошедшего лечение, переодевшегося и сбросившегося рваную пижаму, как правило, поправившегося и отошедшего от действия уколов и таблеток, ставшего ничем не скованным в движениях и поступках. Он ничем не отличался от других.

Наумов изменился, как отметил для себя Захатский. В лице во взгляде он стал более суровым, наполненным яростью. По тому, как он вёл себя первые дни, Захатский заметил появление расчётливости и звериной жестокости. Хотя, анализировал Захатский случай в приемной и коридоре шестого отделения, он не проявлял агрессии первым, а лишь отвечал на неё тем же. Он раньше знал его взбалмошным, с весёлой циничностью, воспалённой фантазией и проявлениями маниакального состояния.

Захатский в гордом одиночестве листал историю болезни Наумова. Сначала его вёл Ерохин. Он определил причины, побудившие болезнь – это тяжелая сессия, тогда ещё студента Наумова, смерть близкого друга. Ерохин долго не церемонился – при первой дерзкой выходке он посадил его на аминазин. Не столько сам препарат был для Наумова болезнен, как гематомы от уколов на ягодицах. Наумов ни от кого не скрывал, что убежит из клиники от такого лечения. И однажды утром при пересмене его не досчитались, и до сих пор никто не знает, как он сбежал и каким образом. Он пропал на долгих три месяца, и никто толком не знал куда. Спустя три месяца родители заявили, что он вернулся, и искать его больше не надо.

Захатский поставил под сомнение причины заболевания Наумова. Глубокая депрессия поразила Наумова задолго до попадания в клинику и до тех событий, которые приписал Ерохин. В откровенной беседе Наумов рассказал тогда Захатскому, что предчувствие страшной беды ввергло его в глубокую депрессию. Он ярко видел эти страшные события и надеялся, что это просто наваждение, впадая в страх и оцепенение. Но страшные события всё-таки произошли, и его друг умирает непонятной смертью, вину за которую Наумов возлагает на себя. После этого прорывается как бы гнойный фурункул, и болезнь, по утверждению Захатского, приобретает маниакальные формы. Ерохин затаил обиду на Захатского, его самолюбие было уязвлено, скрыть это было нелегко. Захатский это понимал. Когда Наумов попадает во второй раз с попыткой самоубийства, Захатский берет дело Наумова и ведет его сам.

Мало того, отравление психотропными средствами он представляет как случайность, непредумышленную передозировку, и Наумов выходит из клиники через три недели, пройдя полное обследование.