Океан

Южный крест

Своим обжигающим взором он видел всё… И, может, то чувство, которым он ощущал всю энергетическую составляющую окружающего мира, привело его в это заведение снова. Мы вряд ли понимаем, кто мы на самом деле, нас самих удивляют поступки, которые мы совершаем, мысли, которые заложены в нашем подсознании, и которые порою нас мучают.

«Так кто же мы?»

Понимать себя полностью, а тем более видеть других наизнанку, это не только разочарование в себе и окружающих, но и акт сознательного сумасшествия, ибо только безумие позволяет смириться с тем чёрным, что наполняет нас. Истёрзанная душа, опрокинутая на лопатки, привязанная к кровати по собственному требованию. Уже многие недели на эту душу никто не обращал внимания, как к людям в отделении, относящимся к категории «эмбрионов». Жизнь на полках судьбы.

Ерасов Женя, молодой парень, измученный болезнью. Он лежал привязанный на кровати в наблюдательной палате, хотя был жильцом из палаты №3, но это только на ночь – днём он сам просил санитаров привязать его. И, удивлённые таким неадекватным поведением, санитары привязывали его.

От уколов у Жени закатывались вверх глаза, его охватывал ужас, и тело оставалось в неподвижном оцепенении.

Болезнь, закравшаяся исподтишка в отголоски подсознания, оплетала его и душила, убивая всё живое, наводя страх. И виной сильных мучений было неправильное лечение, всеобщее преступное безразличие.

Многие сутки он пытливо высматривал воспалённым взглядом под потолком конец своего мучения, и неизвестно сколь долго это продолжалось бы, если бы не судьба, позвавшая его.

Среди шума криков и толкотни никто тогда не обратил внимания на то, как он подошёл к его кровати и присел рядом, направив на него свои горящие, не моргающие глаза. Своей ладонью он накрыл воспалённые веки парня, оставив его в полной темноте, а другой ладонью сжал привязанную левую руку.

И он услышал голос:

«В мути, полонившей и застившей собою свет, поглотившей в кручине дна и окутавшей теменью, нагнавшей и разбросавшей по морю страхи и посеявшей мрак, держась за руку мою, ты вынырнешь из бездны и поплывёшь, избитый да умытый пеною осатаневшего Океана. Давясь и глотая горькую воду, пробиваясь сквозь валуны волн, накрывающие тебя и затягивающие вниз, моя рука будет тянуть тебя на поверхность, вынимая из водоворотов, канителью затягивающих, сбивающих с курса. И знай, среди серых туч, закрывших небо и нависших в черни ночи, средь свиста оголтелого ветра, выдерживая силы взбесившихся вод, ты должен увидеть его, распятого на небе звёзд, за тучами, гонимыми бурей, его созвездие – Южный Крест».

Палата как хрупкая лодка, развалилась на части и отовсюду неслась с мощной силой вода. Холодная хлябь поглотила всё, и страхи его подсознания обернулись во взбесившуюся стихию, и приступы страшной болезни, когда-то одолевавшие его, стали эквивалентны сильнейшему урагану и шторму. Теперь он боролся с кошмарами моря, а не души, ясно осознавая, что нужно плыть, отдавая все силы для спасения. Боль, холод и усталость теперь были куда реальнее, чем всё остальное, ранее мучавшее, отдалившееся на второй план. Материализованные в стихию кошмары объявлялись чудовищными, проплывающими рядом неизвестными животными, издающими страшный рёв, слышный повсюду. Но страшно ему не было, ибо невидимая рука отгоняла их и придавала надежды. Он плыл, что есть сил, веря в то, что спасётся.

– Первый стол!

Больничная жизнь в это время не отличалась ничем необычным. Один из вновь поступивших подобрался в компанию таких же оголтелых, они громко шумели и фальшиво орали песни. Но это было недолго, старая медсестра Семениха не любила шума, поэтому вызвала в процедурную на инъекцию, после чего они уже не могли петь, так как у них вываливались языки, и до этого голосистые весельчаки теперь запихивали обслюнявленными пальцами их обратно в рот и придерживали челюсть. Да, согласитесь, так петь уже тяжело.

В отделении мало кто обращает внимание на то, что кто-то не приходит на обед или на ужин, но насчёт уколов или таблеток – тут не ускользнешь.

Перед пищей всё так же закрывался туалет, и санитары выгоняли курильщиков, чтобы там провели уборку.

Санитарки раскидывали тарелки по столам. Медсёстры раздавали лекарства, заставляя больных протягивать ложки, высыпали из пластмассовых стаканчиков, с надписью фамилий на них, лекарства и наблюдали за тем, как больные их проглатывают. Всё было как обычно.

– Ерасов, на уколы, я сколько буду вызывать?

– Он спит, он и на обед не вставал.

– Будите его. Я, что должна из-за него выговор получать?

– Да будил, не встаёт.

– Ладно, я сейчас сама приду.

Решительная медсестра со шприцем в руке отстукивала каблуками по полу.

– Переворачивай его на бок и снимай с него штаны, – скомандовала она санитару.

Тот послушно повернул привязанного парня набок и оголил ягодицу. Медсестра одним мазком мазнула спиртовым тампоном и со злостью вкатила укол.

– Уроды, бегай тут из-за них. Да вырубите им телевизор, что они тут так расшумелись, и так голова кругом., – и она с силой захлопнула за собой дверь в процедурную.

Огромной силы волна опрокинула его, погружая в водоворот, засасывая в пучину. И ему показалось, что это уже всё, и битва со стихией закончена, и он проиграл – конец.

Неизвестный подошёл к нему и развязал привязанные к кровати руки, посмотрел и, молча, вышел из палаты, навевая своим спокойствием всеобщее безразличие к собственной персоне.

Непонятно откуда взялись силы плыть, преодолевая накаты волн и холода, пробивающего до костей, погружаясь, обессилев, на дно, где незримая рука вынимала его, вселяла волю и желание мучить глаза, залитые холодной солёной водой, искать в искорёженном чёрном небе созвездие. Надежда, явившаяся к нему с чьей-то помощью, приказывала ему биться с разгневанной стихией, грести, тонуть и выныривать, ища в разорванных тучах проблески звёзд, и так до бесконечности.

В это время года темнеет рано. Зажигается свет, и окна превращаются в некое подобие мутных зеркал, которые существовали в этом заведении для их питомцев. Может быть, отмена зеркал была и правильным решением, ведь некоторые обитатели этого места, увидев себя в полумраке тёмных окон, начинали разговаривать с холодным стеклом своего отражения и иногда даже дико ругаться там, в несуществующем мире.

Он очень часто останавливался возле окон и подолгу, молча, смотрел, лишь только напрягая лицо и уходя куда-то в прострацию, и неизвестно о чём он думал в тот момент. Может быть о парне, умирающем за стеной в палате, – его ровеснике, который имел родителей, жену, работу и маленькую дочь, и заблудившегося на пороге сознания, и без компаса, при помощи всего лишь одного созвездия, пытался найти дорогу домой.

– Отбой!

И электрический грохот вентилятора, отсасывающий дым, замолк. Туалет закрыли.

В самих палатах, как и во всём отделении, свет горел всю ночь – таково было правило.

И тогда он открыл свою синюю тетрадь

…И был он пуст, и видел город ночью,

Любил ночные города.

И чья рука, что зажигала звёзды

Не задевая провода.

Клочья чёрных облаков,

В одеяле неба дыры.

Строи разрозненных полков

Межгалактических флотилий.

Он стоял на краю карнизов крыш

Под прицелом тёмных окон.

Под стук часов ты видишь сны, ты мирно спишь

Уложила в пряди локон.

Асфальт дорог. Уснули тёмные аллеи

Под свет мерцающих витрин.

Мой млечный путь, где ты летишь, моя Галлея

Мой неземной адреналин.

– Наумов, ты почему не спишь?

– Не хочется, дядь Саша.

– А ты считай, – улыбнулся старый санитар.

– Кого?

– Звёзды.

И ветер пел,

Раскинув руки, ты летела

В своем материальном сне.

А он стоял,

Не вытирая слезы

И звал: «Вернись ко мне».

Клочья черных облаков

В одеяле неба дыры

Строи разрозненных полков

Межгалактических флотилий

И был он пуст, и видел город ночью,

Любил ночные города.

Любил луну, свою подругу очень.

С тобой отправлюсь я туда.

– Первый стол!

Он знал из своего большого и печального опыта, что после бессонной ночи судороги мышц от препаратов практически отсутствуют, лоб и челюсть не стягивает, и появляется вид задумчивого человека. Это влияние выброшенного в кровь адреналина.

Понедельник, и после выходных врачи начинают беседы со своими больными.

Наумова на короткие беседы в коридоре стал вызывать Ерохин, хотя он не был его лечащим врачом. Наумов пытался правильно вести разговор, но опытный Ерохин прекрасно понимал, какой внешний вид и физическое состояние должен иметь больной при такой дозировке препарата.

Многие врачи, по примеру Ерохина, беседовали с больными в коридоре, но они, в отличие от него, не имели своего кабинета.

Ничем обычным утро этого понедельника от других не отличалось, пока не раздался крик Заура Гаджибекова.

– Он умер, – но в начавшейся суматохе никто и не понял, да и это было не важно, кто надоумил его будить Ерасова.

Вокруг кровати Ерасова столпилась люди в белых халатах, его прослушали, померили давление, возбуждённо обсуждали.

Наконец ведущий терапевт дал команду:

– В реанимацию. Под капельницу.

Захатский зашел в процедурную, и, не обращая никакого внимания на присутствующий медперсонал, затаивший дыхание, направился к журналу и принялся листать.

– Старшую медсестру ко мне.

Он напряжённо всматривался в страницы журнала. И по такому поведению, всегда вежливого и обходительного Захатского, все поняли, что он очень зол.

– Скажите, Галина Леонидовна, почему у вас никто не мерит ни температуру, ни давление по утрам?

– Ну,… как… – ей нечего было сказать, так как Захатский смотрел журнал.

– Интересно. Я точно знаю, что Ерасов не был ни на завтраке, ни на обеде, ни на ужине и не вставал, но зато уколы делались регулярно, и таблетки он получал вовремя.

– Ну, это вчера… нас не было…

– Чья вчера была смена? Кто был дежурный врач? Кто ведет Ерасова?

– Виктория Наумовна.

– Сообщите ей, что я жду её у себя в кабинете через пятнадцать минут. А вы, пожалуйста, подумайте, что будете писать в объяснительной. И ещё многим придется подумать.

И Захатский ушел к себе, в журнале он собственноручно вычеркнул все ранее назначенные препараты.

Никто не знает, о чем беседовал Захатский с Викторией Наумовной, но после беседы она долго слезилась в ординаторской.

–Уйду, уйду в десятое отделение.… За что? За что мне такое?

Двумя огнями чёрных глаз он наблюдал из-за коробки дверного проема за движениями белых халатов. И злая насмешка над перепуганным медперсоналом появилась на его лице, ведь они и сейчас не переживали за мучения, переносимые Ерасовым, а тряслись за свои трусливые шкуры.

С такой же злостью он смотрел, как переносили безжизненное тело Ерасова Жени, и лишь он знал, что с ним на самом деле происходит, и кто наделил его такой силой и волей плыть навстречу Южному Кресту. И неизвестно, сколь долго длилась изматывающая погоня и через сколь долгий срок разровнялось небо, сменилось синевой, разгладились волны, и показался ОН.