Океан

Анюта

Теперь от него хотели, чтобы он спал больше. Снотворное он начал получать и днём. Бродил по коридорам, где ночь наступала уже во время тихого часа, или наступал день среди ночи. События вспыхивали неожиданно, ниоткуда и пропадали в никуда, он добирался до кровати и уплывал.

Солнце слепило лицо. Большой влажный нос травоядного животного обнюхивал лицо, обдавая воздухом. Корова. Он открыл глаза, пошевелился и напугал животное. Бурёнка отпрыгнула от человека.

Он поднял голову. Местность была незнакомая, он был в самой гуще стада коров.

– Трр, куда, кто там, испугались?

Низкорослый мужичок с хворостиной выбежал из посадок.

– Ты кто такой, чё коров пугаешь? Чей будешь, я тебя не знаю.

– Что это за местность?

– Во, нажрётся-то, а?

Следом подошла девушка, невысокая, симпатичная с большими зелёными глазами.

– А воды не будет, хозяин?

– Дай ему воды, Анюта, да пусть проваливает.

Он отпил из алюминиевого термоса.

– Спасибо, красавица, – посмотрел он в большие глаза с пышными ресницами.

– Не старайся, она тебе не ответит, она не говорит. Слышит, а не говорит.

– Как не говорит? Она уже ответила.

– Иди ты, парень, буробишь тут, – разозлился мужичок.

– Спасибо за воду, Анюта.

Они долго смотрели на удалявшуюся фигуру парня.

– Что ж за малый-то, я его не знаю, не бандюга ли какой?

– Андрей, – вымолвила девушка.

И горло мужчины сжалось комом. Он не слышал голоса дочери десять лет, со дня смерти матери. Врачи говорили, что ничего не мешает девушке нормально разговаривать, что она умна и способна. Она хорошо училась в школе со своими сверстниками, только не ходила к доске. Вдруг девушка заговорила. Он отвернулся от неё, чтобы скрыть слёзы. Он не был пастухом, просто в селе коров пасли по очереди.

«Человек, парень, вернись», хотел закричать вслед он, но горло стиснул ком, и слёзы задавили его, он не мог с ними уже бороться, он ухватился за термос и жадно пил воду. «Может, после воды удастся крикнуть». Но парень исчез.

***

На столе у Чеснокова лежала куча газет. Каждый из присутствующих листал газеты с объявлениями.

– Что, объявления действительно бесплатные?

– А ты что, не видишь? Продам молоток, в хорошем состоянии.

– А вот ещё лучше: шнурок кожаный. Никто не хочет позвонить и поторговаться? Вот она, легенда о русской халяве. – Гульц расплылся в улыбке.

Как всегда мрачный, Чесноков констатировал факты:

– Какой-то дядя, имея телефон, выбирал объявления и торговался. Если слышал в голосе акцент – назначал встречу, забивая голову выгодными предложениями. И как мы видим, любителей дорого продать и дешево купить очень много. Все вот эти рожи, – он показал на фотороботы, – наверняка оттуда. Их, вероятно, было больше, просто они не попали в поле зрения.

– Ловко придумано, – покачал головой Колобов.

– А что, если телефон есть, делать тебе нечего, ты, например, хату пасёшь. Дай побалуюсь, – чесал усы Вяземский.

– Получается, один Наумов не из этого списка.

– И что мы имеем? Парень разбирается в механике, проявляет агрессивность. То есть соорудить бомбу теоретически мог.

– Да, но он был в больнице, когда она взорвалась.

– Нужно исследовать все места обитания на наличие следов гексогена, он даже в одежду въедается.

– Игорь Николаевич.

– Ещё так меня назовешь, в морду плюну.

– Хорошо, Игорёк. Мог Наумов под воздействием болезни иметь к этому склонности?

– К убийствам и взрыву? Насчёт того, есть ли у него маниакальная склонность к убийствам, исследования никто не проводил. Его заболевание проходит, и он становится обычным человеком.

– Но на этот период у него уже было заболевание?

– Он живет один, этого никто не может точно сказать, было или не было.

– Я не считаю его появление в двух связанных между собой преступлениях случайным.

– Что значит появление? Зашёл в бар? Гулял по улице. В десяти километрах от преступления? – слова Гульца явно никому не поднимали настроения.

– А вот на вопрос, есть ли у Наумова мания к убийству, является ли он каким-либо фанатиком или что-то в этом роде, ответишь нам ты, Игорёк. Съездишь к Захатскому, поговоришь.

– Ну вот, спасибо.

– Да, ещё нужно разобраться, что произошло с Борисовым, его каракули на обоях – тоже на твоей совести.

– Ты со мной тогда в жизни не расплатишься, – наглая, небритая рожа улыбалась Чеснокову.

– Архипов тебе материальную помощь выпишет, так и скажи – на опохмелку.

– Не на опохмелку, а на оздоровительные процедуры, – наконец-то Гульцу удалось рассмешить аудиторию.

Чесноков посмотрел на часы.

– В принципе рабочий день закончился, не смею вас больше задерживать. Завтра утреннего совещания не будет. Мне некогда, поеду поднимать машину со дна реки. Всем есть чем заняться. Можете быть свободны.

Наглая улыбка Гульца вызывала у всех заразительный смех, и под хохотанье и хихиканье все покидали кабинет.

– Алексей, если ты откажешься, то наживешь себе кровного врага, пойдем ко мне в гостиницу, выпивать. Я с ума сойду с этими, – Гульцем указал на Маликова и Вяземского.

– А мы ещё того позовём, – указал Вяземский на закрытую дверь кабинета Чеснокова. – Он твой ум на место поставит.

– Да, Алексей, такого злобного кровного врага я бы тебе не советовал, – с серьёзным видом сочувствовал Костя.

– Да мне потом добираться чёрте как неудобно, давай по-честному – у меня в кабинете.

– Кто побежит?

Все дружно посмотрели на Колобова.

– Решено.

– А почему это сразу я?

– Ладно, Лёша, я тебя провожу, я ещё не пробовал Липецкого пива. Пойдём, пойдём.

Выключив компьютер, собрав бумаги и закрыв кабинет, Чесноков услышал громкий заразительный смех, доносившийся из двери кабинета Колобова, и иногда прорывавшийся звук губной гармошки.

– О, Господи. Гульца только могила исправит, – и Чесноков отправился домой.

***

Косте его последнее задание было не по душе, вернее, он не понимал его смысл – ходить с фотографиями Наумова по заведениям, возле его дома и приставать:

– Скажите, вы не знаете этого человека? Нет? Ну, извините.

Его утешало, что по списку остался всего один, хоть и большой, но всего один магазин, и все эти глупости закончатся.

Его привлек видеопрокат, где он даже подумал выбрать кассету.

– Что-нибудь хотите выбрать?

На него смотрела девушка с большими зелёными глазами так, что Костя даже замер и расцвёл в улыбке.

– Вы не знаете этого человека? – пришёл в себя Маликов. Но девушка вздрогнула, и Костя понял, что он попал в точку.

– Что с ним? Вы кто?

– Капитан Маликов, – достал удостоверение Костя. – Где нам побеседовать?

Она подняла прилавок, и Маликов вошёл в стеклянное ограждение, заставленное кассетами, и присел на стул возле телевизора.

– Извините, а как вас зовут?

– Аня.

– Вы его девушка?

– К сожалению, нет, – Аня отвернулась и вцепилась зубами в свой маленький кулачок, рука дрожала.

– Аня, а вы…?

– Капитан, – прервала его девушка, – пока вы мне не скажите, что с ним случилось, я не буду отвечать на ваши глупые вопросы.

– Он в больнице, – Маликов держал паузу.

– Я что, из вас клещами буду тянуть? Что вы молчите? – она продолжала так же напряжённо смотреть в сторону.

– Он в Плеханово.

– А почему он интересует милицию?

– Он проходит как свидетель.

– Да, но причём здесь главное управление МВД? И Москва. по-моему, находится немного не здесь, – она так же продолжала смотреть в сторону. – Я хорошо читаю и очень внимательна, Константин Сергеевич.

– Ты знаешь, Аня, всё, что мог сказать, я тебе сказал.

– Тогда задавайте свои вопросы.

– Тебя не удивило, что он в Плеханово?

– Главное, что он жив, даже может, в этом смысле обрадовало.

– Как давно вы знакомы?

– Я не знаю, как вам это объяснить. Меня хотели изнасиловать, откровенно тащили в машину. На это, молча, человек двадцать смотрело, хотя я кричала. Четыре бритоголовых ублюдка. И тут появился человек в чёрном и меня спас, – она посмотрела на Маликова своими большими глазами, из которых катились горошинками слёзы. На душе у капитана что-то заныло. Может, он в этот момент проникся уважением к Наумову за то, что тот спас такое прекрасное создание от боли и позора, хотя, как он уже предполагал, каким-нибудь зверским способом.

– Тебе неприятно это вспоминать, я понимаю. Когда это произошло?

– В январе где-то.

– Значит, ты знакома с ним с января этого года?

– Нет, я его знаю гораздо больше.

– То есть?

– Я же говорю, это не так просто объяснить. Он научил меня разговаривать.

Маликов уже ничего не понимал, лишь только, молча, смотрел на глаза, из которых падали мокрые горошины.

– После автокатастрофы, где погибла моя мать, а я выжила, мне было шесть лет, я перестала разговаривать. Я всё слышала, но ни с кем не общалась. Это было два года назад, мы встретились случайно… Мы его нашли с отцом, когда пасли коров… Он спросил, как меня зовут, и я ему ответила: «Аня». Я не знаю, как вам это объяснить, вы не поймете. Я его искала с тех пор, но он сам меня нашёл, и я его опять потеряла. Боже!

Она принялась снимать с витрины кассеты и складывать их в сейф.

– И в каких отношениях вы были с этим человеком?

– Люблю, и любила его, может быть, единственного человека на этой земле. Я нашла эту работу специально рядом с его домом. Я видела, что он мучается, и не могла помочь. Я просто дура. Он провожал меня домой, чтобы на меня снова не напали. Даже в гости ни разу не зашёл.

Костя привлек всё свое обаяние.

– Давай я тебе помогу, – улыбался капитан.

– Оставьте, капитан, свою любезность для других, – одёрнула его Аня. Она закрыла сейф.

– У вас есть ещё ко мне вопросы, капитан?

– Да в принципе… – Костя развёл руками.

– У меня просьба к вам, отдайте мне фотографию, ведь у вас их, наверняка, много, а у меня нет ни одной.

– Пожалуйста, – не мог противостоять Костя просьбе слезящихся прекрасных глаз.

– Спасибо. Нина, я закрываюсь, – крикнула она кому-то.

Капитан смотрел на пустые стеклянные витрины, ещё некоторое время назад заполненные красочными кассетами. Из другого отдела на него глядели две бездельничающие продавщицы.

– Ишь, в какое время закрыла, другую за такое уволили бы сразу.

– И что они в ней все находят?

– Смотри, какой симпатичный. Видно, отшила.

– А мне тот, что раньше её провожал, больше нравился – глазищами чёрными как глянет, аж мурашки по коже.

Костя вышел из гастронома и направился к машине. Погода соответствовала его теперешнему настроению – сырость и грязь, к тому же серое небо.

Свою работу он на сегодня выполнил. Может, потому было грустно Косте, что не было в его жизни таких чувств. У него были гораздо красивее, ярче девушки, с ногами фотомоделей, ожившие картинки с обложек глянцевых журналов, но никто так за него не переживал и не любил. Сколько он видел в жизни истерик, наигранных переживаний и обмороков по поводу расставаний, и как мало настоящего и честного.

***

– Зеленоглазая красавица, говоришь? Что такой грустный, не оценила твою красоту Аполлона? Это ты просто молодой ещё и не знаешь, за что девушки любят, – чесал свою щетину Гульц.