Океан

– Стоп, – поднял вверх руку Вяземский, – а как же он до последнего ходил на работу?

– И то, что не может спланированно взорвать – твоё личное предположение? – добавил Чесноков.

– Ох, ну и менты, – принялся разливать по трем стаканам Гульц содержимое бутылки. – Я специально ухожу от терминов, делаю объяснения проще, а они сидят и тупятся.

Ни с кем не чокаясь, он поднял свой стакан и выпил. Закусив всё это дело лимоном, он указал им, чтобы они от него не отстали.

– Работа – это не то, и это не только моё необоснованное мнение. Вы имеете нехорошую привычку не дослушать. Один он этого сделать не смог бы, не буду углубляться в дебри науки, – он выдержал паузу, пока аудитория прожует. – Умный мужик, я с ним обсудил суицид Борисова, сравнивали надписи на стенах.

– А ты что это оперативную информацию разглашаешь?

– Какую информацию? Полгорода знает уже твою оперативную информацию. Так вот тут тоже прослеживается чья-то рука. Предположим, кассета – монтаж.

– Я сомневаюсь, что отмороженный Борисов стал бы себя убивать из-за какой-то кассеты, – потирал усы Вяземский.

– Правильно, – скорчил улыбку Гульц и принялся разливать по новой. – Но прежде, чем убить себя, он окончательно и бесповоротно сошёл с ума. Росписи на стенах – его аннотация к этому событию. Он, вероятно, сотни раз просматривал эту кассету, радовался. Получал оргазм, а потом они перешли в кошмары, и… – он опять выпил, ни с кем не чокаясь, – и хана паскуде, – хрипел Гульц, переваривая водку.

– А что общего между их рисунками?– шевелил усами Вяземский.

– Ничего, и я в этом с ним согласен.

– И что общего, – проглотил содержимое стакана Чесноков, ни гроша не морщась.

– Чтобы пронаблюдать здесь какую-либо связь, того, что мы имеем, слишком мало.