Океан

Стены.

Молчание стен унылого коридора давит, во много раз превышая столб атмосферного давления, и нужно обладать невероятной силой, чтобы выдержать этот пресс. Можно ли сравнить эти стены с тюремными? Вряд ли. Кого-то они обдавали своим безразличием, а кого-то невзлюбили, ибо он не такой, как все. Они отняли у него свободу, разум, который, как трофей, принадлежащий телу, желали переделать. И не важно, что чувствует человек, свободу которого ограничили стены.

Почему он всё это выдерживает? Почему не упадет на колени и не закричит?:

«Отпустите меня, ради Бога, слышите вы меня, стены?»

Потому что он и не был никогда в них заточён. Он постоянно путешествовал где-то в других мирах, в другой жизни, оставляя организм бродить по коридорам или валяться на кровати.

И где была на самом деле реальность?

Там …? Или здесь, на стерильной глади линолеума, среди запаха медикаментов и хлорки?

– Андрей, дай сигарету, – бородатый мужичок, топчущийся на месте, украдкой, в кулаке протягивал ему взамен оплату за сигарету – одну маленькую таблетку и кусочек желтой.

– А азалептин зачем?

– Ну не дают мне больше циклодола, только одну.

– Держи свою сигарету, а снотворное больше не приноси.

Снотворное разделяет грань между реальностью и сном, который иногда бывает отпечатком прошлого или будущего, абстрактного настоящего.

***

– Чего ты приперся, выпустили тебя или сам ушел? Или ты всё в розыске? Ты думал, я кинусь тебе на шею: «Андрей, я тебя ждала!!!», – запах спиртного разносился по комнате, в пьяном кураже она переходила границы, и месть, которая была сладкой, доставляла ей удовольствие.

– А я тебя ни секунды не ждала, и я жду ребенка, но не от тебя, и хочу воспитать его одна, вот так! Ну как, нужна я тебе такая? – она закурила сигарету.

– Вредно.

– Что вредно?

– Для ребенка вредно курево. Прощай.

– Ну и вали, придурок.

Этиловое безумие беснуется не вечно, оно берет верх над плотью, заставляя её неистовствовать до последнего, и когда силы покидают тело, оно падает без сил и погружается в сон, и пробуждение не всегда бывает приятным.

– Боже, что я наделала?

Она выбежала в коридор, направилась к крайней комнате и неуверенно постучала.

– Открыто.

В полумраке комнаты был страшный бардак, куча пустых бутылок, бычков, мусора. На каждой кровати лежало по одному или двое людей, видящих сны и извергающих перегар. Лишь один из самых «живучих» на стуле, который служил им столом, наливал остатки бутылки в стакан.

– Похмелишься? Я видел, ты пьяная днём ходила? Голова, небось, трещит?

– Где Наумов?

– Уехал.

– Как уехал? У него же сессия. Куда уехал?

– Сказал, что далеко, и что сюда он больше не вернется никогда. А тебе зачем?

– Давно уехал?

– Недавно, на последнюю электричку пошёл, попрощался со мной, эти-то повырубались, и пошёл. Тебе зачем? Что, без него плохо жилось? Скучала? – с ненавистью смотрел он на неё.

– Да пошёл ты.

На улице стемнело. Была ночь, если поймать машину, то можно было успеть…

«Поймать и остановить как можно скорее».

Но мощная иномарка шла слишком быстро, и водитель с пьяной заторможенной реакцией не смог укротить мощность двухлитрового двигателя и затормозить, когда неизвестно откуда в свете фар появилась девушка.

Удар и десять метров тормозного пути, десять метров жизни, которых не хватило.

Будет всё у нас с тобой,

Только кончатся ненастья

И огни всех городов.

Не дай Бог, пора прощаться.

Ветер гнал повсюду вьюгу,

Разгоняя облака.

Будет всё у нас с тобой:

Радость, нежность и тоска.

Будет всё у нас с тобой,

Под холодною луной

Нам и радость и тоска,

Нам с печалью одною.

Млечный путь за облаками

Высоко над головой.

Всё пройдет, слеза печали,

Будет всё у нас с тобой.

Электричка уносила его прочь от огней исчезающего города. Боль, как ножом по сердцу, не проходила даже после приличной дозы спиртного. И он не знал, что где-то реаниматологи, долго боровшиеся за жизнь, опустили руки и долго смотрели на покрытое белой простынёй тело.

– Совсем еще молоденькая.

–Да, жить бы ещё и жить.

Ноги сами неутомимо несли к знакомому дому, а в сердце тлела надежда. И вот он тот самый дом, но в нём не горит свет. «Конечно, уже поздно, спит, наверное». Но в темноте гараж казался каким-то не таким, на нём не было крыши.

«Что-то не так».

Сосед вышел на крыльцо, осветив тёмный двор.

– Эй, земляк, закурить не найдется? – с опухшим лицом и трясущимися руками он приблизился. – Вот спасибо!

– А что это с гаражом у твоего соседа?

– У! Чего было то – два баллона взорвались – ацетилен и кислород. Один фундамент остался. Хороший мужик был Иваныч. Всегда угощал. «Москвича» своего варил, и чего-то там загорелось, как бомбануло.

«Седой, как же так? Этого не может быть».

Измученные ноги носили его по городу, руки не находили себе места. В кармане он обнаружил пузырек аминотриптилина. И опустошённый выбросил его.

– Ну, вот и всё.

На перилах моста он долго смотрел в мутную воду, вместе с которой мутнело сознание: фары, громкоговоритель, «Парень, не делай этого», белые халаты. Психушка.

«Ну, вот я и опять здесь».

– На кефир, – голос санитара разнесся по отделениям.

Включился вентилятор, тихий час закончился.

Он свернулся на кровати клубком и выглядел таким маленьким и беззащитным. Ей даже хотелось погладить короткий волос. Уставшее лицо и внезапно выступившая слеза.

– Наумов, просыпайся, давай давление мерить.

В его глазах было много печали и ни капельки злости.

«Почему он мне казался раньше таким страшным?»

– Можно, я сначала умоюсь?

– Мне давление померить, а не целоваться с тобой.

Людмиле не хотелось, чтобы вся оставшаяся братия, проживающая в этой палате, вернулась с кефира, и тогда бы ей пришлось мерить давление у всей палаты.

– А вдруг, – он грустно улыбнулся.

Ей почему-то не хотелось кокетничать.

– Андрей, зачем к тебе милиция приходила? – её разбирало любопытство.

– Они ещё придут, и не раз.

– А что ты натворил? – она была серьёзна, сама этому удивляясь.

– Ничего. Я просто слишком много знаю.

– И что же ты знаешь?

– Сейчас идёт снег, он будет идти всю ночь, утром он растает, и следующий снег будет новой зимой.

На её удивление, он оказался прав.

– Андрюха, иди кефир пей, а то не достанется. – Вернулись его соседи из столовой.

Он ушёл в столовую. На тумбочке лежала его синяя тетрадь. Из любопытства она открыла ту страницу, на которой была сделана последняя запись.

Время. Что это такое? Отрезок жизни, который никогда не вернётся? Истоптанный путь усталого путника? Испытание, которое нам даётся Богом для того, чтобы узнать, кто мы такие? Незнание, которое послано неизвестно за что, и живое ли это существо – время? Можно ли его убить, остановить, обмануть, кто оно такое?

Время, оно бесследно стирает

Города и цивилизации.

Что для времени мы?

Лишь одни пустые абзацы.

Она была удивлена стихом без сюжета, какое такое время его постоянно давит? Кто он такой? И зачем к нему приходила милиция?

Зовет песней ветер, шепчут деревья,

Луга, города мы видим, не веря.

Весною тоску нам дожди намывают,

Бессонные ночи, я видел в мае.

Бессонные ночи приносит нам ветер.

И летом, зимой ни во что я не верю.

Я верю природе, зовет меня стая,

Я верю, костру и когда рассветает.

Медсёстрам вовсе не обязательно сторожить всю ночь больных возле наблюдательной палаты. Они вправе завалиться спать на телефоне в процедурной, после обхода дежурного врача, и быть готовыми сделать в случае необходимости укол.

– Людмила, ты чего не спишь?

– Да чего-то не хочется.

– Это ты просто без привычки, я сплю как убитая, поработаешь подольше, привыкнешь.

Она вышла из процедурной. Один из санитаров разгадывал кроссворд, другой растянулся на кушетке.

Она дошла до палаты, в которой никогда не гасят свет, и как она и предполагала, он не спал, на тумбочке лежала раскрытая тетрадь, он, закинув за голову руки, лежал и смотрел в окно, мучая воспалённые глаза.

«О чём он думает постоянно?»

Пожилой санитар Борис Дмитриевич, не отрываясь от кроссворда, полушепотом стал разговаривать с Людмилиной спиной.

– Бесполезно, сколько он здесь, в мою смену никогда не спит, писать я ему запретил, так он теперь просто глаза лупит. В принципе он мне и не мешает.

***

Грусть. Это необъяснимое чувство. Зачем и от чего оно нас посещает? Откуда приходит? Неужели человек не может жить днём сегодняшним и не оглядываться на прошлое? Как он может находить в нём светлое, забывая о боли, муках пережитых, казалось бы, совсем недавно? У каждого всегда было и будет желание отмотать жизнь, как магнитофонную ленту, назад и сделать всё не так. Что заставляет человека проводить бессонно ночи в раздумьях?

– Седой, я хочу проведать своих, просто увидеть одним глазом, как они там.

– Ты считаешь, я не знаю, о чём ты думаешь? – пронзительный взгляд его был холоден. – Моя мать умерла три года назад, так и не увидев своего сына, а я для неё умер почти тридцать лет назад. Ты отшельник, Студент, ты не такой, как все, и если ты хочешь сделать свои переживания сильнее, езжай, бери мотоцикл в гараже и кати, но к рассвету ты мне будешь нужен, будет работа.

Солнце садилось, погружаясь в поля и леса, и обжигало небо пожаром. Красные блики от него отражались в его чёрном шлеме. Он летел навстречу умирающему дню, который сгорал у него на глазах. Мощный двигатель готов был оторвать его от земли. Он пробивался сквозь порывы ветра, не чувствуя на себе всадника. Сердце билось, когда он видел всё родное, знакомые лица он разглядывал даже в темноте. Но в чёрном шлеме его не видел никто. Медленно он подъезжал к клубу, тихо журча двигателем. Вот ребята: Колька, Леха, а вон Ирина …, но нельзя было остановиться и снять шлем.

– Ничего себе тачка!!!

– Хонда!!!

– Кто это такой?

«А там, за клубом, деревья, а за деревьями мой дом».

Он выжал газ, и мощная машина оставила от всадника только ветер, унося его с собой.

Разинув рты, все долго смотрели вслед.

– Вот это аппарат!!!

Дорога назад была намного мучительнее, звёздное небо нагоняло тоску. Он свернул с дороги, выключил двигатель, лёг на траву и стал смотреть куда-то в космические дали. Ветер напевал ему песни, отзываясь то в верхушках деревьев, то в шелесте трав. Где-то пел сверчок, какая-то птица издавала свой тревожный крик. Он лежал без движения всю ночь, размышляя.

– Что, Студент, ты надумал вернуться? Я не буду тебя удерживать. Я не буду говорить тебе, что ты совершаешь ошибку. Когда-нибудь ты всё поймешь сам, и главное – самому выбрать себе дорогу, чтобы никто не был виновником в твоих бедах, лишь только ты один. Знай, дорога обратно будет намного длиннее. Сегодня у нас с тобой будет последнее дело, а дальше думай сам.

Поехали …

«Зачем я тогда ушёл»?

***

Чесноков после душа, плохо вытершись по своей давней привычке, мокрый, с капельками воды на теле, с голым торсом, обосновался в кресле. Перелистывая бумаги, разложенные на столе, он ушёл в раздумье и грыз ногти. Вяземский, как всегда, зашёл к нему без стука: