Океан

– Ты в ВУЗе учишься?

– Да.

– На каком курсе?

– На четвертом.

– Представляешь, я тоже на четвертом курсе лежал здесь. Я знаю, тебя угнетает то, что ты в психушке, вроде было всё хорошо, а оказался здесь. Всё пройдет. Поверь мне, пройдет время, ты вернешься здоровым и никогда не вспомнишь, что ты здесь находился. Если тебе тяжело, попроси врача отпустить тебя в лечебный отпуск, встретишься с друзьями, родными, развеешься, и всё будет нормально.

***

– Мне нужно поговорить с твоим профессором и взять у него дело Сатаны.

– Эко ты напористый, – прищурил глаз Гульц. – Старик стал чудноват, разговаривать с тобой не станет, тем более на эту тему, он с радостью примет какого-либо священника, но не человека в погонах. А ещё, я предполагаю, и не без оснований, что именно это дело сделало его таким. Эх, Вовик, какая у него светлая, полная талантов голова, ещё в уме и трезвой памяти, несмотря на возраст. Уединится в кабинете, – Гульц принялся разливать, – и живет своей жизнью среди книг, картин и одиночества. – Одним хлопком он опрокинул стакан и сразу с сентиментальности переметнулся в громкий хохот. – Слушай, а может тебе попом нарядиться. С Колобовым вас к нему отправить. Поп и работник его Балда, – пьяный Гульц чуть не свалился со стула.

Его заставили успокоиться суровые глаза Чеснокова.

– Хватит придуриваться, Игорь, смешного тут мало.

– Ой, ой, ой, я обиделась. Пошутить нельзя? Он вежливый человек и поэтому пошлёт тебя вежливо. Допрашивать ты его не имеешь никакого права. Дело о Сатане – частное расследование, больше научная работа, чем дело. И нигде в органах это слово «Сатана» не упоминается. Я тебе ничего не обещаю, но я ему позвоню и поговорю, мы с ним ведь друзья, но, повторяю, давить на старика я не буду. Наливай, чего расселся.

Гульц хоть и был пьян, но слово своё сдержал, утром он позвонил профессору.

– Он готов тебя принять, – услышал Чесноков от эксперта с замашками хулигана-беспризорника.

«Время не ждёт». – дабы не афишировать свой отъезд в Москву, ибо пришлось бы встречаться с генералом Архиповым, перед которым отчитаться было нечем, разве только необъяснимой мистикой, за что, с уверенностью на сто процентов, получил бы нагоняй, с приказом бросить такие замашки, Чесноков сделал свой отъезд неофициальным. Он, сев ночью в поезд, рассчитывал вернуться к вечеру следующего дня. За главного остался Вяземский.

***

Маликов сел в машину и бесцельно отправился катить по городу, разгоняя наступление сумерек светом фар. Раздумья завели его в глубину старых микрорайонов. Возле подъездов он заметил движение, которое сразу ему бросилось в глаза. Точно – парень бил девушку по лицу. Резко затормозив, он вышел и направился к толпе молодых людей.

– А ну-ка, отпусти её.

– Чё те надо, мужик? Вали отсюда, – кричал разгорячённый парень. Все пять человек встали с лавочки, на которой осталась лишь недопитая бутылка водки и пластмассовые стаканчики. Они стали приближаться к Маликову. Расстегнув куртку, Костя достал пистолет и взвёл его.

– Газовый, – усмехнулись из толпы. – гонять по подъездам.

Маликов отвел руку в сторону, и раздался грохот выстрела, бутылка на лавочке разлетелась вдребезги.

– На пол, – последовал приказ.

Пуля прошла аккуратно между двух выпивших парней, и даже пьяным мозгом они среагировали моментально, плюхнулись в грязь.

– Иди в машину, – крикнул Костя пригнувшейся от выстрела девушке, – кто встанет, пристрелю.

Она неуверенно подошла к автомобилю, остановилась, дожидаясь человека с пистолетом.

– Не бойся, милиция. – подошёл Маликов.

– Отпустите меня, товарищ милиционер.

– Я тебе помочь хочу, глупая, а не арестовать.

– Это был мой парень.

– И ты позволяешь себя бить?

– Я ему изменила, вот поэтому… всё и получилось.

– Ну, тогда иди к нему и пусть он тебе голову отшибёт, – Маликов сел в машину и рванул с места. Проехав этот район, он остановился и бесцельно уставился в одну точку.

Мотылёк.

И дольше века длится ночь,

И кому я теперь, в смерть измученный нужен.

Я боюсь только тех, кто мне хочет помочь

И душа как замёрзшие лужи.

Я лежу между жизнью и не чувствую тела.

Может мне пустота служит горьким уроком

Ты как мотылёк на огонь, что я, Боже, наделал.

Может сердце от боли, заболело пороком.

Мотылёк на огонь, ну зачем ты летишь?

Рука моя крепко когда-то сжимала цевьё

И плечо на прикладе: мушка, пуля, мишень.

И любовь на хвосте принесла мне сорока.

Я бы спас тебе жизнь, точно зная, где цель.

Мотылёк на огонь, ну зачем ты летишь.

***

Чесноков вышел из лифта и направился к нужной ему квартире. Открыла пожилая женщина.

– Здравствуйте, я полковник Чесноков.

– К Алексею Михайловичу, правильно да? – ответила доброй улыбкой женщина.

– Да. Да, – пытался улыбнуться Чесноков, но получилось у него не очень.

Старый пенсионер с привычками аристократа находился в комнате, сделанной под кабинет, заполненной стеллажами с книгами, столом, креслами и диваном.

– Вероятно вы, Владимир Иванович?

– Да, Алексей Михайлович.

– Я так и понял. Проходите, присаживайтесь где вам угодно, хотите ли чая, кофе?

– Да нет, спасибо.

– Мне звонил Гульц, просил вас принять. Я уже, в принципе, отошёл от дел, не читаю лекций, здоровье не позволяет, так если что пишу, когда позволяют престарелые мозги.

Взгляд у старого профессора выглядел ясным и чистым, что говорило об остроте его ума, несмотря на годы.

– Чем же я мог заинтересовать полковника Чеснокова? – Старика, когда-то знаменитого, а ныне забытого, прорвало и он, не обращая внимания на гостя, стал изливать то, что накопилось у него на душе:

– А этого бандита Гульца я уважаю и люблю, хотя поначалу я был недоволен его методом. Просто я люблю дочь, а она в нём души не чает. Я ведь всю жизнь провёл в коммуналке и лишь благодаря Гульцу получил эту четырехкомнатную квартиру вместе с дочерью и внучкой.

– Так ведь этот бандит, – старый профессор вскочил с кресла и достал с полки книгу, – напечатал эту вещь и принёс её своему начальству. Если вы не дадите, говорит, квартиру профессору Лебедеву, которая ему уже много лет положена, я эту книгу скачаю в Интернет. Это я уже узнал после получения квартиры, чем был немного недоволен, но дочь объяснила, что Гульц нас просто спас, потому как она не выносила эту коммуналку. Эта книга называется «Медвежатник», талантливо подстроена под классическое произведение, пособие для начинающих преступников. Человек, прочитавший это, так сказать, классическое произведение и решившийся на преступление, во сто крат уменьшает возможность быть пойманным органами милиции. Гульцу угрожали уволить, посадить, но под честное слово он уничтожил черновики. Две книги, оставшиеся в живых после экзекуции, есть лишь у меня и у Архипова. Переосмыслив все обстоятельства, я сначала осуждал Гульца, потом возлюбил как сына. Он шёл на преступление из-за какого-то забытого Богом старика, поэтому его просьба принять вас, была для меня очень значительна. Я долго готовился к вашему приходу, но не пойму, чем я вам могу помочь.

– Алексей Михайлович, я интересуюсь неофициальным расследованием, которое вы вели. Сатана, вот что меня интересует.

– Полковник, – нахмурился профессор, – это дело изменило всю мою жизнь. Я в своих исследованиях описал психологический портрет этого человека, через что он прошёл, его проблемы, его возраст, его душевную болезнь. У меня написано много трудов на эту тему. Но берегитесь, полковник, это дело вас утянет, как и меня когда-то. Вы изменитесь, вы станете по-другому смотреть на жизнь. И если бы не Гульц, я не отдал бы вам эти бумаги. – Старик стал вытаскивать со стеллажей старые папки и складывать их на стол. – Я об этом человеке многое знаю: его нервное заболевание, диагноз, возраст, психологический портрет, даже пытался описать причины, которые толкали его на эти преступления, события, происходившие в его молодости, его детство. Всё здесь, – он указал на папки.

– Но если не секрет, полковник, зачем это вам? Ваш отдел этими вещами не занимается.

– Понимаете, Алексей Михайлович, в нашем деле странным образом появляется Сатана.

– Вот это словосочетание – странным образом – то, чего я боюсь. Всех может завести в критическое положение. Я в своё время бросил это дело, узнав, кто он на самом деле, этот Сатана. Это изгнанный из рая Люцифер. Здесь всё написано, почитаете, поймете.

– Спасибо за помощь, Алексей Михайлович.

Чесноков удалился, оставив старика одного.

Он смотрел в окно в одну точку, уйдя в свои мысли с головой, может, даже жалея о том, что не смог отказать полковнику.

Огни святого Эльма.

– Всё, Андрей, меня завтра выписывают, – Женю терзало нетерпение, он не находил себе места, ему не спалось и не сиделось на месте. Он строил планы на будущее – какая у него теперь будет жизнь.

– Я к тебе обязательно приеду, а долго ты ещё здесь будешь?

– Долго, Женя, здесь дни идут очень медленно, – Ерасов всегда верил Наумову, его как других, не отпугивал взгляд одержимого, он верил в его силу, его доброту.

– Я вот думаю, как мне дальше жить, чего бояться.

– Бойся одиночества, Женя. В одиночной камере люди сходят с ума. Я из своей жизни сделал одиночную камеру, и вот к чему это привело.

– А как же друзья?

– Все мои друзья либо погибли, либо уехали далеко-далеко.

– А как же девушка, которая к тебе приходила?

– Я ее зову Мотылёк. Ей чтобы не сгореть, нельзя ко мне приближаться. Нельзя трогать чистую не испорченную жизнью душу – душу ребёнка, ничем не провинившегося перед Богом.

– Если она тебя нашла и пришла сюда, значит, она тебя любит.

– Вот этого я больше всего боюсь.

– А ты ее любишь?

– Я однолюб, Женя.

– Значит, ты кого-то всё-таки любишь, кто она?

– Её давно нет в живых.

Ерасов смотрел на огоньки глаз Наумова, глядящие в глубину ночи сквозь стёкла.

– А мы встретимся на свободе? Я хочу, чтобы мы встретились. Зайдешь ко мне домой, увидишь мою дочурку, она красивая! – улыбался Женя.

Он хотел переменить тему, видя, что такие вопросы не приносят радости Андрею.

– А летом мы ездили к тетке в деревню. Там хорошо, природа.

– Нет, городским не всем дано понять, что такое природа. Это когда, отправляясь за грибами или ягодами, идёшь несколько километров в самые дебри. Когда становишься на лыжи и отправляешься на охоту, не обращая внимания на погоду. Это не сравнить с искусственным, созданным человеком, миром, когда через клетку ты наблюдаешь за вскормленными в неволе животными.

Теперь они оба смотрели в окно и молчали – каждый думал о своём.

Порывы ветра, разыгравшегося на ночь, ударяли в окно.

– А сейчас на море, наверное, сильные волны? – перебил тишину Женя.

– Ты прав, Женя, и лишь лихой капитан не спустит сейчас паруса.

– Так, наверное, уже не осталось парусных кораблей.

– Осталось, Женя, и один из них приплывёт за мной. Я в это верю. Как наступит лето, езжай на море, вдруг я буду проплывать мимо на своем трехмачтовом бриге. – Наумов смотрел в потолок, и в темноте мерцали огоньки его глаз.