Михаил Мишин

Семену Альтову — 40

17.01.85

Сеня Альтов — товарищ и коллега. Вместе с ним проводили лучшие — короткие! — времена этой жизни. Молодость практически.

Сеня!

Боюсь, все это придется произнести за столом.

А я с сомнением отношусь к словам, произносимым за столом. Застольные речи запоминаются только на территории Грузии — потому что там не бывает других.

Вспомни, сколько хороших слов ты сам наговорил и сколько их слышал — ив интеллигентных компаниях, и в таких, как наша. И что же? Где все эти слова? Они давно улетучились из твоей памяти, как легкие винные пары.

Поэтому я решил записать свои слова на бумаге. Чтобы завтра, когда ты будешь безуспешно пытаться припомнить, кто были вчера эти люди, что они говорили и зачем ты к ним приходил, ты, найдя эти листки бумаги, смог бы вспомнить, что вчера ты был на своем сорокалетии, куда мы тебя пригласили.

Сеня, времена сентиментализма прошли. Человек, сказавший вслух нечто чувствительное, вызывает недоумение — даже у себя самого. Искренние слезы появляются на глазах только от ветра, от лука и если в газете похвалят товарища. Признания в дружеских чувствах понуждают гадать о причине.

Конечно, проще всего было бы по случаю твоих сорока лет как-нибудь привычно сострить. В конце концов, мы же профессиональные шутники. Только вдуматься. Где еще в мире есть такая профессия — мы зарабатываем себе на жизнь тем, что шутим, согласно правилам и в соответствии с прейскурантом! Но тебе сорок лет, Сеня, и я не хочу шутить по этому поводу. По-моему, я тебе уже говорил как-то, что шутка — это эпитафия чувству. Это, к сожалению, не вполне мои слова, но они верные. Грустно признаться, но наша профессия — это создание эпитафий чувствам. Иначе говоря, мы, Сеня, — могильщики. И я говорю тебе об этом, с одной стороны, чтобы у тебя впредь не было иллюзий. А с другой, чтобы ты знал: быть могильщиком — значит, защищать живое от трупного разложения. Так что в свои сорок лет — у тебя в руках достойное дело.

Сорок лет, Сеня! Возраст комсомольского лидера республиканского масштаба или хорошего экспортного коньяка. И то и другое имеет плюсы.

В твои сорок тебе есть что выложить на стол Я имею в виду не продукты, которые мы здесь наблюдаем, — это, как все понимают, только верхушка айсберга, — я имею в виду другое.

То, что в твои сорок лет твои морщинки заработаны честно. У тебя честно заработанные жена и сын. У тебя целые и честно работающие руки и ноги. А если в сорок лет у тебя хватает ума хотеть еще и автомобильные колеса — они тоже будут честные.

За свои сорок ты никого не предал и ничего не продал — за исключением паршивого западного магнитофона, который ты таки всучил своему восточному коллеге, но сейчас не хочется омрачать… Ты никогда и ничего не украл — кроме трех шуток у меня, которые я украл у тебя еще раньше.

В твои сорок лет у тебя честное имя, честная прописка и честная национальность, одна из братских. Так много честности в твои годы — будь осторожен, Сеня, у современников это вызывает подозрения.

А вообще, Сеня, сорок лет— это возраст, когда мужчину в Америке только начинают рисовать на рекламных щитах. А там знают, что и когда рекламировать.

Сеня! Уже сорок лет ты бежишь вокруг солнца и вместе с тем вокруг своей оси. Ты добежал к сорока в своем собственном темпе, в своем личном стиле, ни на кого не похожий, равный себе самому. Сегодня этим мало кто может похвастать.

Чего же пожелать? Ты здесь крутишься уже сорок лет и, возможно, заметил, что скорость вращения все растет и центробежная жизнь расталкивает людей все дальше друг от друга. Я желаю тебе, как и себе, впрочем, чтоб мы находили силы сопротивляться.

А сорок лет — это красиво. И это даже еще не промежуточный финиш. Это пройден поворот. Забег продолжается. Я рад, что мне выпало бежать с тобой рядом.

Беги долго!