Михаил Мишин

Три слова об Одессе

У «ФОНТАНА»

По случаю четырехлетия одесского юмористического журнала 05.10.01

Главный редактор «Фонтана» мне сказал, будешь выступать, не говори о журнале, о журнале не так важно, ты что-нибудь про Одессу. А уже потом, между прочим, пару слов про «Фонтан», понимаешь? Буквально пару слов. Потому что главное — Одесса, а уже потом «Фонтан». Ты понял? Так, что-нибудь минут пятнадцать. Сперва про Одессу, потом что-то почитай. А уже потом про «Фонтан», потому что журнал — только повод, а главное — Одесса, понимаешь?

Эти наставления проистекают не только из справедливого недоверия Хаита к умственному потенциалу собеседника. А потому, что для него, действительно, главное — Одесса. Он хочет, чтобы мы Одессу любили, чтобы мы в Одессу приезжали. Чтобы мы приезжали, выходили на сцену и говорили, что мы ее любим. Я так и делаю. Я приехал, вышел и вот говорю, чтобы он слышал — любим.

Того, что он сам ее любит, ему кажется недостаточным. А говорить о своей любви вслух — неприличным. Он прав. Он чувствует, что если на одесскую сцену выйдет одессит и начнет рассказывать, что он любит Одессу… Как убеждать родного брата, что любишь маму. Для одессита Одесса выше любви, это кровные узы.

Нет, любить Одессу может только человек со стороны. Особенно если у него острый слух и проблемы со зрением. Но в последнее время радуется и глаз, в последние годы перемены — к лучшему. Правда, в море стало меньше больших пароходов, зато на берегу — больше малых памятников. Мне нравится эти памятники. Пушкин. Уточкин. Утесов. Уютные, домашние, соразмерные городу и прохожим. Возле Леонида Осипыча можно снять телефонную трубку и заказать песню. «Есть город, который…» Девушка Анжела уселась рядом с Утесовым и фотографируется в обнимку. Ее парень щелкает и говорит, Анжел ка, ну уже слазь, я уже снял. Анжелка не слазит. Ей нравится сидеть в обнимку с Утесовым, и Утесову это тоже нравится, и от всех троих пахнет шампанским…

Я приезжаю в этот город много лет подряд, и помню, одно время он как-то стал скучнеть и терять лицо, но сейчас черты вновь проступают, и среди них — новые черточки, а среди них — «Фонтан».

Я четко следую указаниям Хаита. Сказал про Одессу, перехожу к «Фонтану».

Помню, как-то в Москве видел щит: «Валерия — певица, которую ждали». Правда, не было уточнения — кто ждал. Всего четыре года назад «Фонтана» не ждал никто, а теперь как-то даже странно, что он не возник раньше в этом чудном городе, где все уверены, что дико остроумны, и многие, действительно, острят, а некоторые даже удачно. Долгие годы это неуемное остроумие булькало и бурлило внутри самого себя, не имея выхода. Но вот город натужился — и наружу вырвался «Фонтан».

«Фонтан» идет Одессе, это именно одесский журнал. Он питается соками Одессы, переваривает и кормит публику результатами, и главный фермент процесса этого пищеварения — наш друг Хаит.

Он «Фонтан» придумал, он его редактирует, он в нем печатается, после чего зачитывается напечатанным. Не он один, конечно. «Фонтан» еще читает наш друг Голубенко, потому что тоже печатается. Берегите Хаита и Голубенко! Они — часть Одессы. Еще я знаю, в зале сегодня наш друг Литвак, его еще больше берегите — он единственный, кто не печатается в «Фонтане». И он тоже часть Одессы. А короче — берегите себя и любите друг друга. Вы все вместе и есть Одесса. Вы и есть ее «Фонтан».

В Риме есть такая примета — приезжий должен бросить в римский фонтан монетку. Тогда еще раз увидишь великий город. Мы тут не в Италии, но «Фонтан» — под рукой. Беру монетку и бросаю в него.

Значит, еще увидимся.

Фонтанируйте!

ВПЕРВЫЕ

…но что же могу я сказать, когда столько всего уже сказано о ней — и про эту улицу, и про этого дюка, и про Привоз, и про легендарную Молдаванку? И какие имена возникают в памяти, и какие дивные книги, и какие смачные песни с этим одесским акцентом! И конечно, с юмором, ну да, с тем самым одесским юмором, который, как я теперь думаю, для них вообще и не юмор, для них это — манера жить… И обо всем этом все уже сказано, и все это уже воспето — в стихах, в ариях оперетт и в тех самых песнях, — и все это ты, конечно, знаешь, помнишь, слышал и читал… Но вот сейчас лично ты впервые летишь в Одессу и думаешь, что сейчас ты все увидишь сам и свежим глазом откроешь то, чего до тебя еще никто и никогда.

Наивный! Tы приземляешься, и у самолета тебя и твоих друзей встречает ваш одесский знакомый, и у него машина, и он ведет вас к ней и говорит: «Сейчас я покажу вам Одессу, вы уже чувствуете, что вы в Одессе?» Ты лицемерно киваешь, потому что вообще-то ты ничего не чувствуешь, ты устал и хочешь есть, но он говорит: «Друзья, вы в Одессе, это мой родной город, я хочу, чтобы для первого впечатления вы поглядели на нее хотя бы штрих-пунктирно». И вы садитесь в его машину, и он садится за руль и начинает ехать. Он именно не едет, а «ехает», это точное слово. Машина движется сама по себе, а он осуществляет показ Одессы — он вертит головой во все стороны, машет знакомому водителю троллейбуса, ругает горсовет, что-то говорит про знаменитого миллионера Бродского, кроет встречных пешеходов, таксистов и гаишников, успевает рассказать про Оперный театр («…такого по красоте нету больше нигде в мире, но они же там так поют, что лучше бы они пели в нашей Филармонии, у нас шикарная Филармония, там такая потрясающая акустика, что уже в двух шагах никто ничего не слышит, потому что вообще ее строили, чтоб там была биржа») — и он снова орет на все виды транспортных средств, попадающих в поле его зрения («эти жлобы способны доехать только до кладбища!»), но при этом сам трогается с места исключительно на красный свет…

Наконец, когда, по мнению вашего знакомого, вы уже нагляделись на Одессу штрих-пунктирно, вы попадаете в ресторан «Братислава», и моментально, то есть буквально уже через сорок минут к вам приближается хладнокровная девушка лет сорока пяти и произносит: «Ну?» И ты ей бормочешь насчет чего-нибудь горячего, ты говоришь: «Принесите нам всем люля». Улыбка сожаления является на ее лице, и она молвит: «Если вы имели в виду горя» е, то при чем тут люля?»

Одесса!

Проходит день и другой, и ты понимаешь, что все твои впечатления даже не штрих-пунктирны, ты выхватываешь только то что лежит на поверхности и бросается в глаза, а на большее у тебя нет ни времени, ни возможности, ни таланта… Но поверхность, в конце концов, тоже выражает суть, больше или меньше. Может быть, в Одессе больше?

Вот ты стоишь на улице и смотришь на рекламный щит возле той самой Филармонии: афиши каких-то ансамблей, каких-то гастролеров — культурное лето в Одессе. И рядом с тобой возникает в черной тройке сухой старичок с тросточкой. И он стоит и долго смотрит на этот щит, и ты физически чувствуешь, как старичок начинает наливаться каким-то сарказмом. Он наливается, наливается, потом пристально смотрит на тебя и вдруг вопит: «Ну?! Они хотят, чтоб я на это пошел! Так они могут хотеть дальше!» И повернувшись к тебе спиной, гордо удаляется, тут же забыв про тебя и про щит.

.. А потом ты знакомишься со знаменитым администратором одесской Филармонии (в Одессе не бывает незнаменитых администраторов, но этот — особенно знаменитый, про него говорят, что сам Миша Япончик считал его бесчестным человеком, и он это знает, и, похоже, сам про себя этот слух и распустил), и ты встречаешь его и говоришь: «Здравствуйте, Дмитрий Михайлович, как вы себя чувствуете?» И он мгновенно отвечает: «Они не дождутся…» Или ты говоришь ему: «Вы прекрасно выглядите», — и он отвечает: «Я моюсь мочалкой».

И эти нелепые слова говорятся так, что тебе почему-то безумно смешно…

А потом вы целый день проводите, слившись со спаянной кучкой друзей — хороших друзей, живущих в этом жарком летнем городе, — вы проводите вместе целый день, и ночь, и следующий день, — вы не успеваете выйти из одного дома, как вас уже встречают в другом, где снова застолье, и снова все шутки ослепительны, и слова умны, и тосты неподражаемы, и с каждым новым тостом взаимная всеобщая любовь делает невозможным расставание, и общение хочется длить и длить… И когда расставание все-таки кажется неизбежным, один из твоих хороших одесских друзей говорит: «Еще не вечер». И это святая правда, потому что уже половина второго ночи. «Сейчас, — говорит он, — мы идем в один чудный дом, там день рождения, они будут жутко рады». У тебя вспыхивает мимолетное сомнение — вас все-таки двенадцать человек, и все-таки время уже два часа, и ты точно знаешь, что ты-то сам был бы не слишком рад принять в это время новых гостей, даже если бы у тебя был день рождения… Но — сомнения прочь! И вы уходите в одесскую ночь— темную, теплую, полную любви, дружбы, сладкой грусти и желания, чтобы это не кончалось, и вот вы все — ты, твои друзья из Ленинграда и одесситы, друзья и подруги, — вы уже идете по темным улицам к неведомым новым друзьям вашего замечательного друга, и пахнет морем — или влажным асфальтом, который освежила поливальная машина, освежив заодно и всех вас, — вы идете по одесским улицам, вы слегка пьяны, веселы, и ночь, как сказал писатель Фицджеральд, нежна, — и вдруг из этой ночи навстречу вам выплывает холодильник, он стоит посреди мостовой, молочно-белый, он стоит, будто это его законное место, непостижимый и загадочный, и не меньше получаса вы все проводите возле него, состязаясь в шутках, гипотезах и остротах, и все побеждают, а когда тема исчерпана и все догадки о том, как попал этот белый истукан на ночную мостовую города-героя, высказаны, — нет, только Гоголю или Бабелю было бы под силу описать этот холодильник и эту ночь! — когда, говорю я, тема исчерпана, вы продолжаете путь, вы идете какими-то совсем уже черными переулками, и выходите наконец к дому друзей вашего замечательного друга, и поднимаетесь по лестнице, и открывается дверь — и все вы, двенадцать друзей и подруг, попадаете в свет, музыку, шумные возгласы и живые взгляды двадцати пяти человек хозяев дома и их гостей, и оказывается, конечно, «это гениально, что вы пришли», и «почему же так долго?», и «сейчас, сейчас…». И вот уже приставлен еще один стол к тому, что стоял, и уже на кухне готовят мясо, и «вот еще пироги», и «после первой не закусывают даже в Одессе» — хотя это уже для вас не первая и не вторая, — и «за знакомство!». «Миша — Миша — Оля — Сеня — Витя — Зоя…» И «за именинника!» «Ах, именинница? Тем более!» — «Мы вас так ждали!..» — «Ну, и как вам у нас в Одессе?»

И вам прекрасно, и ваш замечательный друг, который привел всех вас в этот дом, светится самодовольством: мол, как вам приемчик? Мол, я же говорил!.. Но все же что-то во взгляде хозяина дома заставляет тебя насторожиться, какую-то заминку ты чувствуешь в том, как он общается с вашим замечательным другом. И еще через час ты наконец слышишь вопрос хозяина, обращенный к нему, к другу вашему замечательному: «Слушайте, ну где же я вас мог видеть?!»

И выясняется, что никто вас здесь не знает — ну вас-то ладно, вы с севера, вы вообще ни при чем, — «попробуйте салат с орешками!» — но никто толком не знает и ваших друзей из Одессы, и только после долгих попыток ваш замечательный друг и хозяин дома находят все-таки каких-то общих знакомых. И оказывается, что ваш друг просто случайно знал, что тут день рождения, и случайно помнил адрес, оказывается, когда-то много лет назад он был здесь, «…но вас тогда не было, была только ваша жена» и… И этого достаточно, чтобы он решил, ваш замечательный друг, забежать с вами — «наши гости из Северной Пальмиры — чудные ребята» — на огонек, посидеть немного…