Михаил Мишин

Можно и нельзя

Вопросов много. Как? Почему? Доколе?

Вопросов много — ответ один.

Все оттого, что у нас нельзя жить без слова «нельзя», а без слова «можно» — можно.

Не успел родиться — нельзя! Вертеться нельзя, штаны пачкать, по трамваю бегать, рукой в компот…

— А выйти можно?

— Дотерпишь!

— А можно войти?

— С родителями к директору!

На траве не лежать, якорей не бросать, собак не выгуливать!

Наше «можно» непереводимо на другие языки, ибо означает «можно, но…».

— Можно тыщу заработать, не воруя?

— Заработать-то можно, вот заплатить…

— Можно все за два часа сделать и уйти?

— Сделать можно, уйти не получится: шесть часов будешь оправдываться — зачем сделал?

— Можно открыть окно и спеть для прохожих? Где написано, что нельзя?

— Нигде не написано — в памяти покопайся…

Вообще, «нельзя» здоровее, чем «можно».

Говорящий «можно» боится телефона, мучается несварением, по ночам орет «Живым не дамся!» Он обречен на одиночество: сказав «можно», он больше не нужен. Сказав «можно», он все сказал.

Говорящий «нельзя» — здоровый, румяный, с бронебойным юмором и уверенной перспективой. Он окружен людьми. Он знает: они будут возвращаться к нему, как к первой любви. Они будут возвращаться, а он им снова: невозможно, не положено, не соответствует, не отвечает… То — нельзя и это — нельзя, туда — нельзя и сюда — нельзя. И возникает интересная задача: обеспечить ускоренное движение по дороге, где у светофоров все фонари красные.

Решение напрашивается: когда нельзя то, что должно быть можно, становится возможным то, чего нельзя.

Посеять — не вырастить, вырастить — не собрать, собрать — не довезти, довезти — сгноить. Слепить ерунду, умножить на двенадцать, вместо минуса поставить плюс и досрочно доложить — можно! Потому что без премий нельзя. Обещать — не сделать. Сделать так, что лучше бы не надо… Из года в год изобретать самый быстрый в мире велосипед, хотя остальные давно уехали на мотоциклах. А главное, можно находить объективные причины. И что бумаги опять нет, и что та библиотека опять вспыхнула, и что опять не обеспечены несчастные женщины наши этими деликатными вещицами, рифмующимися со словом «бухгалтер».

— Объясните: почему?

— Объясняем: потому.

А когда все можно объяснить — ничего нельзя исправить

Улучшить нельзя, ускорить нельзя, усилить нельзя. И сказать об этом тоже нельзя. Потому что сразу набегают оскорбленные. Это, говорят, вы врете! Это у вас юморок вчерашнего дня. Это вчера нельзя было. А сегодня мы сами вам демократично указываем: можно.

И действительно, многое можно уже. И в искусстве, и в юморе, и, что одно и то же, в сельском хозяйстве. Даже тетки в булочной рассуждают о конвертируемом рубле. Никто толком не знает, что это такое, но во рту приятно. И в общественной жизни — можно. То есть настолько, что еще чуть-чуть, и один международник сможет заявить, что не согласен с мнением другого. А может, уже и это можно.

Так, выходит если можно говорить, так уже незачем?

Есть зачем.

Грезилось уже однажды, что «вчера» кончилось. А оно только прическу меняло. Не разобрались тогда, что «можно», чего «нельзя», и какая нужна пропорция. Не разберемся опять, и наше матерое «нельзя» опять проглотит наше робкое «можно».

Вместе с нами.

1987