Михаил Мишин

Про автора

Юрий РОСТ

Судьба юмора, который насыщает жизнь писатели (да и читателя), печальна.

Он расходуется скорее времени и умирает еще при жизни недавнего его носителя.

Вот только вчера он шутил, и было смешно, а сегодня поучает и философствует, что тоже смешно.

О природе феномена написано немало, немало объяснено, изучено — и все зря.

Качество это таинственно и горделиво. Едва изменил (только себе и изменил, никого иного не предав и не покинув), как оно тихо и незаметно для тебя собирает вещи и уезжает (иной раз — навсегда), оставляя тебе в наказание память о твоих удачах в произведении и понимании острых слов.

Деликатная штучка — юмор. Не терпит ни почитания, ни амикошонства. Свой уход обставляет щадяще — сохранив форму-обманку. Чтобы не сразу понял потерю.

И не понимают многие.

Роскошь самоиронии могут позволить себе лишь талантливые и умные писатели, обладавшие (или, ладно, обладающие) юмором в письме.

А среди них, обладающих юмором, есть люди деликатные и совестливые, им неловко, что они замечают и удачно укладывают в слова смешную и убогую сущность нашей жизни. И от этого своего дара сами живут не так ловко и благополучно, как живые люди, которые их окружают.

Миша Мишин — нежный и ласковый друг, талантливый и ранимый слагатель слов…

Рядом с тобой все мы — оптимисты.

Живи печально, спасай нас от тоски. А лучше не печалься сам. Хрен с ней, с литературой, она хоть и дороже твоей улыбки, но все же не стоит ее.

Мысль первая летом — жарко.

По-моему глубоко: «Летом — жарко». (Заметки фенолога.) Днем — духота, по ночам — духота плюс комары и кошмары. Во сне являюсь сам себе, что-то бичующий сквозь выпадающие зубы и волосы.

— А-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а! Ма-ма-а-а-а-а!..

Просыпаюсь в холодном поту.

А летом хочется, чтобы наоборот… Хочется, чтоб □ розовых тонах. Утомленное солнце, шелестящий прибой, белое платьице мелькнуло за вечерними пальмами… Летом душа желает поэтического. Чтоб, например, уехал муж в командировку, а в это время к его жене…

Ни черта не будет. Ни этот не уедет, ни тот не приедет. Этот — в пикете, тот — в стачкоме, оба в маркетинге, рэкете, у них движение протеста, марш в поддержку, у них зады уже сплющены от сидения перед телекамерой, где они изо дня в день поливают друг друга струями жидкой правды… И эти брызги летят через экран — а там сидит она. И глаза ее сверкают слезами бессильного бешенства. Потому что оба они сидят у нее глубоко в печенках, но летом — особенно. И больше всего ей хочется, чтобы один из этих болванов убрался в командировку, и лучше далеко, и лучше — навсегда. А второй чтоб пришел, а она его спрячет в шкаф и вместе с этим шкафом вышвырнет с балкона. Потому что — лето. И летом организм ее вспоминает что-то такое… Что дико хочется ласковой песни и хорошей большой… Ладно, пусть небольшой. «Три счастливых дня», и все такое… Впрочем, хочется не только ей — болванам тоже. Их клетки летом тоже припоминают что-то эдакое… Что важнее даже закона в третьем чтении, не говоря уже о первых двух… Но болваны превозмогают песню клеток, называя это государственной мудростью. Болваны.

Летом хорошо думается на пляже. (Заметки фенолога.) Эскадрон моих мыслей шальных мчится со скоростью полторы извилины в день. За месяц набегает мысль. Максимум две. И одна из них: хорошо летом не юге. Особенно по чужой горящей путевке, но ты ее потушил, и вот — дом творчества. То есть творчества уже нет, но дом еще есть. Бармен в доме еще есть, но пива уже (еще, все еще, уже опять) нет.

— Боря, ну когда пиво-то будет?

— Обещали, вообще. Обещают все время, но не дают слушай.

Обещают, но не дают. Формула неразделенной любви. И мостик ко второй мысли. Которая заключается в том, что страна эта мучается не из-за отсутствия пива. Не потому что нет кефира и шифера. Эту страну корежит из-за отсутствия в ее атмосфере любви.

Здесь с мига рождения — в окопе. С первого крика

— в осаде. Первый раз описался — нажил врага в няньке. Дальше — только успевай отстреливаться и кусать в ответ. Со школьной молочной поры, когда в первом классе — мелкий недруг, в пятом — матерый враг, в десятом — рецидивист, по тебе тюрьма плачет…

А дальше… Летом дальше думать трудно. Зато легко философствовать. Что прежде — яйцо или инкубатор?

То есть любви нет, потому что ничего нету? Или ничего и нету, потому что без любви? Ну а как их всех любить, когда они все лезут без очереди? Как их полюбить, когда они прут сзади? Как полюбить друг друга, сволочи? Ну, кто желает подискутировать и родить истину?

Ничего-то не родится в наших спорах. Потому что нету любви к истине, а есть ненависть спорящих друг к другу, и особенно к тем, кто не участвует в споре. А ну, спорь с нами, гад!..

При чем здесь лето? Какая связь? Да никакой. Кстати, лето — сезон опасных связей. Чем южнее — тем опаснее. (Заметки фенолога.) «Опасные связи» — это роман о наших связистах. Выйти на связь с Большой землей и узнать кто там у власти, невозможно. Диски отломаны, трубки оторваны. Если не оторваны, то не передают звука, если передают, то не Минск, как ты хотел, а Хабаровск, и не номер рейса, а новости на абхазском языке. Конечно, можно связаться по-срочному, то есть сходить в этот Мурманск пешком и лично предупредить, чтоб встречала завтра, и успеть вернуться на пляж, где еще не до конца утомилось солнце, и еще загорает на песочке заветная думка о любви… В ее узком… и особенно широчайшем…

В широчайшем-то была любовь! Не так давно была еще! «Народ горячо любит родную партию». «Партия неустанно заботится о благе народа». Счастливый брак, в котором надорвались оба участника. Стариков только жалко. «Была ж любовь! — кричат добрые старики, звякая значками и медалями. — Раньше как плохо было, а как хорошо! Все друг дружку любили и такие были дружные!..»

Плохо старикам. Их не любят.

Общество нелюбящих.

Здесь не любят стариков. И мужчин. И женщин. И молодежь. И очередников, и которые без очереди, и бедных, и особенно тех, кто на бедного не похож.

Здесь любовь к детям заменили чугунной «заботой о подрастающем поколении». Здесь «одинокий покупатель ищет любящего друга продавца». И найдем — в магазине похоронных принадлежностей…

Впрочем, летом о смерти — глупо. Летом расцветает арбуз и громыхает гроза. (Заметки фенолога.) Летом ядреный кооператор, внедрившийся в дома творчества, склоняется кушать форель с водкою. (Заметки угощенного фенолога.)

Но все-таки… Несмотря и невзирая… Прибой — теплый, вода — чистая, особенно ночью, когда не видно… Звезда моргает, цикады ревут. Из субтропических кустов слышится близкое к теме:

— Ты меня любишь?

— Ну.

— Че, правда, что ль?

— Ну.

— Ой, болтаешь… Не болтал бы уж, болтун!..

Лучше не скажешь. Воспринимаю как руководстве к действию. Тем более лето начинает кончаться…

Вот и кончилось.

Последнее лето страны, где мы все-таки жили. Где периодически все же праздновали лето. Где рассуждали все-таки о любви.

В той стране кто-то что-то писал.

Кто-то что-то читал.

Возможно, это были мы с вами.

Той страны уже нет Мы с вами еще есть.

Будем надеяться.

(Мемуар вместо предисловия к книге «Одобрям», 7993)