Холодные зори

11. ЗАБУБЕННАЯ ГОЛОВУШКА

Люди неодинаковы. У каждого своя судьба. Очень разные были подружки и у Марины Борисовой.

Дусю Федотову полюбила она за ее недюжинный артистический талант. В «Ревизоре» на рабочей сцене в народной столовой Евдокия играла городничиху, да так, что, явись сюда сам автор бессмертной пьесы Николай Васильевич, животик бы свой надорвал.

Ну, правда, тут надо отдать должное и супругу ее, Дмитрию, который так же вот игрой своей умел подымать народ со скамей, — так смеялись, глядя на гоголевского Осипа.

Сама малограмотная, но портниха отменная, Евдокия шила на жен заводских инженеров. Часто с ними общалась, стараясь им во всем подражать. Идет по слободке — нос по ветру. С кем вся извертится, раскланиваясь, а мимо другого павой проплывет, будто и видом не видывала. И в школу к Маринке не пошла:

— Куда стольких портних на одну слободу? И мы, гляди, работы лишимся.

Зато на Маринкиных вечеринках и девичниках Дуся первая была запевала и плясунья. Здесь она Маринке — подруга неразлучная.

И еще одна актриса из театра заводского у Маринки в подругах значилась. И тоже Евдокия, жена хорошего, доброго человека, Гришиного близкого товарища конторщика Лекарева. Маринка вспомнила шепоток Григория в театре с человеком, которого она не видела, и подозревала почему-то, что это и был Лекарев. На сцене эта Евдокия все на роли первых любовниц метила. Кое-что получалось, и неплохо, если бы не длинные, руки. Мучилась она с ними. Согнет в локтях, выставит красные толстенные пальцы вперед, а дальше и не знает, что с руками делать, хоть плачь, — не слушаются руки, и все тут. И не руки на сцене артистке в игре помогают, а артистка вдруг начинает за своими выставленными вперед руками бегать. Смеются зрители — больно комично это у нее получается, — а по ходу пьесы в этом месте им плакать бы полагалось. Но и такие казусы не лишали Евдокию Лекареву веры в свою звезду.

Эта Дуня на вечеринки не ходила, но школу рукодельную посещала аккуратно, показав и прилежание, и известную способность в шляпном деле. Немало своего изделия шляпок вместе со шляпками товарок по курсам продала она по мужниной протекции в палатке его давнего знакомого на рынке.

Дважды в неделю — в субботу и в понедельник — Маринкину школу посещала Даша, подгадывая работу в ночь на воскресенье и в ночь на вторник, освобождая этим дни для занятий и домашних дел. И все это Даша Носкова ухитрялась совмещать с активной подпольной работой. Недавно она вышла замуж за Игната Степанова, двоюродного брата Адеркина, и стала носить фамилию Степанова.

Много работала в подполье и давняя Маринкина знакомая, а теперь прилежная ее ученица Сима Кетова. У нее была надежная связь с железнодорожниками. Здесь, на полустанках, пожалуй, были самые надежные явки и места, где можно было укрыть беглого ссыльного или товарища по партии, которому грозил арест, передать по волостям пачку подпольной газеты, полученной в губернии от агента, переправить оружие, пересланное через Питер из-за рубежа. Из женщин этой сложной работой как раз и занималась Сима Кетова. С легкой руки родной Марининой тетки Ефросиньи многие из ее учениц объединились в кружки сестер милосердия. Один из таких кружков вела Вера Федоровна, сестра местного врача Корзанова. С помощью этого кружка и готовила свои кадры сестер и санитарок, на случай активных выступлений, рабочая боевая дружина.

Не знали еще тогда девчата, что их ухажеры давно уже в Заволжье занимаются стрельбами из винтовок, наганов и браунингов, а то и из охотничьих ружей по мишеням, учатся ползать по-пластунски, ходить строем, изучают тактику обороны с применением естественных и искусственных укрытий, даже окопы рыть научились. Потому и запонадобилось боевой заводской дружине санитарное звено.

Штаб дружины направил сюда, на курсы к Марине Борисовой, Ефросинью Курсанову, чтобы она могла поближе сойтись с возможными санитарками, нашить санитарных сумочек, халатов и повязок с красным крестом.

Около года прошло, как соединила свою нелегкую судьбу с Борисовыми их родная тетка Ефросинья Силантьевна Кирсанова. Кипятить воду, варить клей, делать приборку рабочих мест корабелов на судоверфи Волжских заводов — все эти многообразные и трудные обязанности легли теперь на плечи солдатки. Привычка к нелегкой крестьянской работе и постоянная тревога за мужа притупили ощущение невыносимой тяжести этого изнурительного труда. Смягчал ее участь и новый кров, обретенный в участливой семье сестры и брата Борисовых. Прилежание, безропотная исполнительность и большая расторопность в труде очень скоро снискали и привязанность, и любовь к Фросе многих корабелов. От судоверфи выдвинули ее в Совет цеховых уполномоченных.

А когда встал вопрос о привлечении в рабочую боевую дружину, женщины рекомендовали ее от судоверфи, как солдатку.

Полной неожиданностью для Матушева и других опытных боевиков (они конечно же не знали, что она еще в своем лесном краю сначала с отцом, а потом с мужем Дмитрием не раз ходила на охоту и научилась влет бить птицу, стрелять зайцев, палить из берданы по волкам) были исключительные способности Ефросиньи Силантьевны, проявленные на учебных стрельбах: она не сделала ни одного промаха, стреляя по мишени. Однажды она попала со звеном разведки в лес на ученье по рекогносцировке на местности. И там удивила и порадовала Матушева своим редким уменьем свободно ориентироваться в незнакомом ей лесу, самостоятельно выбирать наилучшие позиции для стрельбы из укрытия. Она умела бесшумно ходить, кричать, подражая голосу филина, выпи, вороны, ворковать как голубь. А палки и камни бросала по-мужски, да так далеко, что не многие вызвались с ней в этом потягаться.

А теперь она еще регулярно ходила и на большак, в дом Кочурина, помогала начинять стальные стаканы взрывчаткой. И это делала с немалым блеском, тщательно и тонко. Но цели конспирации не позволяли в этих условиях Ефросинье Кирсановой оставаться на квартире у Борисовых, чтобы провалом этой явки местного комитета РСДРП не сорвать работу отряда бомбовиков. Штаб дружины помог Ефросинье Силантьевне подобрать нейтральное жилье, удобное близостью и к судоверфи, и к дому Кочурина. Фрося переехала от племянников на самостоятельное местожительство.

Неожиданно сюда, в поселок, прямо на ее адрес пришло письмо от Мити. И Фрося, вся в слезах, поспешила к Борисовым. Муж лежал в Чите, в тыловом госпитале, раненый. Месяца через три отпущенный «по чистой», Дмитрий Курсанов приехал к жене, крепкий и ладный, хотя и подраненный мужик, но поднаторелый в крестьянствовании, не однажды поработав и рабочим на мельнице, а теперь еще и крещенный в огне войны, нанялся на завод в наиболее близкой ему по духу и крестьянскому опыту рабочей должности — конюха на заводском конном дворе и возницы на внутризаводских извозных работах. И оказался не менее старательным, исполнительным и выносливым работником, чем его жена Фрося.

Матушев, конечно, уже с первых дней его прибытия в поселок свел с Митяем дружбу, как солдат с солдатом. А когда Курсанов пошел работать, его с помощью Фроси приобщили и к делам заводской рабочей дружины. Сначала вместе с Матушевым, а затем и самостоятельно начал он обучать дружинников приемам обращения с винтовкой в огневой и в рукопашной схватке, рытью окопов, бросанью гранат и метанью бомб.

Месяца через три ему доверили один из отрядов, с которым он и продолжал боевую подготовку.

Разные были подружки у Марины Борисовой — легкомысленные хохотушки вроде Евдокии Федотовой, красавицы-скромницы, такие, как Фруза и Катя Садникова, работяги-подпольщицы — Сима Кетова, Даша Степанова, смелые и решительные боевики типа ее тети Фроси.

Но вот появились и друзья-мужчины.

Среди них на редкость некрасивый молодой человек, но в приличной паре, с котелком на голове и в лайковых перчатках. Стал он нередко подъезжать к дому Борисовых в экипаже с рессорами, запряженном парой лихих коников, с возчиком на облучке. Это был преуспевающий помбух потребиловки Терехин, которого Маринка также узнала на совместных занятиях политического кружка. Ныне он стал ходить в ее женихах.

Помощник, которому, ходят слухи, уже уготован пост уходящего на отдых по старости главного бухгалтера, и хозяйка частной женской школы рукоделия — чем не пара?

Вон они покатили вдвоем по большаку. Никто не видел, как Терехин сунул перед тем объемистый короб под крыльцо Маринкиного дома.

Парочка укатила прогуляться. Совет им да любовь!

А короб тем временем специальным крючком извлечен из-под крыльца и втянут под фундамент дома, где его содержимое располовинено — часть сложена в большую коробку из-под широкополой шляпы и в аккуратный кожаный докторский чемоданчик. Шляпная коробка вечером попадет на чердак, а со своим баульчиком позднее уйдет Маринкина курсантка-швея Дарья Степанова, чтобы еще понадежней спрятать этот опасный груз.

После длинной приятной прогулки в хорошем тарантасе, влекомом резвыми, хорошо бегущими кониками, озорница Борисова разрешала Терехину на руках снимать себя перед окнами своей квартиры, куда уже собрались ее ученицы.

Знала Маринка: нередко подружки ревновали к ней своих ухажеров — не однажды заезжал за ней на лихачах и Петр Ермов, увозил ее на рослом вороном рысаке и ее губернский воздыхатель, вечный студент Козер, человек средних лет, с шиком одетый, изрядно пахнущий лучшими духами, всегда с букетом цветов по сезону — то сирень, то черемуха, то чудесные чайные розы, а осенью — крупноголовые георгины и крепкостебельные астры разных цветов и оттенков. Он, как и Терехин, привозил то в ящике, то в картонных коробках ей подарки, небрежно оставляя их возле крыльца. Бывало, Григорий тащит короб на руках прямо в дом и тут же на глазах у подруг и друзей распаковывает, лукаво улыбаясь:

— Пусть потешат свои душеньки, а мы — материалисты. Нам бы утробу ко времени ублажить. — И впрямь — в коробке оказывалась бутылочка коньяка с банкой икры паюсной или коробками шпротов, а то шампанское с фруктами. И всегда несколько плиток любимого Маринкиного шоколада московской фабрики Эйнем.

Заезжал однажды и Сергей Сергеевич, бывший их сосед. И тогда Фруза целый день дулась на Маринку: очень уж ей нравился второй Ермов, не раз специально ходила в столовую слушать духовой оркестр, где был он и капельмейстер, и меднотрубный баритон одновременно. Ах, как он играл, особенно марши и вальсы!

А сама хозяйка частной школы носится, словно чертенок какой, выскользнет из объятий ухажера и чуть не бегом — даром что в особых инвалидных ботинках — по крутой лестнице. Как ведь сумела ногу свою развить параличную! И ходит без палочки, и танцует не только вальсы, но и краковяк и даже полечку.

Вот и сейчас — позволила на крылечке страшенному своему Терехину чмокнуть себя в румяную щечку — и бегом в дом, пальтецо рывком с себя и на вешалку. И вот она уже на пороге своей комнаты, где разместился ныне класс ее рукодельной школы.

— Простите, сестрицы милые, за опоздание — грех свой отработаю с лихвой. А теперь за дело!

Три швейные машинки — две ручные и одна с ножными педалями, — с десяток манекенов, два длинных раздвинутых стола, и у каждой слушательницы свой стул, свое место, своя работа. В простенке между окон большое трюмо — подарок брата. Еще одно трюмо в прихожей, куда открыты двери, когда работает школа, чтобы не так душно было. Там тоже всегда кто-либо вертится, примеряя на подружке или рассматривая на себе новый наряд.