Дары инопланетных Богов

Наваждение как месть Матери-Воды

— Это не вино, а нечто вроде загадочного эликсира. В отличие от алкоголя он не оказывает разрушительного воздействия на барьеры печени и не отравляет кровь. Он только способствует активной выработке эндорфинов, проще радости и насыщенности ощущений, но опять же без разрушительных последствий для органических структур организма и без всякого пагубного привыкания, как алкоголь или наркотик. Я слышал местную легенду, что его рецептуру хранят жрецы бывшего и отринутого давно культа для своих тайных ритуалов, но кто-то спёр эту тайну, или же они сами её продали. Неизвестно.

Нэе хотелось веселья. Принесли странную бутылочку в виде голой девушки из синего стекла. Рудольф тщательно протер её чистой салфеткой и для чего-то лизнул фигурку между ног. Нэя засмеялась.

— Ничего смешного, — сказал он, — так определяют подделку. У фальшивки надпись выпуклая. Они стали дурить посетителей гадостью, но не умеют так тонко подделывать надпись. Подлинная надпись похожа на голографию. Кажется, что она выпуклая, но она гладкая на ощупь. Она внутри стекла.

— В чём и отличие?

— Подделка — дешёвое пойло, а подлинный напиток, а это больше напиток, чем вино, дает незабываемые ощущения. Но я давно понял их фокус. Они меня запомнили и боятся.

— Ты разве часто это пьёшь?

— Я нет. Но приходилось тут бывать. С друзьями, например.

— А у друзей были красивые платья? Их было также удобно расстёгивать?

— Не ревнуй. У меня и вообще-то было мало женщин даже в период моей свободы, а теперь и подавно никого нет.

— А я?

— Ты не женщина, ты дар, инопланетная нимфея.

Не умея пить, не контролируя количество, а «напиток», как назвал его Рудольф, оказался вкусным и терпким, Нэя выпила много. Аромат напомнил клубнику доктора Франка, напиток сам устремлялся в горло как живой, мгновенно обволакивая душу. Нэя засмеялась. Ей стало хорошо, но жарко. Она сама расстегнула пуговки. Ей странно и непереносимо захотелось ласк, и она села на колени Рудольфа.

— Хочешь попробовать здесь? — спросил он, лаская её.

— Где? За столом? — удивилась она, всё же не теряя контроль над собой окончательно

— Тут есть особые места для уединения… — это совсем не напоминало возвышенных поцелуев в сиянии утра у придорожного леса, а скорее уж неизбежное сползание с высот, мало пригодных для жизни. Он подозвал парня-обслугу, что-то сказал ему, и тот вскоре пришёл с ключом. Стеклянная женщина скалила свой рот, не страшно, но забавно. Нэя, громко смеясь, прижала ладонь к лицу бутылки — кривляки.

— Разве у тебя может быть душа? Чем же ты смеёшься? — и обратилась к Рудольфу, — я что, схожу с ума? — С тем же глупым смехом она подняла синюю юбку, открыв белые кружевные чулки. Скинула туфельки и положила ноги на стол в тарелки. Рудольф наблюдал с интересом, но совершенно трезво, и она это понимала, несмотря на неконтролируемость своего поведения. Сознание раздвоилось. Одна часть его давала указания на то, чтобы хулиганить в публичном месте, хотя публичность эта и была очень условной. Она и не видела никого в полумраке и густых зарослях. Что там происходило? Кто-то возбуждённо взвизгивал, хохотал, шептал, звенел стеклом и шуршал. Другая часть сознания, ставшая немощной и бездейственной, тем не менее за всем наблюдала и ужасалась тому, что творит та, кому оно принадлежало и служило, вернее, не могло сейчас служить, и где-то зависло сверху отстранённым наблюдателем.

Рудольф взял её на руки, и Нэя уставилась в потолок, которого тут как бы и не существовало. Она увидела звёзды и один из ночных спутников, нежный и переливчатый зеленовато-голубой Корби — Эл или Ирис, как называли его земляне по имени орбитальной станции, вращающейся по его орбите. Голова запрокинулась, и она не увидела уже ничего, кроме кромешного мрака пола и растущих из него зарослей, которые обозначали, но не освещали светильники, матово жёлтые и зелёные, как живые ночные жучки. В отличие от настоящих жучков, они не переползали с места на место и не перелетали с ветки на ветку. Приподняв голову, Нэя не увидела разницы между верхом и низом. Вверху тоже висели неподвижные светящиеся жучки.

Она ощутила спиной пронзительно чужой и противно мягкий лежак, чем-то укрытый с претензией на роскошь. Застойное, одуряющее смешение чужих запахов пропитало всё вокруг. Нетерпеливые мужские руки схватили её ноги, согнув их в коленях, а жёсткие и отчего-то не родные губы впились в её чувствительный живот, сползая всё ниже…

Она увидела даже при отсутствии нормального освещения серый мох на бугристой голове. На вид грубые как проволока, волосы дали неожиданно бархатистое ощущение пальцам, которыми она нащупала также костяной нарост на макушке и затылке — замаскированный атавистический гребень под искусной причёской. Услышала хриплый свист чужого дыхания, от которого разило её съеденным десертом.

— Моя щебетунья, — задыхался призрак, хотя и обладал невыносимой плотностью, — даже здесь, в этом гнусном месте, я хочу тебя настолько сильно… — Он принялся колоть жёсткой щетиной, почти царапать её живот, о который тёрся лицом, а ведь Рудольф был чисто выбрит!

Ещё за столом она обратила внимание на неряшливый облик Чапоса, несмотря на его дорогую одежду. Не выбритый, заросший подобно пню клочковатым каким-то мхом, квадратный подбородок, под крупными ногтями чернота, словно он скрёб ими землю, ворот рубахи имел оборванные пуговицы, одна из которых болталась на выдранном клочке дорогой ткани. Или он опускался на окончательное дно, хотя и усыпанное неправедными деньгами, или с кем-то подрался только что. Набрякшие тяжёлые веки, казалось, не подчиняются ему, и одно веко поднималось над сумрачным и зловещим глазом лишь наполовину.

И это налитое тёмной зверской похотью лицо уже нависало над ней, и полумрак не скрывал отвратительных его подробностей, бугристой кожи, волосатых ноздрей. Липкий и сладкий рот охватил её губы полностью. С чавкающим звуком он облизывал и обсасывал их. Нечем стало дышать, — она будто тонула в чёрной пасти людоеда! Бредовый и страшный сон одел её при этом в небесное зелёное платье, так похожее на то платье мамы, из которого она кроила наряды куклам.

— Видишь, — страстно шептал мутант, — какое платье я тебе купил, для своей любимой мне не жалко ничего! Такие наряды заказывают своим невестам только аристократы. Цени это, обесчещенная нищенка! После твоего извращенца я покажусь тебе ангелом. Я твой спаситель. И ты будешь любить меня одного!

— Нет! Никогда! Никого уже не буду, никакой любви не бывает, всё обман!

Он взбивал свадебное платье, задирал выше к её подбородку, пытаясь открыть грудь. Кусал её в нетерпении через ткань, и не поддающееся ему платье душило её.

— Кто ещё пошёл бы с тобою в Храм несуществующего Надмирного Света. Я-то в него не верю, но ради тебя готов на всё! — вдобавок ко всему от него разило и палёными волосами.

— Небесный Огонь покарал тебя, чуть не сжёг, значит, Надмирный Свет есть, если Он знает о твоих преступлениях! — Кто отвечал за неё? Нэя не понимала. И кто, когда напялил на неё чужое зелёное платье для брачного ритуала в Храме Надмирного Света?

Внезапно очнувшись от кошмарного наваждения, она забилась в попытке встать и убежать отсюда. Желание любви пропало. Захвативший её и распяливающий на ложе продажного секса Рудольф представился кем-то, таким же чужим, как и всё вокруг, ужасным! Она превратилась в кого-то, жалкую, никчемную, раздавленную ситуацией некоей безысходности, будто бы эту девушку втиснули в неё откуда-то извне нереальной недоброй силой. Нэя отчаянно закричала, царапая его по-настоящему в попытке сбросить с себя, — Руд! Спаси меня! Где ты?!

Он резко встал и сел рядом, — Успокойся, — сказал он тихо. — Я рядом с тобой. Тебе плохо?

Придя в себя от его голоса, она тоже села рядом. — Уйдём отсюда! — дрожа, попросила Нэя, — я не могу тут. Ужасное место, все пропитано грязью…

— Здесь убираются, и бельё всегда чистое. За это им прилично платят, — ответил он отстранённо и спокойно. — То за столом хотела… Что не так?

— Поедем отсюда домой! — повторяла Нэя — я не могу здесь. Мне показалось, что это не ты, а тот урод, сожравший мой десерт. Я легла, и он сразу откуда-то вылез, навалился, сдавил…

— Ну да. Он любитель подобных мест. Вообще, этот напиток вызывает галлюцинации. Но обычно приятные. Я и не ожидал такого воздействия. — Он бережно помог ей встать и помог надеть юбку, обуться, делая всё на ощупь, щекоча и вызывая смех. Но и нервно смеясь, она не переставала ощущать страх, боясь, что некто схватит её за ноги, что он притаился под топчаном в сгустке кромешной живой черноты. Свет, проникающий в узкое, бледно-зелёное днем, но тёмное сейчас окно, был уже вечерним, — смесью уличного освещения и призрачного света спутника Ирис.

— Посмотри, кто там притаился! — она обхватила Рудольфа и повисла на нём, трясясь от ужаса.

— Тебе надо поесть, — сказал Рудольф, — ты голодная, ничего не ела. От этого, возможно, такой негативный эффект.

Они вышли, вернее, Рудольф её вынес и поставил на пол только в самом зале. Тёплый, пропитанный запахом цветущих растений и всевозможных кулинарных изысков, воздух вернул Нэе чувство реальности. Звон посуды, смех, шёпот и негромкие голоса мало различимых среди зарослей людей окончательно отогнали ужас, словно зацепившийся за край её подола. Она усиленно потрясла юбкой, чем вызвала смех у Рудольфа. Вспомнив о сумочке, Нэя обнаружила, что её нет, но Рудольф наотрез отказался идти её искать в неосвещённую конуру.

— Фиг с ней, что там у тебя и осталось? А если жалко, иди сама. — Его служение всегда имело чёткие границы, если он чего-то не хотел, просить было бесполезно.

— Но он же там был, тот человек…

— Где? Если он затаился под лежаком, а потом выполз оттуда, где был я? Лежал рядышком с вами и любовался на ваши объятья? Тебе всё померещилось. Не ожидал, что у тебя настолько слабая голова.

Похоже, он разозлился, пренебрежительно подтолкнув её в направлении столика. Он повторно заказал ужин, попросив убрать предыдущий, остывший и перевёрнутый её ногами во время приступа бурной и озорной разнузданности, а также осквернённый прикосновением Чапоса. Прежде, чем съесть её десерт, Чапос едва ли ни обнюхал стоящие поблизости тарелки и судки, по-звериному втягивая идущие от них запахи широкими ноздрями. В каждую такую ноздрю могла бы поместиться десертная ложка.

— Как Эля могла его любить и рожать ему детей? — спросила Нэя, не умея избавиться от потрясшего её впечатления реальности его прикосновений только что, в узкой и позорной конуре, куда они с Рудольфом столь охотно залезли сами. И если это было лишь иллюзорное посещение Чапоса, как такое может быть? Она сошла с ума? А как вообще-то сходят с ума? Как прекрасный нежный любовник превратился в гребнистое чудовище? Таким жутким он не был и в том подземном отсеке…

«О, да», — сказала она себе, — «я извращённое жалкое порождение, но я любила его и там. Ни издевательства, ни умышленно причиняемая боль не убили любовь к нему».

Но то существо, что выползло из-под лежака, замаскированного под «ложе блаженства», не казалось ей туманным призраком. По крайней мере, по осязательным и обонятельным ощущениям он таким не казался. А насыщенный запах десерта из его широкого рта, похожего скорее на звериную горячую пасть, откуда взялся? Нэю затошнило, и она в страхе сползла под лиану, в темноту, чтобы там скрыться, если что… Но тошнота отступила неожиданно, как и проявилась. Рудольф успел подхватить её и сунуть ей в рот прозрачную маленькую капсулу, которая тут же растворилась, принеся облегчение. Он сразу понял её состояние, возможно по её внезапной бледности.