Дары инопланетных Богов

Прощения не жди!

Создав обширную волну и стремительно удаляясь к середине озера, доктор оставил её одну. Он как-то почувствовал, что утомил её, перенасытил своим общением. Купаясь, Нэя увидела, что Рудольф стоит на холме в зарослях. Странно, но ей уже нравилось его присутствие поблизости, и было бы совсем уныло, не будь его тут. Она бы просто оделась и ушла к себе, поскольку купание среди других и незнакомых людей её сковывало. А тут возник повод, чтобы остаться. Она умышленно провоцировала Рудольфа, зная собственную недосягаемость для него в данный момент, и радовалась собственной игре. Вокруг неё на мелководье купались дети. Им не было до неё и дела, в отличие от «Чёрного Владыки», следящего за ней. Но был ли Рудольф Чёрным Владыкой, она уже не была столь уверена. И Хагор уж точно под маской Чёрного Владыки скрываться не мог…

Рудольф же говорил, что Хагор бесполое и больное существо, а Чёрный Владыка обладал подавляющей и чудовищной силой. Сугубо мужской…

Рудольф думал, что скрыт кустарником, высота которого превышала его рост, а она отлично его видела. Как он смешон в своей косынке на бритой голове, каким растерянным стоял перед ней на дорожке, встретив её с доктором. Не ожидал, что настолько быстро она затеет дружбу с кем-то и ещё. Нэя приподняла узкую и короткую сорочку, в которой и купалась, вытряхивая песок, и полностью обнажив грудь. Являя её тому, кого доктор называет Вендом. Венду, против неё сейчас бессильному. Она погладила свою грудь нежно и бережно, играя, что млеет от его нескрываемого любования, дразня и делая вид, что стряхивает песок с кожи. Он не сводил глаз с неё, впитывая в себя её бесстыдное шоу, ему и предназначенное.

— Ты опять проголодался, мой зверёныш? Но всё это тебе уже не принадлежит.

Дети не обращали на Нэю внимания, занятые своей вознёй, и только одна мамаша стрельнула в Нэю строгим взглядом, с явным осуждением, но Нэя сделала вид, что изучает себя на предмет обнаружения кровососов, которые водились в воде. Она расправила плечи, азартно подняв грудь ещё выше, остриями сосков нацелившись ему в глаза. Но он улыбался с очевидным одобрением её игры, и даже поцеловал свои пальцы и послал ей воздушный поцелуй. Она изобразила жест отбрасывания этих поцелуев кистями рук, после чего вытянула руки кверху и опустила вниз сорочку, заменявшую купальник, которого не было. Отвернувшись от него, она нагнулась для игры с маленькой девочкой, посылая мысленно своё презрение тому, что он там себе думает на её счёт. Игра с милым ребёнком развеселила по-настоящему, и уже не было дела до стоящего в отдалении Рудольфа.

Стало удивительно хорошо и спокойно. В голове не толкались и не теснились болезненные мысли. Препараты доктора уже действовали. Нэя, искренне забыв об окружающих, пошла вдоль берега по мелководью туда, где было несколько глубже. В маленькой, огороженной береговым кустарником, бухте она играла в воде. Вода казалась живой и ласковой, будто она была водной плотью и обнимала её всю, и Нэя радостно позволяла упругой и безличной душе озера трогать себя и смывать горькие воспоминания. Её смех звонким колокольчиком разбивался о зелёные волны и вплетался в серебряную рябь, отражённого водной поверхностью небесного светила. Ей стало невероятно легко. Она подняла руки и, убирая со спины намокшие, заплетённые и отяжелевшие волосы, казалась самой себе девочкой как в детстве. И такой она выглядела со стороны. Уже не видя, как жадно её поглощают две пары мужских глаз, — вернувшегося после заплыва доктора и Рудольфа, стоящего чуть в отдалении на высоком берегу. Возникший рядом с Франком Антон помахал ей рукой, пребывая в своём стабильно-хорошем настроении, не испытывая к ней никаких обострённых чувств…

Вспомнив свою игру в озере, Нэя повеселела. Но жаль было туфельки. Если Антон их не принесёт, то надо идти самой. Туфли дорогие. Только кому нужны её изыски и продуманность облика? Стало ей лучше жить от этого? Перестала она быть одинокой? Любит её кто? Никому она не нужна как жена, как женщина на будущее. Доктор? Но какие у него действительные планы насчёт неё? Это его неожиданное предложение подарить ей домик у реки, где она может укрыться от Рудольфа и где, если пожелает, они будут вместе, а нет — то и не надо. Он всё равно её друг. Доктору не важны её туфли, её наряды, похожие на те, которые носят в Надмирных селениях небесные души, как хвалила её одна благодарная клиентка.

Последнее время у неё пропал аппетит, а вот после загадочной капельки, данной доктором, вдруг захотелось есть. Исчезал душевный отёк, и она почти видела внутренним оком, как даже в её внутренности возвращается розовая перламутровая чистота и нежность. Словно она девушка, не познавшая любви. Одна лишь любовь даёт преображение и женщине, и мужчине. Без любви это игрища животных. Только распутных людей с природными животными не сравнить, настолько они вне природы. А звери — они лишь покорные дети природы, её вечные функции, данные ей Творцом и не имеющие моральной или эстетической человеческой оценки. Человек же, он всегда подлежит оценке другого человека, в чём он и видит отражение своего личного существования.

«Нет», — думала Нэя, — «ни доктор, ни Антон уже не нужны. Не нужен никто. Никогда». Она сумеет наложить замок — печать на то, что сотворил в ней Надмирный Свет, не объяснив причину своего творения, почему такой сотворил? Почему постыдной? Той самой, в отличие от животных тщательно спрятанной части всякого нормального человека, если он не безумец или неразвитый дикарь. То, что желает постыдного и не всегда подчиняется уму. Половое влечение человека как будто всегда поперёк этого самого ума. Бабушка объясняла, что видеть тайны женщины имеют право только глаза любящего мужчины, не считая, конечно, врача, но врач и не мужчина, для врача нет тайн в человеческом теле. Поэтому кощунство открывать себя тому, кто чужой, ненужный, случайный и равнодушный. От этого приходит в женщину осквернение. Бабушка была как врач. Она учила её науке любви для единственного возлюбленного, который будет у Нэи. А стыд, говорила бабушка, это защита, это незримое одеяние для женской сути. Стыд есть и у детей, как только они осознают своё «я». Стыд вроде границы, по ту сторону которой живёт зверь. А в человеке стыд это его человечность. И будучи стыдливой, лично она была открыта и бесстыдна лишь перед Рудольфом…

Именно что была. Ничего уже не повторится! Если бы не Антон, который сдержал прорыв её ненависти наружу, Нэя избила бы Рудольфа по лицу этой чудовищной шляпой Латы намного сильнее. Но даже в своей ненависти она боялась смотреть ему в глаза. В них, как это ни странно, жила его любовь к ней, и он умолял о прощении, о снятии греха как безумия, куда он оступился. Глаза оставались любимыми и прекрасными. В глубине, обманчиво прозрачной, клубилось страшное смятение, ей открытое. Она была ему нужна, и это не являлось для неё тайной.

Поднялась волна благодарности к доктору. За исцеление и просто за доброе отношение. За простые слова, за обещание защиты. После того как Антон принёс ей туфли, она побежала обедать, и всё съела с большим аппетитом, поблагодарив повариху. Потом отправилась полоть цветники, хотелось физической работы, хотелось стать прежней, весёлой и лёгкой. Нежная растительная телесность цветов, прикасаясь к пальцам, будила красочные образы и желание их воплощать в том подручном материале, работать с которым она была обучена.

Ихэл окатил её водой из шланга с распылителем, то ли от неуклюжести, то ли умышленно, заигрывая. Ведь стояла жара нестерпимая. Нэя засмеялась, стоя босиком на прогретой террасе. Бельё под платьем всё ещё холодило остаточной влажностью. Она бережно поставила туфельки под ажурный столик. Почему-то ей казалось, что Рудольф её видит. Он часто за ней следил. Наверное, из своей хрустальной башни? Нэя обернулась к этим сверкающим конструкциям корпусов «Зеркального Лабиринта», этой загадочной для всех «спирали», они парили над вершинами деревьев. Хохоча над совсем не смешными байками охранника, их универсального рабочего, увальня из провинции, бестолкового и наглого, но любимого поварихой, Нэя думала: Ну, надо же! И таких любят!

Повариха, стоя внизу, любовалась своим мужем и открыто ревновала его к Эле, которая тоже бродила на террасах и не желала работать. Бросив шланг и отключив воду, охранник направился к Эле. Его звали Ихэ-Эл, что означало «сотканный из утренних лучей», — имя вызывало улыбку, кто-то из его родителей уж точно обладал мечтательной натурой, не унаследованной грубовато-сколоченным сыном. Но сам по себе он не выглядел смешным. Отлично сложенный и недурной внешне парень, и только его должность препятствовала девушкам из кристалла увлечься им. Будь иначе, жена не стала бы помехой, о чём и свидетельствовала скандальная хроника «Мечты».

Одна Эля не препятствовала его заигрываниям, и вообще-то не склонная к сословной спеси, а тут напитанный ощутимой мужской силой парень один среди бабьего курятника и всегда рядом, — чего и не поозорничать с ним? Не раз и не два она была замечена с ним возле водоёма, где оставалась на его глазах в одном укороченной нижней сорочке, а потом совершала свои водные процедуры, задирая подол до предела, возможного для открытия постороннему мужчине, омывая своё гибкое тело, когда возникала такая потребность. Но близко не подпускала, не препятствуя лишь его созерцанию издали. Грудь и прочее она не открывала полностью, конечно, но ответно услаждалась его восхищением.

Болтая с одной из девушек, Эля стояла совсем близко к охраннику, повернувшись к нему спиной, и было заметно, как он гладит её ниже спины, а она не препятствует тому, а только характерно передёргивает плечами в несомненном чувственном отклике. Наблюдать такое со стороны никому не доставляло удовольствия, но переделать Элю было нельзя. Если только выгнать отсюда прочь.

— Распутница, — шепнула Нэе Ноли, используемая также как гримёр и стилист. Она как раз наводила красоту причёски хозяйки. От её нежных и умелых касаний к волосам, ушам, тянуло в сон. Как и Эля она была женщиной — универсальным комбайном. — Ваши волосы, госпожа, воздушный шёлк. Вот и реснички вам загнём, подкрасим… Ах! Если бы у вас был близкий мужчина, он шатался бы как пьяный всякий день, не в силах устоять на ногах твёрдо при виде вашей красоты…

— Главное, чтобы у него мужской стержень был твёрд! — громко отозвалась Эля, наделённая чутким слухом, — Ноги это второстепенное в сравнении с главным! Пусть и лежит, если то, что и надо, стоит!

Ноли от возмущения выронила щётку для волос, — И ведь мелет такое при вас, госпожа! Но разве от такого вылечишь? Если только сама подохнет в какой-нибудь лесной канаве, как подловят её работяги, каких тут и нагнали для строительства новых районов. По лесопарку гулять стало небезопасно, участились насилия над женщинами! А чтобы спросу с них не было, могут ведь и убить! Одну бригаду полным составом выгнали недавно, как выявили среди них убийц. Они же не догадывались, что тут скрыть такое не получится. Так другие такие же прибыли. А эта где угодно готова задницей вертеть, коли у неё под платьем ненасытная потребность воспалена и зудит. Вот слышала я, что все женщины, прошедшие через постель этого Чапоса, ненормальными шлюхами становятся. Это как возможно? Чем же он их обрабатывает, что они так портятся?