Кровавый рассвет

Пророческие сны

Фердинанд метался на узкой койке в своей келье. Шелковистые русые пряди разметались по жесткой подушке. Они казались роскошью на нищенском полотне. Внешность юноши осталась его единственным достоянием. Человеческая красота сияла подобно свече в бедной серой обстановке. Аромат роз за красивым переплетом стрельчатого окна также напоминал о том блестящим мире, в котором Фердинанд жил когда-то. Всё осталось в прошлом. Кроме запоминающегося лица, которое многие могли узнать. Посмеялись бы над ним прежние знакомые или содрогнулись бы от увиденного? Блистательный юный аристократ с отличным состоянием и родословной принес себя в жертву ради веры. Ну, разве не больно и не смешно? Кто бы еще сделал так? Многие сочли бы Фердинанда глупым, а не избранным. Или и вовсе безумным. Но разве святые, отрекавшиеся от всего и шедшие на муки по собственной воле, не были для мира безумцами?

Вопреки убеждениям мира, в котором родился, Фердинанд готов был принять сан не ради продвижения по социальной лестнице, как это случалось для многих кардиналов и епископов. В противовес им он не был младшим или вторым сыном знатного семейства. Он был первым и единственным ребенком. Были бы живы его родители, и они сошли бы с ума от безрассудства сына и наследника. Но они умерли. Фердинанд воспринял их смерть, как знамение. Он считал себя созданным для того, чтобы принести себя в жертву служению богу. А бог воплощался для него в том мраморном ангеле у алтаря.

И сегодня после принятия рокового решения этот ангел оказался, как будто совсем близко. Казалось, стоит всего лишь протянуть ладони, и он коснется чего-то живого и священного, а не мрамора.

Говорят, что зло тоже может быть священным. Фердинанд даже не помнил, кто из святых отцов это ему сказал и с какой целью. Возможно, это была всего лишь метафора. Глубокомысленные и жестокие слова сильно запали в душу. Фердинанд практически видел их выжженными огнем на голой стенке своей кельи. Обстановка вокруг казалась ужасающе убогой, но его сны неизменно оставались божественными. Иногда они были даже прекраснее, чем мечты. Ведь мечтать он себе практически не позволял. Он старался ни чем не отвлекать свои мысли от молитвы.

И сегодня во сне он наконец-то получил желанный ответ на все свои долгие посты и моления. Ему снилась она… Точнее, ему снился мраморный ангел из собора. Только во сне статуя ожила. Она свободно сошла с постамента, поражая его какой-то дерзкой вызывающей грацией. Движения ангела были скорее кошачьими. В них проглядывали повадки хищника и вместе с тем нечто такое величественное, что хотелось тут же упасть на колени. Только во сне Фердинанд чувствовал себя скованным. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он не мог даже говорить. А вот мрамор перед ним обрел плоть и продолжал претерпевать самые фантастические изменения. Конечно же, ангел оказался девушкой. Божественное создания с дымчатыми пепельными крыльями, обрамленными золотой каймой, смотрело на него пристального и бесстрастно. И всё же казалось, что в источающих бесконечную силу глазах появился легкий упрек, даже гнев. Казалось, из этих напряженных глаз сейчас хлынет кровь. Взгляд ангела был таким тяжелым, как будто Фердинанда давили мраморной глыбой.

– Я поклоняюсь тебе, – всё же нашел в себе силы прошептать он. Жалко, что восторженные слова прозвучали скорее, как оправдание. – Я поклоняюсь только тебе. Я боготворю тебя. И ты мое единственное божество.

Возможно, было святотатством говорить так, потому что ангел почти содрогнулся от осуждения.

– Так сказал Иуда, – после мига тишины проговорил четкий ангельский голос. Фердинанд ощутил себя так, будто его ударили. Он даже не сразу понял, что Иудой ангел назвал его самого.

Казалось, что из красивых ангельских губ выполз омерзительный червь. От божественной фигуры повеяло мраморным холодом. Фердинанд смотрел в пустую нишу, где недавно стояла ожившая статуя. Вместо гирлянд роз там висела плесень, и гнездились какие-то отвратительные черные существа, похожие на горгулий. И все же просыпаясь, он помнил только чеканное лицо ангела и сапфировые глаза, которые вот-вот начнут кровоточить.

Он проснулся в холодном поту. Наверное, он кричал во сне, потому что в узких коридорах слышались обеспокоенные шаги братьев. Ночные караульные, должно быть, уже спешили к нему.

Фердинанд откинул взмокшие пряди со лба. Как ужасно! Ангел сравнил его с самым отвратительным предателем в истории человечества. Разве он заслужил такого?

И это происходило уже не в первый раз. Бестелесный голос в его голове разрывал сознание, и оно будто горело огнем. Создавалось ощущение, что дракон, о котором так много сказано в писании, сжег весь его мозг и мысли. Внутри тоже всё пылало. Он потянулся за кувшином и разлил воду. Прозрачная лужица растеклась по столу. Ему казалось, что это снова кровь, которой его сегодня напоили. После свершения обряда его так и не вырвало. Хотя он был уверен, что именно так и произойдет. Мысленно он уже приготовился к тому, что его будет тошнить всю ночь, но тошноты не было. Вместо этого внутри всё пылало, как в лихорадке. Это слишком противоестественно – пить кровь других людей или любых живых существ. Человек никогда не должен поступать так. Они ему объяснили, что так хочет бог, и он повиновался. Возможно, не стоило…

Внутри разверзался ад. В келье не было камина или даже крошечной печи, чтобы согреться от холода. Жар исходил из его собственного тела. Говорят, что если выпить кровь дракона, то все твои внутренности просто сгорят. Он чувствовал себя так, будто только что выпил кровь огнедышащего монстра, о котором так много написано в тайных книгах братства. И вот дракон сжигал его изнутри. То была изысканная пытка.

Он вспомнил камин в старом фамильном особняке, зев которого был выполнен в виде разинутой пасти дракона. В детстве этот грандиозный предмет интерьера вовсе не казался ему страшным. Сейчас даже воспоминание окатило волной страха.

Казалось, что дракон здесь, не просто внутри этой комнаты, а внутри него самого. Дракон вошел в него, слился с ним, и это было слияние насмерть. Теперь он просто сгорит.

В келью ворвались его братья. Они даже не постучались. Они просто прибежали на его крик. Это было вполне объяснимо. Он кричал так, как будто его раздирают живьем драконьи когти. Если они слышали этот крик, то они все поняли. Братья ордена должны были знать о том, какие кошмары мучают только что посвященного.

Кто-то гладил его по волосам. Тонио, красивый брюнет, который и там, в миру, был его другом. Он тоже последовал в братство по одному ему известной причине.

Фердинанд едва различал лица своих собратьев. Просто белые пятна, а не лица. Тонио он узнал по голосу, твердившему нечто утешительное. Звуки успокаивали, как колыбельная. Чистые звуки. Тонио красивее всех пел в церковном хоре точно так же, как до этого в изысканном салоне дворца. Тогда он был всего лишь обедневшим аристократом, теперь равноправным членом сообщества, которое было и уважаемым, и тайным. Негласно они стояли выше всех религиозных общин, но широко о них никто не знал. Всего лишь тени в темных плащах или рясах. Странное братство, которому позволялось носить оружие, выслеживать, убивать и называть все это божьим судом. Им позволялось все. Они не меняли свои имена, вступая в братство, как это принято в большинстве монастырей. Им не приходилось носить тонзуры, постриг был чисто символическим. А вот жуткие обряды нет. Сегодня Фердинанд убедился, что все очень даже по-настоящему: кровь его собратьев у него на языке, пламя у него внутри и обвиняющий голос ангела.

Он порывался спросить у своих старших и более опытных братьев, что может означать, когда ангел называет тебя Иудой. Но он не решился. Ему вдруг стало страшно и стыдно.

К тому же это была только их тайна: его и мраморного ангела. И вообще статуя была безмолвной. Она ничего не произносила. Он слышал голос только у себя в голове.

– Тебе станет лучше, – Тонио шептал над его ухом уже давно, но смысл слов начал доходить до него только сейчас. – Это скоро пройдет. Отец Донателло говорит, что это только на одну ночь.

Одна ночь может показаться вечностью в такой агонии. Легче было сразу умереть. Фердинанд вдруг вспомнил о ритуальном кинжале, который теперь постоянно должен был находиться у него. До рукояти сейчас не дотянуться. К тому же рядом присутствовали наблюдатели. Ему просто не позволят порезаться, чтобы выпустить нечто обжигающее из своей крови.

– У него это сильнее, чем было у других, – произнес кто-то. Фердинанд не узнал голоса.

– Значит, у него и сил окажется больше, чем было у них.

Говорившие, наверное, решили, что Фердинанд их даже не слышит. Тонио держал его, прижав к себе его голову. Так держат во время припадков больных эпилепсией. Его самого сейчас действительно били судороги. Боль внутри оставалась огненной, а очертания мира утратили всю четкость. Говорят, что в таком состоянии легко услышать голоса сверхъестественных существ, но он слышал лишь диалог людей.

– Откуда ты знаешь, как это проходило у других?

– Но ведь есть же записи.

– Что если они преуменьшили степень страданий, чтобы не пугать грядущие поколения?

– Тогда бы они нарушили обет. Мы ведь клянемся переносить в скриптории на бумагу только правду. Будущие поколения должны знать о том, что их ожидает. Иначе как они смогут бороться с ней?

С ней! Опять кто-то это сказал, и Фердинанду не понравилось, как они это произнесли. Почему бы не назвать дьявола его собственным именем, какой бы не была его новая оболочка. Ведь дьявол всегда остается дьяволом. В любом обличье. Как и в любой из своих ипостасей. Многим из братьев пришлось бы намного сложнее, если бы дьявол оказался красивым юношей, каким его представляли в минувшие времена его славы. Вот Тонио, например. В присутствии девушки он стал бы каменным, но к другу испытывал абсолютное доверие. А вот обычные люди теряют голову при виде красавиц.

Золотистые ресницы Фердинанда дрогнули. Сам он навсегда отрешился от любых плотских желаний. Так было правильно. Заодно это качество стоило считать себя избранным богом. Никогда в своей жизни он не испытывал страсти ни к кому. Поэтому его и выбрали для борьбы с дьяволом и окончательной победы над ним. Других легко искусить, его – нет. Он просто ничего не почувствует. Он насеет удар и всё. И стены монастыря снова сокроют его от глаз людей. Возможно, когда-нибудь его провозгласят святым. Для многих он уже таким и был. Во-первых, потому, что не хотел познать греха, во-вторых, из-за того, что был избран для победы над сатаной.

Глава ордена считал, что он уже победил. Донателло был уверен, что сделал правильный выбор, как были уверены многие и многие главы ордена до него, когда каждые несколько сотен лет их указующий перст выхватывал из толпы очередного избранного. Многих из этих людей после смерти канонизировали, но сами они просто уходили в тень. До Фердинанда долетали страшные рассказы о том, что эти люди просто сошли с ума после того, как заглянули в глаза дьявола. Даже убив его, они становились его рабами. Умерев, он овладевал их сознанием, и они вынуждены были до конца своих дней оставаться в одиночестве, борясь с жуткими позывами внутри самих себя.