Кровавый рассвет

Взаимное искушение

Кровавая чаша причастия. Ночь. Падшие ангелы. Крики. Таинства. Все в итоге сливалось в одно, и всего этого вполне хватало для того, чтобы помутить хрупкий человеческий рассудок.

Фердинанд не жалел, что впутался во все это, хотя даже не мог сказать, что выбрал свою судьбу сам. Таково было его предназначение. Это высшие силы сделали выбор за него. Вероятно, еще до его появления на свет… Он просто родился не таким, как все. Его звало нечто из глубин мироздания. Нечто, воплотившиеся в скульптуре.

Несколько дней он не смел поднять на мраморного ангела глаза, а теперь время как будто пришло. В молельне было тихо и как-то мрачновато. Света, пробивавшегося сквозь узкие витражи, едва хватало на то, чтобы заставить мерцать мрамор пола и колонн.

Фердинанд долго думал, как поступить с телами жертв. Пока их останки переместили в катафалки и привезли сюда. Те, кто прикасался к ним, кажется, сами чем-то заразились. В любом случае им стало очень плохо. Кого-то рвало кровью, у кого-то на ладонях остались ожоги, разъедавшие плоть, как яд, кто-то покрылся сыпью целиком с головы до пят. Этих людей тоже пришлось изолировать. Благо большинство из них были всего лишь охранниками. Это доказывало, что братья ордена неприкосновенны для дьявола. Хотя Фердинанд уже не был в этом до конца уверен.

Он нерешительно мял в пальцах грамоту, дарующую ему назад всю его земную собственность. Он бы, не задумываясь, променял все это на одну статую ангела в нише, хотя вид прекрасного дьявола внушил ему сомнения.

Свечи в напольных канделябрах пылали, как язычки дробленого драконьего пламени. На миг ему захотелось взять и поднести грамоту к одному из пылающих фитилей. Пусть сгорит. Ведь ему ничего не нужно. Ничего земного.

– О да! У тебя куда лучший вкус. Куда более высокий и требовательный.

Фердинанд испуганно оглянулся. Кто это сказал? Голос был очень красивым и чем-то напоминал звон золотых монет. Но в молельне никого не было. Ни одной живой души, кроме него самого. Ну, разве, если только не назвать пламя на свечах живым.

Только благодаря этому голосу он не решился спалить грамоту. Голос как будто будил в людях нечто меркантильное.

Фердинанд был всегда далек от подобных чувств. Он просто вспомнил о том, что приказ вернуть владения не изменишь сожжением документа. Это был бы просто символический ход. Из его поместий, наверняка, уже выгоняют гостей.

– Все можно устроить, если ты служишь богу, – пояснил ему насчет нежданной привилегии Донателло.

Хоть Фердинанд и представлял себе служение богу несколько иначе, но, похоже, для многих оно являлось больше поиском доходов и льгот, чем призванием души. Их орден, увы, не был исключением.

Зато исключением был сам Фердинанд.

Он откинул растрепавшиеся локоны со лба и посмотрел вглубь алтаря на роскошную статую, осененную своими крыльями будто нимбом. И вдруг что-то изменилось. Какая-то вспышка ослепительного света на миг затмила ему глаза. А когда он открыл их, то уже не увидел алтаря и статуи. Вместе с ним во мраке в кругу колонн появилось какое-то другое существо, и оно излучало свет само по себе. Он почувствовал его прежде, чем увидел. Это неожиданное присутствие рядом чего-то неземного его почти уничтожало. Фердинанд с трудом старался сохранить остатки рассудка. Он пришел сюда молиться, как обычно. И, видимо, сделал глупость. Ничего обычного здесь уже не было.

Игра золотого сияния в темноте! Николетт появилась из тьмы внезапно, как будто ожил мраморный ангел и сошел с постамента. И тьма раздвинулась перед ней, как занавес театра. Ее сияние разгоняло тьму и в то же время казалось еще более зловещим, чем темнота.

– Почему каждый раз, когда смотрю на тебя, мне кажется, что ты предашь меня, мой ангел? – она повторила его же собственные слова, лишь слегка их исказив. И его будто обожгло. От ее интонации веяло таким цинизмом и холодом, и при этом еще каким-то удивительным откровением.

– Каждый раз, приходя сюда молиться, ты задаешь себе один и тот же вопрос. Почему? Разве ты сам еще не знаешь ответа? Разве это не лицемерие предавать и спрашивать: почему я предаю? И разве кто-то предал меня, если я ожидал совсем другого?

Она будто видела нож в его руке, которого сейчас не было, и ему стало стыдно.

– Ты ведь чувствуешь себя преданным. Да? И задаешь себе вопрос почему? Потому что дождался появления того, чего хотел, но оно пришло к тебе другим. Даже не видоизмененным, а полностью преобразованным. В существе, которое ты обожествлял, нет твоих идеалов. Но ты еще сомневаешься. Поэтому рано наносить удар. Ты ищешь свет, который не угаснет. Ищешь добра, которого нет. Во мне его больше нет. Но когда-то и мне его хотелось найти. Однако его не было. Даже там, на небесах.

– На небесах…

Она кивнула молча, но что за бездна отразилась в ее глазах. Невольно он отступил и чуть не упал, споткнувшись обо что-то.

– На небесах, как и здесь, мы ждем много, а не получаем ничего, – голос Николетт был спокоен, даже не голос, а тайный шепот, ни мужской и ни женский, он казался неземным. – Восстание было мигом освобождения, мигом триумфа, но оно не принесло желаемых результатов. Этот мир задуман, как ловушка: и рай, и ад, и естественно земля. Красота существует лишь в твоих иллюзиях, юный монах.

– Я не монах…

– В душе ты монах, – осекла она любые возражение, и она была права. Человеку он мог возразить, показать голову без тонзуры, аристократические одежды под распахнутой грубой накидкой, почетные грамоты, но как возразишь ангелу. Ведь он видит душу.

Николетт видела. Он понимал это по выражению ее глаз. Они отсвечивали каким-то неестественным созерцанием истины, а губы кривились в усмешке. Она смеялась над миром или над ним?

Его полностью сокрушало присутствие рядом живого ангела. Она казалась единственным настоящим существом на земле, а собор вокруг нее стал вдруг каким-то нереальным.

Где его силы? Где его стойкость? Почему он не вынимает заговоренный нож? Ведь это так просто. Цель так близко, всего лишь на расстояние вытянутой руки. Нет сомнений, что это она – самое первое, самое прекрасное создание бога и самое опасное. Единственный ангел, которому взбрело в голову восстать против своего создателя. И этот ангел был здесь, рядом с ним, почти дышал в его лицо огнем. И не было слов, чтобы описать красоту этого существа, хотя из ноздрей у нее вот-вот вырвется пламя. Не было сил, чтобы сопротивляться ей. Фердинанд почувствовал, что сдается.

В нем что-то умерло, неожиданно и уже безвозвратно. При виде этого великолепия он просто почувствовал себя червем под ногами божества.

Но и с ней что-то происходило. Николетт старательно вглядывалась в его лицо, словно силясь что-то понять. Она как будто тоже с собой боролась.

– Ты ведь знаешь, кто я, – ее голос был подобен звуку небесной музыки. С такими звуками золото сыплется в сокровищницу полную черноты и трупов, но все равно остается сияющим. Так и она появлялась в мире тлена, но напоминала о небесах. – Меня называли по-разному с начала времен. С самого сотворения мира многие задавались вопросом, кто я: первый ангел, первое зло, первое создание бога, которое само должно было стать божеством, но кануло во мрак. Люцифер, Денница, Царь царей, Первый во зле, падший архангел, властелин ада и земли. Нечистый, соблазняющий, лукавый, восставший, – при последнем слове ее глаза коварно блеснули. – Моя война продолжается. А твоя?

Он вдруг понял, что потерял нож. В рукаве ничего не было, на полу тоже. Если б он обронил его здесь, то заметил бы. Странно, но он даже не испугался. Падший ангел стоял лицом к лицу с ним, а все что желал Фердинанд это не борьба и восстановление справедливости, а только то, чтобы этот миг не кончался.

Пусть все останется, как есть навсегда. Они просто стоят напротив друг друга и как будто друг друга оценивают.

Николетт медленно двигалась мимо по нефу, обходя круг вокруг Фердинанда, а казалось, что она парит и тьма за ее спиной это крылья. Ангел воплоти! Но какое высокомерие в ее взгляде.

– Ты никто! – Николетт будто бросала этим вызов не ему, а самой себе. – Ты ничто! Так почему же я вижу в тебе такое сияние, какого не было и там… на небесах. У моих собратьев. Когда я являюсь ангелам или людям, они так часто задаются вопросом: кто я? Но это всегда остается необъяснимым. Однако в первый раз при виде живого существа мне хочется спросить: кто ты?

Она остановилась прямо перед ним, смотря долго и внимательно. Пронзительные синие глаза глядели сквозь него в душу и находили там лишь нечто невыразимое.

А потом кто-то вошел в собор, и Николетт исчезла, как тень. Он напрасно озирался вокруг. Кругом никого не было, но ощущение того, будто его только что задел крыльями ангел осталось.