Кровавый рассвет

Карающая длань

Ему снилась пустынная местность, облицованная мрамором. Под ним всё было выжжено дотла, словно пролетевший по небу дракон спалил все, все, все… И остался только стол для пира, за которым сидело неземное создание с роскошными темными крыльями. Николетт! Так ее звали в этом воплощении. Но печать других древних имен все еще осталась на гладком челе. Оно словно сверкало золотом из древних руин. Она сама по себе напоминала золотую статую. Изящные ангельские руки, увенчанные заостренными золотыми когтями, с жадностью и удовольствием раздирали чье-то мясо. Окровавленные куски на изысканной золоченой посуде казались еще более жуткими. Он не сразу понял, что она расчленяет таким образом чье-то тело и ест еще трепещущую плоть. А в самую последнюю очередь до него дошло, что это тело на столе перед ней его собственное.

Донателло проснулся с жутким криком. Он специально заперся в самой высокой и отдаленной башне, чтобы на его крики не сбежался весь монастырь. Она снилась ему уже не в первую ночь.

Николетт появлялась в сновидении каждый раз, когда он закрывал глаза, и она его истязала. Может ли жертва сама стать палачом? Во сне она им уже была. Она распинала его на перевернутых крестах, она топила его в горячем огненном потоке, похожем на лаву извергающегося вулкана, она выдавливала когтями ему глаза.

Странно, что после последнего такого сна он действительно стал плохо видеть, как если бы глаза у него и вправду начали слепнуть.

Но последний сон был ужаснее всего. Он до сих пор ощущал, как ее ногти, более острые, чем вилки, впиваются в его тело, вырывают целые куски и едят. Она ела его живьем. Он чувствовал свою плоть на ее клыках и адскую боль во всем теле. На миг после пробуждения ему даже почудилось, что все тело покрыто глубокими рытвинами в тех местах, где она откусывала от него. И в ранах уже гнездились могильные черви. Он до сих пор чувствовал, будто кто-то его поедает. Словно Николетт откидывала с него покрывало и снова уже наяву продолжала свое кровавое пиршество.

И вместе с ней попировать приходил кто-то еще, кто-то темный и жуткий.

Донателло серьезно подумал о том, чтобы соорудить себе прямо здесь петлю. Раньше, чем она придет сюда воплоти. Достаточно ли крепки балки потолка?

И хватит ли у нее сил сюда проникнуть? Что если она придет за день до рассвета? Тогда с ней будет не справиться. Ее можно убить только в один-единственный миг, когда сойдутся стрелки часов. И время близиться. К победе или к полному поражению.

Его самого она побеждала прямо сейчас. Он ощущал себя придавленным мраморной ступней за горло к земле.

– Если бы вы не тронули меня, то и я не раздавила бы вас…

Голос звучал в его сознании, откровенный до жути, и от его звуков хотелось вопить так, чтобы сокрушились и стены. Только вот этот голос все равно было не заглушить.

Их было четверо. И каждого из них тоже звали Серджио, как и ее первого врага. Первый был уже мертв, четверо остались. Они совещались в маленькой ротонде в кругу колонн. Николетт парила за окном, и ее когти прочерчивали длинные борозды на каменной стене. Она хотела убить этих людей сама. Собственноручно.

Четверо свиней в рясах! Они и пахли, как свиньи. Двое помоложе, явно служки, были худыми и немощными, двое более старых сильно разжирели, но свинью почему-то напоминал каждый. Ей не терпелось выпустить из них кровь, но пока она только слушала. Что они скажут о ней? Эти люди, возомнившие себя укротителями дьявола, но сами часто практиковавшие в алтаре черную магию. Они осквернили алтарный предел, а бог их за это даже не покарал. Видно нести наказание за грехи людям осталось только дьяволу. Эта миссия навсегда возложена на ее плечи.

Когтистые пальцы Николетт обхватили рукоять меча, который она теперь всюду таскала с собой. Эти люди пока ее не видели, но уже начинали нервничать. Ее присутствие рядом действовало на них давяще, а они даже не понимали, почему им так плохо. Слепцы! Люди так слепы. А эти животные в рясах особенно. Их голоса срывались на крик, как у петухов перед тем, как их зарежут.

Еще минуту назад до нее долетали лишь взволнованные символические обозначения: «Ангел в крови», «Рассвет божества», а теперь вдруг они заговорили напрямую. Скрывать что-то больше не было сил, но они все еще пытались. Однако присутствие Николетт рядом действовало на них, как жар, который все возрастает, хоть ты его и не видишь, но находишься уже внутри раскаляющейся печи. Эти четверо в ней находились, но еще об этом не знали.

Гомон их голосов ласкал ей уши, как писк загнанных мышей.

– Она возглавляет секту, где ее считают Денницей.

– Тем самым?

– Она безумна, потому очень сильна, она на самом деле считает себя падшим архангелом и способна убедить в этом других, – у кого-то из них еще осталось дерзости приукрашивать правду, но кровавый пот на его лбу уже начал выступать. Он обтер его жирной рукой и чуть не упал в обморок при виде собственной крови.

– Наши видели, как она убивала кардинала, – осторожно заметил один из служек, тот, что помоложе. – Всего один молниеносный удар, она вспорола ему кишки, она очень сильна. Что если нам с ней не справиться?

Хоть одна дельная мысль! Наконец-то! Николетт перепорхнула через подоконник.

– Да, что если так?

Все четыре уродливые головы разом повернулись к ней. Им ненадолго выпала возможность на нее смотреть. Одно движение ее свободной руки и в глаза худым служкам полетели сухие веточки, которые она сорвала у входа в ротонду. Она метко их кинула. Они вонзились в глазные яблоки, как раскаленные спицы. Вид крови текущей по их щекам из проколотых глаз на миг ее заворожил. Как страшно и красиво! Ничего прекраснее их крови и мучений она в своей жизни не видела. Первым делом ее согрела одна мысль: как хорошо, что хоть кто-то теперь страдает кроме ее соратников во время войны в небесах. Как идеально то, что страдать наконец-то начали те, кто являются ее противниками. И это дело ее собственных рук. Николетт была горда собой.

Вид ослепленных врагов очень впечатлял. И как они кричали. Для нее это были не вопли, а музыка. Неплохо бы вырвать им еще и языки.

Николетт засунула руку в горло того попа, который подвернулся первым, и вырвала ему язык полностью. Он упал перед ней на колени, захлебываясь собственной кровью. Последний собирался убежать, но когтистая рука ангела схватила его за шиворот и окунула головой в высокий мраморный сосуд со святой водой. От соприкосновения с золотыми когтями Николетт вода тут же стала горячей, как раскаленная лава вулкана. Огненная жижа булькала и кипела, выжигая ее врагу и ноздри, и рот, и глаза. Он жутко мучался, но его крики поглощала лава. Николетт была намного сильнее, чем жирная туша в рясе, бьющаяся в предсмертных судорогах рядом с ней. Ее тело только выглядело изящным, но на ощупь оказалось каменным. Враг был тучным и плотным, но оказался таким слабым. Она не выпускала его, пока огненная жидкость не проела ему всю плоть. Он захлебнулся, а Николетт не испытала ничего, кроме чувства жестоко удовлетворения.

Видеть своих врагов на коленях и в мучениях – это так прекрасно. И это справедливо. Бог хотел наказания для грешников, но не решался принести его сам, чтобы не испортить репутацию добряка. Ей же терять было нечего. Из покон веков ее почитали злом. Но зло вдруг оказалось благородным. Николетт очищала земную скверну, выжигала ее, как огнем дракона. Эдвин сделал бы также.

Враги мучились, как раздавленные черви в собственном соку под ее ногами.

– А теперь последний акт! – Николетт занесла меч. Он был пугающе острым. Раньше к нему было страшно даже прикоснуться, а теперь казалось, что он является естественным продолжением ее руки. Ее главным карающим оружием против непокорных и жалких людишек.

И жертва стала палачом.

Они боялись этого и надеялись, что такой день никогда не придет. Но такой день настал. Вернее ночь. Это была ночь ее суда над людьми. Дьявол снова стал собой. Он вырвался из векового заточения, как джин из бутылки, и посадить его в цепи было больше уже нельзя. Ведь побеждает всегда сильнейший.

Николетт размахнулась со всей силы и рубанула мечом по незащищенной толстой шее отца Серджио. И голова слетела с шеи, прокатилась по полу, как тухлый качан капусты, перевернулась несколько раз, так что можно было заметить, как посерело лицо покойника. Зубы были напрочь выбиты, толстые губы разъел жидкий огонь, глаз не осталось, борода оказалась выжженной, а седые космы подпалены. Мертвое лицо произвело на нее впечатление. На него было куда приятнее смотреть, чем на живое. В смерти есть определенный шарм, особенно, когда умирает человек неугодный тебе.

Николетт ударила мечом четыре раза. Это была казнь, а не убийство. Все четверо приговоренных остались лежать у ее ног со срубленными головами. Такие беспомощные! Такие низкие! Наделавшие столько зла. И теперь мертвые.

Но ей хотелось, чтобы их страдания продолжились и на том свете. Черная книга магии имелась здесь в тайнике. Николетт зажгла свечи, измазав их кровью покойных. Кровью же начертила пентаграмму и сложила в ней трупы, обрубками шей друг к другу. В центре зияла лишь начерченная кровью звезда, голов не осталось. Николетт уносила их с собой, связав в одну связку за волосы. Она насадит их на колья во дворе своего лесного поместья, как это делал в своем замке Эдвин. В чем-то стоит подражать ему. Хоть он и ниже ее по рангу, а в правлении весьма преуспел.

Уходя, Николетт заметила маленького служу в нарядной ризе, подростка лет тринадцати-четырнадцати с удивительно красивым лицом и коротко остриженными пшеничными волосами. Ее слуги предусмотрительно связали его прочными нитями паутины. Нити врезались ему в руки и шею до крови. Крупный паук ползал и опутывал его ноги под рясой, понемногу прокусывая вены, чтобы напиться крови. Николетт обратила внимание на глаза мальчика, такие прозрачные и светлые, будто они прямо сейчас могли вытечь из глазниц, как замутненная вода. Типичные глаза церковного колдуна. Ей захотелось выдавить их пальцами.

Николетт приблизилась к нему вплотную.

– Тебя ведь тоже зовут Серджио? Да?

Его рот облепил большой паук, так что он не мог ответить, но Николетт уловила дикий страх в его глазах. Он ведь алтарный служитель, а у них заведено, что тот, кто знает твое имя, имеет над тобой власть. Страшную власть. Все наговоры ведутся на имя, чтобы медленно извести его обладателя. Николетт криво усмехнулась. Она знала метод проще. В ее карманах как раз завалялись булавки. Она раскалила несколько от свечи. Ей нравился огонь, а вот мальчику стало страшно. И хорошо! Николетт знала, как сильно он ее ненавидел и помогал своим хозяевам. Теперь настала ее очередь развлекаться. И она начала втыкать булавки в его гладкий лоб, в его тонкие губы, в его щеки и незащищенную шею, в его пустые водянистые глаза. А он не мог даже кричать, потому что услужливый паук забивал ему рот. В тех местах, где она вогнала в него булавки, кожа трескалась, как сухая земля. Трещинки бежали, наполняясь огнем в воспалившейся коже. Он испытывал адские муки.

– Зло истребляют злом, каким бы невинным это зло не казалось, но я вижу истину, – Николетт вонзила по булавке в каждое его ухо, и из ушей хлынула кровь. Потом достала стилет и отрубила ему пальцы. – Так будет наказан каждый, кто колдовал на меня.