Кровавый рассвет

– И час пробьет! – ее голос был холоден.

Фердинанд понял, что она имеет в виду. Часы пробьют для него, а не для нее. Это она его убьет. У нее хватит сил и изобретательности, чтобы его провести. Против него выдвинули слишком сильного врага. Ему внушили, что у него есть весомые преимущества, но битва велась, как в шахматной игре: не всегда побеждает тот, кто играет белыми фигурами. У черной половины может появиться перевес, хоть она и вступает в бой во вторую очередь. Так было и в их случае. Он почти сдался, хотя время еще и не пришло. Николетт его заставила. Она могла внушить человеку все, что угодно. Смертный разум слишком слаб и хрупок перед ней. Она сломает его, как игрушку. Ей стоит лишь увидеть человека, чтобы сделать его своей жертвой. А когда она придет к власти, людей и вообще не останется. Мир будут населять ее существа. И будто в насмешку над некогда жившими здесь людьми они отольют монеты с ее профилем, которые даже не на что будет потратить. Они просто будут грудами лежать в ее мрачной вселенной. Говорят, что все золото в мире произошло от дьявола, от того света, который он когда-то источал. Смотря на червонные локоны Николетт, в это можно было легко поверить. Ей даже не нужно было ничего говорить. И так было видно, что она это она. И равных ей нет.

Подобно упавшей на человека статуе, она его раздавила. Фердинанд приготовился к смерти, к тому, что ее когти сейчас прорвут решетку и вопьются ему в горло. Но тут далеко за исповедальней раздались шаркающие шаги. Он узнал тяжелую поступь старого священника. По Николетт было видно, что ей хочется выругаться, но она исчезла с видом собственного достоинства. Всего миг и ее не было, а ощущение черного волшебства осталось.

Фердинанд даже не подумал поблагодарить почтенного старца за то, что тот своим своевременным возвращением, возможно, спас ему жизнь. Он вдруг начал задаваться вопросом: а зачем эта жизнь вообще нужна? Николетт показала ему мир без прикрас и магию во всей красоте. После встречи с ней и ее исчезновения любой мог погрузиться в черную меланхолию.

Фердинанд устало прислонился лбом к прутьям решетчатой перегородки и только сейчас заметил, что в тех местах, где за нее держались ангельские пальцы, решетка прожжена почти насквозь.