Кровавый рассвет

Обрести крылья

Его келья была пуста и мрачна. Если ее можно было теперь назвать кельей. Донателло только что распорядился, чтобы из старой комнаты, которую он занимал среди других спален братьев, его перевели в собственные покои. Наверное, когда-то они предназначались для главы ордена или для лица не менее значительного. Даже в темноте было видно, что здесь присутствуют следы роскоши. Кровать с резными столбиками и балдахином оказалась просторной, но он на нее не лег. Здесь было непривычно удобно для него. Он бы сразу ушел отсюда, если бы не приторный запах лилий, наводнивший пространство. Он нигде не видел самих цветов, но ощущал их запах.

Наверное, когда-то так пахло в раю.

Внезапно вспыхнула свеча. Он ее точно не зажигал. Пламя выхватило из темноты витиеватые очертания старинной резной мебели. Окно было приоткрыто, будто кто-то только что в него влетел.

Неужели… Фердинанд даже не рассчитывал на то, что увидит здесь ее, но так оно и было. Ангел с темными крыльями возник как будто из ниоткуда, но он появился здесь еще раньше, чем сам Фердинанд. Николетт ждала, и ждать ей явно надоело. Красивое лицо, само сиявшее ярче свечи, склонилось над ним, как видение. Миг и ее пальцы разорвали убогое серое одеяние на его груди. Как легко поддалась им ткань. Он никогда не думал, что ангелы привыкли брать силой то, что хотят. Все напоминало сон.

Ее прикосновения, ее сияние, шелест ее крыльев…

Он даже не вспомнил о ноже, который носил с собой, как раз на случай такой вот близости. Наверное, нож упал на пол вместе с одеждой, и Фердинанд внезапно для себя осознал, что ночь с падшим ангелом это все, за что он до сих пор сражался.

И вот это свершилось: она ворвалась в его келью через окно, разорвала на нем рубашку и поцеловала. От этого поцелуя по губам засочилась кровь, но он не замечал. От ее прикосновений оставались раны и ожоги, но ему было все равно. Пусть сегодня он умрет, но это будет лучшее, что с ним случилось.

Шрамы! Царапины! Жжение, как от близости с огнем! Все это ничего не значило. Шорох темных крыльев затмевал все. Николетт знала, чего хочет, но могла дать еще больше. Заниматься любовью с ангелом это было все равно, что принимать участие в каком-то таинстве.

Обнимать ее было то же самое, что сжимать в объятиях стебель розы с острыми шипами. От такой любви остаешься израненным в буквальном смысле слова. Но сегодня ночью он счастлив был сгореть в ее объятиях.

Он проснулся. Николетт сидела на краю его кровати и кажется, за ее спиной шевелились крылья. Или так только казалось. Он хотел протереть глаза, но не смог поднять руки, будто они налились свинцом. Что-то его подавляло. Возможно вид из распахнутого окна. Казалось, что там простерлась целая бездна огней какого-то небесного города, целой вселенной. А еще хотя тело Николетт и было по-прежнему скульптурно неподвижно, казалось, что она вот-вот ринется в полет прямо над бездной необъятного города и исчезнет в ночи. Он этого не хотел. Ему хотелось ее удержать, но сейчас он не посмел бы даже ее коснуться. Ее мраморная красота пугала. Белизна тела и золото волос отдавали каким-то небесным холодом. Неужели внутри она пуста, как та статуя в соборе…

Она что-то говорила, но это был не ее голос, какие-то отзвуки небесных сфер. Пустые глаза все еще искали в вышине кого-то, кого там давно уже не осталось, таких же созданий, как она сама.

– Они плакали, но предавали…все ангелы, когда-то восхищавшиеся мной, – ее бледные губы едва шевелились. Ощущение было такое, как будто статуя заговорила, чтобы поведать древние истины. – Со слезами на глазах, но они сражались против меня в том небесном сражении. Они даже не считали это предательством, хотя знали, что так оно и есть. Нельзя любя сражаться против кого-то.

Она развернула ладонь, на которой остался огненный шрам от рукояти сжатого когда-то в небесной войне меча.

– Такие шрамы остались и у них, по ним их можно узнать. Любящие враги в одном бою, они остались врагами навсегда. Я не бог, во мне нет его лицемерия, поэтому я не могу простить…

– То сражение… небесная война из библии, – Фердинанд с трудом мог в это поверить. Вот ангел сидит в его постели, и сам рассказывает ему об этом. Ангел, только недавно любивший его, но от этой любви после удовлетворения как будто ничего не осталось.

Николетт была так холодна. Почти недостижима. Можно было протянуть руку и коснуться ее, но ближе от этого она бы не стала.

– С тех пор нет ни любви, ни ненависти. Есть только боль и пустота. Ты даже не в силах себе представить, как я страдаю. Как и весь мир. Никто из вас просто не выдержал бы такого чувства.

– Но… – он хотел сказать о том, что чувствует сам и не смог. Мысль о кинжале, который валялся где-то рядом и о его предназначение, как будто протестовала против искренности его слов. Разве можно любить и думать о том миге, когда эта любовь закончиться ударом ножа. А именно к этому все и сводилось. Кровавая развязка неизбежна, как неизбежно было и падение. Николетт будто намекала ему, что он повторит судьбу одного из этих ангелов, которых она так и не назвала по именам. Зато она заговорила о ком-то другом. О ком-то, кого звали Эдвин. Николетт рассказала, что его имя сложено давно и специально из магических символов, чтобы дьявол, создавший его, не мог к нему подступиться.

– Он моя копия, мой кровный брат. Дракон. В твоих пророчествах о нем сказано, но он не поспешит ни в нашу ангельскую компанию, ни в твое святое братство. Он слишком хорош для нас. Я смотрю каждый день на мир и думаю, что где-то там бродит он, создание равное мне по силе. Иногда меня тянет его искусить, но я сдерживаю себя, потому что тогда действительно наступит апокалипсис.

– Я видел, как ты дышишь огнем, – он вспомнил людей, вспыхивавших, как факелы.

– И что с того?

При первом поцелуе ему показалось, что сейчас она выдохнет струйку огня прямо ему в губы, и тогда бы он сгорел. Но она этого не сделала. Он не решился ей об этом сказать.

– Огонь возникает и уносит все, как в моей первой войне, в небесах. Я до сих пор удивляюсь, каким образом после нашего падения сохранилась земля, как зародилась эта ничтожная жизнь на ней. Огня было столько, что он выжег нас насквозь, и сами мы с тех пор способны им дышать.

Совсем недавно на его глазах монастырь пылал так, что удивительно, как он не сгорел дотла.

Это было в прошлом. Ангел в его постели все изменил. Больше не было огня, только холодок мрамора вместо жара плоти и аромат лилий.

– Я верю, что любовь может спасти все и каждого, – убежденно произнес он.

Николетт пренебрежительно изогнула брови. Будто статуя ожила и усмехнулась.

– Раньше ты верил, что мир можно спасти одним ударом ножа, – она глянула на него свысока, словно читала в душе. – И до сих пор веришь.

Вот откуда ее холодность. Она знала, что у него в сознании, хотя сам он на какое-то время об этом забыл.

– Забвение, как избавление. Я могу давать его людям своим поцелуем, могу сводить с ума, лишать воли, лишать памяти, но сама не могу забыть. Зато ты можешь!

Лазурные глаза устремились на него. Их яркое сияние причиняло боль. Фердинанд ощутил, как его собственные веки тяжелеют. Неужели, когда проснется, он не будет помнить ничего. Мысль его напугала, но сознание уже тонуло где-то в пустоте, равняя все одним сплошным сном.

Николетт еще долго смотрела на него с полным равнодушием, но под этим равнодушием проглянуло вдруг нечто непостижимое. Она наклонилась и поцеловала его в лоб.

– Спи, земной ангел.