Кровавый рассвет

Он резко обернулся и … ничего. Только изумленные лица его собратьев, красные от сыпи.

Фердинанд выбежал из зала собраний, не объяснившись ни перед кем. От него и не потребовали бы никаких объяснений. Все знали, какая ноша взвалена на его плечи. А особенно хорошо это знал Донателло. Он провожал его долгим взглядом. Фердинанд чувствовал этот взгляд на своей спине, как еще одну дьявольскую печать. Ты глава ордена, но жертвенным барашком станет другой. Как же отрадно это сознавать.

И опять спокойный голос Николетт где-то в сознании напомнил:

– Разве не ты сам сейчас идешь искать намеченную жертву?

Горбун оказался удивительно неразговорчивым. Он указал Фердинанду, где лежат свитки и книги, но делал все молча. Ни слова, ни звука! Он будто боялся заразиться, если раскроет рот.

Хоть у Фердинанда на коже не было ни пятнышка, и все же горбун его гнушался. Был ли покрыт сыпью сам Антонио. Юноша даже не успел обратить на это внимание.

Он оказался в самой дальней части скриптория, в маленьком помещении за дубовой дверью, которое напоминало склад. Дрожащими пальцами он прикрутил фитиль лампады, чтобы от нее не занялись какие-либо бумаги. Их было множество. Древние свитки из пергамента, такие ветхие, что, наверное, могли бы рассыпаться от прикосновения, исписанные от руки множеством разных почерков фолианты, переплетенные в кожу тетради, записи кровью на кусках материи, старые письма и отчеты. И все это на разных языках, пронумерованное разными датами и пришедшее из разных стран. Как только ордену удалось собрать все это в одном месте? Хотя насколько Фердинанд успел узнать, у них имелись представители и филиалы во многих странах мира. Одна высоко организованная система сливалась в большой орден над всеми странами мира. Орден был мощным, но сила, с которой он должен бороться должна быть еще мощнее.

У него тряслись пальцы, когда он разглаживал страницы. Вначале он выбирал материал по датам, потом наугад. Всего этого было не прочесть и за всю жизнь. Он знал несколько иностранных языков, но этого было недостаточно. Где-то записи велись шифром, где-то попадались странные символы, похожие на колдовские. Первая рукопись оказалась написанной иероглифами. Он слышал, что в первый раз Денница явился в Египте в период правления фараона, который объявил, что отныне вся страна будет поклоняться только богу солнца. Бог солнца – денница, сын зари. Дьявол, любовник многих царей и высокопоставленных особ. Он давал им все, но исчезал сам, а вслед за ним появлялось дитя, словно сотканное из солнечных лучей. И оно росло, превращаясь в живое подобие дьявола. Раньше, чем она войдет в пору полной зрелости и воссоединиться со своей темной половиной, ее нужно убить. Как первый раз в Египте, так и каждый раз в любой стране, в любом времени, в любом воплощении. Ее имен было много, но Николетт была одна. Для него она звалась Николетт. Он давно забыл такие имена, как Денница или дьявол. Вот и сейчас она как будто стояла сзади и дышала ему в ухо, читала записи, перегнувшись через его плечо. Она то все понимала, на любом языке. Помнила ли она о каждой своей смерти? О каждой неудавшейся попытке стать царицей мира? И самым главным для него была мысль о том, помнит ли она каждого своего убийцу?

Была ли она с ними близка так же, как с ним?

Фердинанд искал доказательств этому в записях, но не находил.

Первое, что попалось ему на глаза это отпечаток окровавленной руки на древнем свитке с иероглифами. Мужской руки. Была ли она в крови дьявола? Нет, не похоже. Ее кровь прожгла бы страницу. Это была обычная человеческая кровь. Но почему истекал кровью он, а не она. Разве тот, кто убил дьявола, сам не оставался неуязвимым?

Фердинанд листал старые страницы. Кое-что ему удавалось понять, и это было неутешительным. Многих языков он просто не знал и откладывал записи в сторону. В общине были те, кто мог ему все это перевести, но он не спешил их звать. Первым делом он должен взяться за то, что может понять сам. Это были лишь самые последние записи, давностью не больше, чем несколько сотен лет тому назад. Довольно далеко от эпохи ее восхода, так давно в языческих странах, сейчас как будто близился закат.

Какие-то существа сновали по комнатушке, но не крысы. Все хранившиеся здесь оставалось не съеденным и не поцарапанным.

Фердинанд открыл самый недавний фолиант с тяжелыми застежками. В него были вложены ветхие письма на самых разных языках, даже зарисовки, страницы были покрыты множеством разных почерков. Фердинанд просматривал записи бегло, и ему становилось все неспокойнее. Все чаще попадались фразы, которых бы лучше никогда и не видеть.

С одной стороны он получил утешение: она не являлась к другим, не вела с ними сокровенных бесед, никто не ощущал с ней близости. Никто не нервничал, пока не убивал, но в миг убийства… они менялись, посмотрев ей в глаза. Записи чернилами перемежались с записями собственной кровью.

– Когда умирает, она побеждает!

– Едва ее не станет, как она завладеет твоим разумом.

– Посмотрев ей в глаза, ты начинаешь понимать, что, даже нанеся удар сейчас, ты уже не сможешь продолжать жить дальше.

А внизу последней исписанной страницы тоже кровавый отпечаток ладони, но уже другой. Человек, сделавший его, наверное, вскрыл себе вены.

Фердинанд застыл над книгой записей.

– Убив ее, ты как будто убиваешь себя, и уже нет смысла продолжать дальше жить.

Последняя фраза была написана косо, буквы в конце слегка размазаны. Тот, кто ее писал, потратил на это последние жизненные силы.

– Сколько людей здесь умерло, – Фердинанд оглядел глазами собрание книг и свитков на полках.

– Убивая ее, мы умираем сами, – звучало в его мозгу. Предостережение или рок? Стоило ли ему заранее знать все, что он прочел?

Минуту он колебался, а затем приложил руку к кровавому отпечатку ладони. Кровь давно высохла, контуры слегка размазались. Рука была почти того же размера, что у него, лишь чуть-чуть больше в ширине, и пальцы не такие длинные. Он коснулся чужой крови и не ощутил ничего.

И лампада вдруг погасла.

Фердинанд покрутил фитиль. Ничего. Никакого результата. Ни вспышки света, ни искры. Он остался в полной темноте и наедине со своей совестью. Страха тоже не было. Что-то настойчиво сообщало ему о том, что совесть это единственное, что должно его мучить.

Он даже не попытался докричаться до горбуна Антонио, чтобы тот принес ему новый источник света. Свет уже был и не нужен. Его поиски здесь были закончены. Сведения, которые он получил, оказались исчерпывающими. Он узнал то, что хотел. Подтверждение всем своим догадкам. Даже если он облазает все полки с записями, большей информации уже не получит. Итог подведен.

И вдруг лампада вспыхнула сама собой. Он увидел лицо Николетт прямо напротив себя, ее роскошные крылья чернее ночи и определенно египетские украшения на изящных предплечьях, посмотрел в ее пустые кроваво-красные глаза. Он еще никогда не видел, чтобы ее глаза были такими, как два чистых рубина. И все! Ее рядом больше нет. Только ползают по лампаде и страницам золотистые черви. Таких червей он тоже раньше никогда не видел. Фердинанд отпрянул от стола.

– Вам страшно? – это шаркал по проходу, заслышавший шум Антонио.

– Нет, – Фердинанд едва успел подхватить падающую лампаду. – Все хорошо! – смог солгать он.

– Ты не мог бы положить это все на место?

Антонио беспокойно оглядел тесное помещение.

– Лучше будет, если вы сделаете это сами.

Странно, как смотритель мог отказаться выполнять свои обязанности. Фердинанд, однако, даже не удивился. Он смерил горбуна изучающим взглядом.

– Ты не хочешь прикасаться к вещам, оставшимся от самоубийц?

Антонио ничего не ответил, лишь зашаркал к выходу. А уродливый нарост на его спине выглядел так, как будто сам дьявол его туда насадил. Фердинанд еще помнил жуткие сказки о том, как горбами награждают заплутавших путников феи. Родился ли Антонио уже с горбом или приобрел его позже?

Фердинанд обратил внимание на занавешенное окно. Ему захотелось сорвать ткань и впустить сюда лунный свет.

Он впервые задумался о своей судьбе.

Все очень просто, но это будет дорого стоить, если только записи не врут. Он прикоснулся к тайне тайн, но никакого трепета не ощутил. Только муки совести. В нем одном из всех поколений избранных орденом она вдруг проснулась преждевременно.