Кровавый рассвет

Святые и проклятые

– Я не могу, – это были первые его слова с тех пор, как он вернулся в молельню. – Это оказалось выше моих сил. Возможно, стоило выбрать кого-то другого.

Лисено, старый монах, слушал его с угрюмым пониманием. Наверное, нужно было с самого начала обратиться к Донателло, но тот заперся в уединении, и Фердинанд начал высказывать свои сомнения первому, кого встретил на пути. Его мутило и жгло, как если бы он выпил расплавленную ртуть и каким-то чудом остался жить. В голове все горело. Он был молод и очень красив. Многие поймут, если он сошлется на свою неопытность и проснувшиеся желания плоти. Но мудрый старец почему-то не выказывал понимания.

– Так говорили многие и многие до тебя, и в итоге они делали то, что от них требовалось, – сухо заметил Лисено. Его дряблая рука потянулась за лучиной, чтобы зажечь погасшие свечи. В соборе почему-то вдруг стало очень холодно. Зал для молений казался темным и ледяным, колоны, подпиравшие свод, готовыми рухнуть. Все это шутки дьявола, но не в человеческих силах бороться с ними.

– Это твой долг, – Лисено легко зажег несколько свечей, несмотря на сквозняк. Фердинанду почему-то показалось, что они заупокойные. Огоньки пылали бледно, будто души давно усопших. Таких же избранных и обреченных, как он сам.

– Я сойду с ума, – это было даже не уверение, просто крик мечущейся души. Фердинанд прошептал слова с трудом. Ему самому не хотелось верить, что все закончится вот так.

– Вряд ли, – Лисено оставался непоколебим. – Во всяком случае, не сразу. Вначале ты сделаешь то, что должен. Безумие обычно наступает потом.

– Уже после того, как нож будет в его крови… – Фердинанд только сейчас начал понимать, как много ему недосказывали с самого начала. – Травля дьявола оборачивается гибелью для тех, кто на это решился. И тем более для тех, чей нож его настиг.

Лисено лишь пожал костлявыми плечами с выражением какой-то неизбежности.

– Ты ведь никогда не боялся принести себя в жертву.

– Но сейчас боюсь, – нервным движением Фердинанд откинул волосы со лба. – Боюсь, что не смогу завершить начатое.

И как будто кто-то рассмеялся над ним под самыми сводами собора. Золотистый смех Николетт, которая вполне могла сидеть там под куполом потолка. Но нет, это были просто голуби. Целая стая, которую что-то вспугнуло, и она разлетелась в разные стороны. А ему все казалось, что золотые когти цепляются за арочные своды и фризы, и само крылатое тело Николетт медленно пробирается по потолку.

Всего лишь иллюзии, отголоски его страшных снов.

– Ты справишься! – с непоколебимой уверенность заверил его Лисено. Он был твердо уверен в словах, которые изрекал, как будто мог предсказывать будущее и никогда не ошибаться в предсказаниях. Был ли старец способен на это на самом деле? Фердинанд чуть было его об этом не спросил.

– Не сомневайся в себе! Тебя выбрали не зря! Глава ордена никогда не допускает ошибку.

– А почему глава ордена не мог сделать этого сам?

– Такого не было еще никогда, если не считать редкие исключения. Ты ведь знаешь, что наш орден особенный. Многие в нем обладают особой… зоркостью. Глава избирается специально для того, чтобы разглядеть потом в толпе такого, как ты. Он обладает задатками, чтобы обнаружить искомого человека, но не больше.

– А когда я еще не был посвящен в орден, вы уже знали, что это буду я?

В ответ тишина, в которой нет уже даже шороха голубиных крыльев. Но Фердинанду показалось, что он улавливает утверждение, которое шепчут сами стены. Тогда, когда он ходил разряженный в шелк и бархат, со шпагой на боку и ветром в голове, они уже следили за ним. Они все! Орден бога, сам похожий чем-то на дьявольское сообщество. Зоркие глаза Донателло или кого-то еще из братьев ордена выхватили его из толпы. Не стал ли он сам игрушкой или жертвой? Его убедили прийти сюда. Ему показали статую, которая стала его богом. И этот бог вдруг оказался дьяволом.

– Сколько было еще таких, как я, за все прошедшие эпохи, когда вы ее ждали. Каждая веха – новый избранник. Я всего лишь один из них, но до меня было множество других. Красивых, юных и неопытных или старых, мудрых и искушенных. Каких вы выбирали обычно? Сомневались ли они, как я? Или я единственный, кому стало страшно?

Лисено долго не отвечал. Его узловатые пальцы скользили, зажигая свечи в шандалах.

– Это было давно, – наконец молвил он. – Так давно, но есть записи…

– Где?

– В скриптории. Когда умирает один смотритель, что их ведет, назначают другого. И так из века в век.

– Кто ведет их сейчас?

– Брат Антонио.

Еще сравнительно молодой монах. Горбун. Фердинанд подумал, что мог бы найти с ним общий язык.

– Я хотел бы кое-что записать.

«Не вздумай!», предупредил его голос откуда-то извне, как будто статуя заговорила мраморными устами.

– Все обычно начинают этого хотеть рано или поздно, но уже после того, как сделали свое дело.

– Их мучит раскаянье?

– Если бы кто-то знал, – Лисено снова пожал худыми плечами. – Есть неподвластные пониманию вещи. Не стоит силиться их понять, чтобы не сойти с ума.

– Я слышал, что есть книги, прочтение которых лишает людей рассудка. Книги о нем, – Фердинанд указал рукой на фреску, изображающую побежденного Денницу, падающего с небес в бездну. – Есть сведения о нем, которыми мы не должны утруждать свой рассудок, хотя и боремся с ним.

– Человеческий рассудок перед ним слишком слаб.

– Но мы сильны! Разве нет?

Фердинанд не сомневался в утвердительном ответе Лисено, хотя бы кивке головы. Но старый монах угрюмо молчал. Какой сокрушенный у него вдруг стал вид.

– Вам нехорошо? – Фердинанда вдруг охватило беспокойство. Самому ему стало как-то неуютно от шума птичьих крыльев далеко наверху.

– Не беспокойся, сын мой. Не обращай внимания ни на кого, кроме себя и своего долга. Ты сейчас для нас важнее абсолютно всех. И не только для ордена, нынешних и грядущих поколений. Ты важнее всех для этой бренной земли, потому что кроме тебя у нее надежды нет.

– И как же бог? – Фердинанд вдруг ощутил себя так, будто все осознанное им мироздание крушится вместе со стенами собора. – Разве он не должен ничего сделать? Как он мог оказаться таким бессильным?

– Он создал тебя, – в эту фразу Лисено попытался вложить весь смысл устройства мира. – Все, что он задумал, должен сделать ты. Вот почему все здесь так уважают тебя теперь. Ты уже не можешь отказаться. Выбирает всевышний, а не глава ордена. Донателло всего лишь изрек вслух его указ. Бог выбрал тебя для борьбы с ним.

– А если я все-таки не смогу совершить то, для чего меня выбрали.

– Ты хочешь подвести своего бога? – спокойный вопрос показался угрожающим, как будто Лисено указывал на него сухим перстом и кричал «предатель!».

Точно с таким же укором обращалось к нему и другое божество.

Фердинанд потупился. Ему нечего было ответить.

Потусторонние силы молчали, а старый монах все говорил, уча его древним премудростям.

– Самое главное, постарайся сохранить свою жизнь. Даже если произойдет схватка, в которой большинство твоих братьев погибнут, ты должен выжить. Ты уже помечен, кроме тебя никто не сможет завершить дело. Даже если умрут абсолютно все, ты должен держаться за жизнь, пока не убьешь это существо.

Он должен был хотя бы кивнуть, но не находил в себе сил.

– Я чувствую себя так, будто уже мертв.

– Это правильно, – ободрил его Лисено. – Все мы мертвы для мира с тех пор, как вступили в орден. Нас больше нет, есть только наш долг.

Долг за что? За то, что бог создал искушающую силу? Едва в мозгу Фердинанда шевельнулись сомнения, как золотые когти будто снова царапнули мрамор колонн, но уже не вверху, а где-то совсем рядом.

– Я чувствую, что дьявол совсем близко, – прошептал Фердинанд. Перед глазами стоял образ Николетт, зажигающей своим пламенным дыханием еще одну заупокойную свечу. Свечу за него самого!

– Так и есть, – не ощутив его сомнений кивнул Лисено. – Время почти пришло!

Время, обозначенное на неземных часах. Не время людей, время столкновения миров. Фердинанд пересек неф с тяжелым чувством, как будто все вокруг рушиться. В коридорах общины он видел собратьев ордена. Что с ними стало? Сыпь на лицах, краснота в глазах, яркие рубцы на коже, как ожоги от раскаленного железа. Он помнил, как эти самые люди, пили вино в папском дворце. Помнил, как их губы прикладывались к бокалам, а теперь на тех же самых губах расцветами гноящиеся язвы, глубокие, как раны от ножа.

А еще он помнил, как гордо дефилировала во дворце Николетт, как она уколола себе палец и капнула свою огненную кровь в графин с вином. Как лукаво она при этом на него смотрела. Она знала, что он не пьет вина. Но его братья пили. Вино пробудило в них в тот вечер жадность, которой он не забудет никогда. А сейчас на их коже расцветала сыпь, хуже проказы или бубонной чумы. Кожа трескалась ранами и рубцами, как мертвая земля ямами. Было ли это заразно? Фердинанд заметил, что он один пока что нетронут. Другие, те, кто не были на приеме, тоже начали расчесывать мелкие гнойники. Лисено вроде бы тоже нащупывал красную полоску у себя на шее, но пока не придавал этому значения.

Донателло созывал собрание в главном зале для молений. Он собирался провести очистительный обряд. Братья ордена сильно мучались.

– Вы хотели моей крови, так пейте ее… вместе со всеми последствиями! – говорила ему Николетт, шурша своими черными крыльями из-за каждой колонны, но никто кроме него ее не видел.

Никто кроме него не остался нетронутым. Когда он вошел в зал собрания, то его чистая кожа резко бросалась в глаза, хотя он и старался держаться в тени.

– Чист, как лилия, – шептались другие.

Лилия?! Разве не это цветок падшего архангела? Фердинанд почувствовал, как на него упал строгий взгляд Донателло. Глава ордена старался держаться, как можно дальше ото всех, чтобы не подхватить заразу сам, но при виде избранного ощутил некое уважение.

– Сразу видно, что я не ошибся, выбрав тебя, – читалось в его глазах. – Мне удалось отыскать действительно особенного. Неприкосновенного для зла.

Фердинанд подавленно молчал. Он ощущал неловкость от того, что другим плохо, а ему нет. Лучше бы было наоборот. Он готов был страдать один вместо них всех. Но высшая сила решила иначе. Смеялась ли над ним сейчас Николетт, когда понимала, что ему стыдно за свое чистое нетронутое сыпью лицо в то время, как другие вот-вот разложатся на глазах.

– Это пройдет! – как будто шепнула ему на ухо она. Он почти чувствовал, как ее когтистая рука обвивает его сзади. – Но сперва они помучаются!

Должен ли он верить голосу в своей голове и ее огненному дыханию у себя на затылке, которое не ощущает никто кроме него. От того пламени, что заложено в одних ее ноздрях, мог бы сгореть весь мир. Она сама была хуже любого дракона, появления которого он так боялся.

– Ты похож на него, на моего брата-дракона, – снова зашептал голос ему в ухо. – Такой же красивый и такой же глупый.

Наверное, это было лучшее, что она могла о нем сказать. Николетт дышала огнем ему в шею, а он даже не чувствовал боли. От ее дыхания останется печать.