Кровавый рассвет

Ангел с повязкой на глазах

– Я не тот, вы выбрали не того, – впервые Фердинанд произнес это уверенно. Слова давно вертелись на губах, но раньше он только мямлил. Сейчас пришла пора откровения, когда времени осталось уже совсем мало. Рукоять ритуального кинжала обжигала ему руки. Он хотел скорее избавиться от этой вещи. Пока оружие было с ним, он чувствовал себя как будто связанным.

Его связывали обеты. Членов ордена тоже. Отказываясь сейчас, он подводил всех, но он не мог поступить иначе. Он понимал, что оказался слишком слаб, чтобы выполнить возложенную на него миссию.

– Я был слишком самоуверен, – лишь признался он вслух. – Это мой грех.

Он ждал, что брат Лисено примет у него кинжал, но тот медлил. Что это с ним? Он ведь мог прямо сейчас постучаться в покои удалившегося от всех Донателло. У него были такие полномочия. Нужно было прямо сейчас назначить следующие выборы. Пусть даже бросить жребий. Многие рвались уничтожить дьявола собственными руками. Они чувствовали в себе достаточно сил для этого. Так не разумнее было бы поручить это задание им. Раз уж это им по нутру, то пусть сами идут войной на драконов. Любых драконов, которых выдвинет против них Николетт.

– Ты ведь знаешь, что у нас уже недостаточно времени, чтобы подыскать кого-то на замену тебе? – осторожно напомнил Лисено.

– Вы выбрали не того, – Фердинанд ощутил, как губы трескаются. Он давно уже ничего не ел и не пил. Кожа стремительно теряла влагу. Другие братья ордена начали оправляться от сыпи. Кроме, разумеется, тех, кто успел скончаться или кого болезнь искалечила. У некоторых под действием заразы начали отсыхать ноги или руки. Странная болезнь! Вначале люди воспалялись, превращаясь в один протухший кусок мяса, затем зараза иссушала их, как мертвое дерево. Фердинанд знал, откуда пришла эта болезнь, но молчал. Все и так все понимали. Многословие в религиозных общинах осуждалось.

– Я не оказался достаточно сильным, – Фердинанд все еще ждал.

– Ты в этом уверен, – Лисено перебирал четки, хотя не молился.

Фердинанд услышал какое-то хлопанье крыльев позади себя, как будто статуи ангелов в галерее начали оживать. Наверное, это были все те же самые голуби, которые так давно гнездились под крышей. В жизни все прозаичнее, чем в фантазиях. Но разве он не видел собственными глазами живого ангела, который пал с небес, чтобы перевернуть этот мир.

Его миссия состояла в том, чтобы не допустить переворот. И он не мог ее выполнить.

– Иногда все мы ошибаемся, – признал он. – Я ошибся непоправимо.

– Только святейший Донателло не мог ошибиться, – старый монах легко отвел прядь с лица Фердинанда, как будто видел у него на лбу некий знак. – Раз он сказал, что ты тот самый, отмеченный, то так оно и есть.

– Я сомневаюсь…

– Ты! – подчеркнул Лисено. – Но не бог! Если однажды братство выбрало тебя, то бог в тебе не сомневался. Ни на миг. Твои сомнения это всего лишь человеческая слабость. Ты пока не смог понять, что уже стоишь намного выше других людей. Выше каждого члена нашего или любого другого господнего ордена, выше мастера Донателло, выше даже папы Римкого… Потому что лишь твоя рука благословенна.

Лисено сомкнул свои пальцы на его руке, сжимающей кинжал. На миг показалось, что он хотел бы почтительно приложиться к ней губами, как к святыне. Только неясно было, что он хочет поцеловать больше: саму руку или кинжал, зажатый в ней.

В решающий миг оружие начнет действовать само. Оно не будет просто продолжением руки, оно станет ее хозяином, рвущимся в сердце дьявола. Фердинанд помнил это пророчество. Кинжал оживал каждые несколько сотен лет в миг избранного рассвета.

– Я считаю время до той зари, как приговоренный секунды до собственной казни, – шепотом сознался Фердинанд внимающему старику. – Как вы можете это объяснить?

– Ты видишь все, как в кривом зеркале, ведь палачом бога будешь ты.

– А если зло вырвется?

– Ты не должен этого допустить, – рука на его руке сжалась сильнее. – Ты даже не должен допускать такой мысли.

– Но я боюсь! – это было правдой. В первый раз за всю его жизнь. До того, как прийти сюда, он никого и ничего не боялся.

– Страх это то, что внушает нам дьявол, – рассудительно подметил старый монах. – Ты не должен быть подвержен его козням. Ведь ты избранный, а, значит, совершенно особенный. Не такой, как все. И ты должен быть горд тем, что бог выбрал именно тебя. Он сравнял тебя не только со своими ангелами, но с самими приближенными из них.

На этом разговор был кончен. Лисено зашаркал прочь с алтарного возвышения, на котором стоял. Фердинанд понял, что сейчас останется один среди леса колонн, и слово «ангел» неожиданно показалось ему пугающе страшным. Как будто только что прозвонили в набат, предвещающий смерть абсолютно всем.

– Вы знаете, насколько опасными могут быть ангелы? – окликнул он старого монаха. – Особенно самые приближенные к богу из них?

Он не ожидал, что Лисено его поймет, а особенно ответит, но тот вдруг остановился и обернулся, даже чуть выпрямил сгорбившуюся спину, как будто готовился снова стать сильным и молодым.

– Поверь мне, мальчик, я знаю!

Фердинанд ошарашено посмотрел ему вслед. Таким тоном старик еще ни разу не говорил. Мог ли Лисено что-то скрывать или ему только показалось?

Кинжал так и остался зажатым в его руке. Фердинанд напрасно старался от него избавиться. Он как будто стал частью тела. И он завладел тем телом, в котором оказался. По сути человек владеет вещью, а не наоборот. Но сейчас вышло иначе.

Фердинанд бесцельно бродил по переходам монастыря. Здесь было красиво и слишком мрачно. Странная религиозная символика искушала бороться с дьяволом, но лишь посвященный мог ее толковать. В подвалах расположился склеп с гробницами тех, кто посвятил себя борьбе со злом. Ему там наверняка отведут почетное место, когда он победит. Только ему это не надо. Фердинанд подумал, что хотел бы окончить свою жизнь в море там, где скалы. В солнечные дни оно такое же лазурное, как небо и взор Николетт. Только свою кончину он представлял в пасмурный день, в шторм. Зря он не стал мореплавателем. Лучше было кончить свои дни в море, чем в этом монастыре.

А ведь раньше ему здесь так нравилось!

Раньше здесь был покой. Теперь уже нет. Он старался обходить стороной все ангельские статуи в нефах и галереях, как будто они могли прямо сейчас ожить и пойти на него войной. Безмолвные, мраморные, невероятно сильные… Они могли бы запугать любого, особенно если знаешь, что иногда они действительно оживают.

Сам не зная как, он снова пришел в то место, которое показала ему Николетт. Скульптура ангела с завязанными глазами все еще стояла на возвышении. Фердинанд вдруг ощутил себя так, как будто встретил друга.

– Кто ты? Кем ты на самом деле был? Что ты хотел от нее? – вопросы вертелись у него на языке, и им было несть числа, но он не посмел произнести вслух ни один из них. Он молча двинулся к статуе, шагнул на возвышение и коснулся мраморного лица. Вот те самые губы, которые не так давно целовала Николетт. Ему захотелось тоже приложиться к ним.

Наверное, на них остался ее след, поэтому они казались такими прекрасными. Безмолвные уста. Они никогда ни о чем не расскажут. Поведать историю небесной войны, такой, какой ее еще не знает библия, могла только сама Николетт, как очевидец, как главный ее герой. Только она одна знала, что случилось с каждым, кто сражался за нее или не сражался. Но ей не за чем пускаться в откровения. Она готовит новую войну здесь, на земле. Беспроигрышную войну, как она думает. Поражение осталось в прошлом.

Фердинанд прислонился к холодному лбу ангела. Повязка плотно закрывала глаза. Что если снять ее и заглянуть в них? Можно ли сойти с ума от пустого взгляда статуи или наоборот прочесть в нем истину? Знающий человек посоветовал бы ему не рисковать. Многие теряли рассудок в желании приблизиться к непостижимым таинствам. Николетт посмеялась бы над ним жестоким, недобрым смехом. А что мог сделать он сам?

Фердинанд сделал лишь то, что собирался сделать вначале, чуть наклонился и поцеловал безмолвные мраморные губы. И на миг ему показалось, что он целует губы самой Николетт.