Кровавый рассвет

Игра в куклы

– Если хочешь, чтобы кто-нибудь умер, только шепни их имена Алайе, – сказал ей кто-то на ухо очень давно, когда ночью она стояла на распутье дорог. Могло показаться, что слова прошептал ветер, если бы не темный коготь, который отвел прядь от ее уха.

Тогда она была еще очень юна, и Бретт только начинал обучать ее азам колдовства. В отличие от него ей это было совсем и не нужно, но он пояснил, что она должна уметь все.

Теперь она все умела.

Мир лежал перед ней, как на ладони. Даже сейчас еще до получения полной власти она уже ощущала, что вселенная лежит у нее в руках.

Крылья были даже не нужны. Она могла, лишь используя силу воли, переместиться в любой уголок земли, куда бы ни захотела. Рим, Флоренция, маленькое герцогство Сквилачче, откуда недавно приехала невеста для одного из сыновей Родриго Борджио. Всюду она появлялась, как золотая тень, взирала, как люди проливают кровь друг друга и строят интриги, а потом неуловимо исчезала. Не только богатейшие дома, но и все злачные уголки мира были ей знакомы. Места, где жили люди, начиная от замков и кончая убогими хижинами, а также пространство, где не было людей. Лесные чащи, глубины морей и океанов, тоннели под кладбищенской землей, прорытые существами, пожиравшими трупы. Ей было знакомо все. Всюду она успела побывать и оставить свой отпечаток. Следы золотых когтей лежали на всем.

А когда-то она была юна и слаба. Давным-давно Бретт приносил ей пышные женские наряды, и она не гнушалась их примерять, иногда даже носить. Теперь она стала ангелом до конца. Изящное тело, едва прикрытое одеждой и древними золотыми украшениями, определенно не было человеческим. Скорее тело статуи, чем существа из плоти и крови. Изысканные египетские браслеты больше не врезались в предплечья до боли. Они перестали быть символами оков, скорее доказательством власти.

Раньше Брет ловил для нее в лесу животных, которых они насаживали на вертел над костром, когда совершали первые колдовские обряды. Иногда он приводил и детей. Тот, кто потерялся в лесу, пропал навсегда. Николетт никогда не жалела людей, которые вторглись в ее владения или заглянули в щель в другой мир.

Несчастных безумцев, которые разгуливали по городам и доверительно рассказывали каждому готовому их выслушать о чудесных существах, которых они видели, становилось все меньше. Благодаря ее стараниям.

Если кого-то не замечала сама Николетт, то для этого у нее была подруга. Тень! Когда-то Николетт посещала ее гробницу. Она умела проходить в те места, куда вход посторонним был запрещен. Древние усыпальницы, давно забытые людьми сокровищницы, затонувшие корабли, затерянные в скалах пещеры, подземелья и черные урочища, где гнездилась нечисть и не переводилось золото. Все эти места были давно закрыты для людей, но открыты для нее.

Для Николетт всегда широко распахивались двери, которые не пропускали других. Вначале Алайя указывала ей путь везде. По золотым галереям тьмы и множеству таких укромных мест, о которых никто даже не подозревает.

Они узнали друг друга, едва увидели. Живой ангел и не упокоенный дух. Когда-то давно их сближали плоть и страсть. Теперь не было ни того, ни другого. Только молчаливый союз.

Древняя царица с черной кожей и блистающими, как рубины глазами, была манящей, таинственной и очень опасной. Цвет кожи помогал ей сливаться с ночью, но сама она была, как лезвие ножа.

Несколько лет назад какой-то путник забрел в потемках в пекарню, стоящую прямо в глухом лесу с распахнутой настежь дверью. Вместо пекаря он увидел чернокожую царицу, лепящую фигурки из теста и земли.

От того путника ничего не осталось. Даже его кости Алайя пустила на дело. А у Николетт появилось много кукол, выпеченных в печи вместе с костями и частицами человеческой кожи. Каждая была сделана по образцу и подобию ее врагов и недоброжелателей, и просто тех людей, которые могли заявить свои права на владение старым заброшенным поместьем, в котором поселились Николетт и ее слуга Брет.

Каждая кукла выглядела мерзкой и определенной мертвой, от них даже воняло не порченым тестом, а мертвечиной. Но стоило воткнуть в них булавку, раскаленную от пламени свечи, и куклы мгновенно оживали, начинали корчиться в судорогах и мучениях, даже кричали, не раскрывая ртов. Это зрелище Николетт поразило. Все было, как когда-то давно… когда именно она даже не помнила. Она прошла через множество разных эпох и жизней. Совершенно точно она знала одно, сейчас они вместе занимаются тем же, чем и тысячелетия назад. Действия, производимые и в прошлом, восхищали ее, как осколок некой золотой эпохи – времени полного правления над людьми и обожествляемых царей. Время песков и пирамид, слуг и рабов, пальм, солнечного света и пролитой крови. Тот бесподобный отрезок времени, когда можно было не скрывать, что она божество, сошедшее на землю.

Но и тогда они вдвоем с Алайей играли в эти игры, и получали от них большое удовольствие. Возможно, даже чуть большее, чем от любовных актов.

Теперь благодаря длинным черным пальчикам Алайи у Николетт собралась целая коллекция кукол. Тех, кого уже не было в живых, они хоронили на ближайшем кладбище. В собрании на полках остались лишь те, кого следовало, как следует, помучить, а не только убить. Николетт дала им имена, такие же, как и людей, по образцу которых они изготовлены.

Некоторых уже можно было похоронить. Другие все еще лежали на полках. Когда Алайя легко разламывала их пальцами, тогда ломались и люди. Ее изящные тонкие руки всегда ассоциировались для Николетт с жерновами мельницы, размалывающими не муку, а чьи-то тела.

Часто она слышала крики и видела, как корчатся лица кукол, даже когда не втыкала в них булавки. Это значило, что их смерть уже близка.

Человеческая смерть это то, что Николетт уважала. Когда люди умирали, они переставали быть ее врагами, их тела просто переставали существовать, а их души становились ее рабами в аду. С мертвыми у нее были только хорошие отношения. Возможно потому, что в отличие от живых они уже не имели никаких слабостей. Все пороки уходят вместе с уязвимым телом. Жадность, зависть, низость – все остается за порогом могильной черты.

Сама Николетт ничего не чувствовала: ни голода, ни жажды, ни усталости, поэтому людей не понимала. У нее осталось только память о том, что когда-то они желали причинить ей боль. Поэтому чужие страдания ей очень нравились.

Заклятия Алайи помогали доставлять жертвам муки в нужном количестве. Люди, по подобию которых она лепила кукол, серели и скукоживались, как гнилые плоды.

Рядом с куклами на полках валялись осколки яичной скорлупы, обрывки ниток, завязанные, как петли, и множество крупных булавок с круглыми головками.

В коллекции появилось несколько кукол, которых здесь не было раньше. Алайя шепнула ей на ухо, что она может ими заинтересоваться. Одну из них звали Симонетта. У нее были соломенные волосы, вылепленный из теста заостренный нос и могильная земля в животе. Кажется, в ней уже поселился червь. Николетт не знала почему, но вдруг почувствовала необъяснимую ненависть именно к этому творению.

Она взяла пригоршню булавок, раскалила их от свечи и начала одну за другой втыкать в куклу. Без пощады!