Кровавый рассвет

Демон в исповедальне

Его мучила совесть. Кинжал нашелся. Тонио сказал, что нашел его у винтовой лестницы, ведущий в одну из башен. Фердинанд ни разу туда не заходил. Можно было подумать, что кто-то вытащил у него кинжал нарочно, чтобы посмотреть, а потом бросить где попало. Кто-то ловкий и нечеловечески проказливый.

Только совестно ему было не из-за того, что он плохо приглядывал за реликвией. Дело было в другом. Мир перевернулся. Вот и все. Что тут объяснишь? Вроде бы все осталось прежним: и мрачный мир монастыря, похожий на сон в склепе, и статуя ангела в нише… но ведь настоящий ангел уже побывал здесь, чтобы навсегда его смутить.

Он никому не сказал об этом. Разговор о чем-то подобном был равен апокалипсису. Как можно признаться, что дьявол стоял к нему лицом к лицу, а он даже не подумал нанести удар. Можно ли видеть врага перед собой и даже не думать о борьбе, как будто вражды и не бывало. Нужно только взглянуть в лазурные глаза неземного создания и понять, что его мудрость выше мелочных распрей.

У Николетт были непостижимой глубины глаза.

Николетт! Почему она носит земное имя? Ведь вся она неземная. И ее настоящее имя должно пугать, а не восхищать. Зачем дьяволу такая красивая оболочка? Зачем?

Эти вопросом можно было задаваться миг за мигом в такт часам и эффект был такой, как будто бьешься лбом до крови о стену.

Он должен был посвятить себя и все свои мысли выполнению миссии, а вместо этого взвешивал собственное малодушие. Хватит ли у него сил и отваги взять молоток, пойти и разнести вдребезги единственное святое, что у него есть – прекрасную статую в нише? Это будет потрясением прежде всего для ордена, ведь скульптура священна, зато если Фердинанд объяснит, почему разнес ее в осколки, то его поймут и поддержат. Всё зависит лишь от того, сможет ли он поднять руку на собственную реликвию. Если нет, если он не способен уничтожить мраморного ангела, то и на живого не поднимется рука. В глубине души он понимал, что даже статую не сможет сокрушить. Куда легче убить самого себя.

Он присел на ступень алтаря, сокрушенно уронил голову в ладони и вдруг ощутил, как его плеча касается крошечная рука с острыми ноготками. Фердинанд нехотя повернул голову. Крошечный монах, присевший рядом с ним, скорее напоминал карлика. Фердинанд никогда раньше его не видел. А может это всего лишь попрошайка. Интересно, кто мог пустить попрошайку в священные стены ордена? Или тот сам прошмыгнул мимо охраны, что было мало вероятно.

Он протянул юноше что-то вроде блестящей монеты. Предмет имел странную форму и огранку. Вместо орла ангельский профиль, вместо решки – сердце внутри короны.

– Говорят, что в мире рядом с нами, но более цивилизованном, чем этот, монеты чеканят вот так, – голос низкорослого существа не оказался гнусавым или хриплым, но какие острые у него зубы.

Фердинанд напрягся.

– Ты вытащил это из ящика для пожертвований, там, внизу в церкви для прихожан? Так делать нельзя!

И тут карлик вдруг рассмеялся. От такого смеха могли бы затрястись стены, и как злобно сверкали его глаза.

Смех в помещении для молитвы! Так тоже делать нельзя. Но этому существу было все равно.

– На что бы ты здесь ее потратил, мальчик?

– Она золотая, – Фердинанд с недоумением перевернул монету в руках, и вдруг обнаружил, что вместо ангельского профиля теперь четко виден силуэт парящего дракона.

– Там, откуда я, таких горы, – подзуживало маленькое существо.

Фердинанд даже не подумал спросить: «а откуда ты?», как это принято спрашивать у паломников. Он рассматривал чеканку. Ему не показалось. Он даже потер пальцем крылья дракона на монете. Опять же коронованного дракона.

– Но это… – он даже не знал, что сказать.

– Все, как надо, с одной стороны эмблема, с другой – портрет повелителя. А вот когда эта часть света станет принадлежать ей, то и она велит нам начеканить из местного золота таких монет. С ее профилем выйдет еще красивее, – карлик жадно потер руки. – Что-то уйдет и ко мне в карман. Я поделюсь с тобой.

Его острые ногти потянулись к виску Фердинанда, но вместо того, чтобы поцарапать, бережно отвели за ухо вьющийся локон. Фердинанд только сейчас ощутил, как же эти ногти остры, будто отточенное железо.

– Ты мне нравишься, – пробурчал карлик.

Фердинанд не мог сказать, что это взаимно. Монета выскользнула из его руки и покатилась по полу. Золотой звон отдался в ушах. Фердинанд ждал, что золотые драконьи когти вынырнут из-за угла и подхватят червонец, но монета просто закатилась куда-то. Фердинанд обернулся к собеседнику. Место рядом с ним на ступени было пусто, как будто там никто и не сидел.

Мне померещилось, потому что я мало сплю, подумал юноша. С недавних пор он и, правда, боялся спать. Ему ведь снились кошмары.

Юноша тронул свой разгоряченный лоб. Казалось, что пот на нем стал огненным и обжигает пальцы, как расплавленный воск со свечей. Такого ли дыхание дракона? И можно ли одним прикосновением служителя бога к голове изгнать поселившуюся там жуть.

Воспоминания о страшных снах давили на сознание. Ощущение было мучительным. Фердинанд запоздало вспомнил, что пришел сюда покаяться.

Ему просто до сих пор не хватало решимости подойти к кабинке исповедальни. Да и казалось, что священника там нет, но вот шевельнулась штора.

Фердинанд поднялся, как будто кто-то его подтолкнул. Нужно пойти и признаться во всем, что его мучило. Но кому? Старому дряхлому священнику, который был слегка глух и даже до конца бы его не расслышал? Все равно! Он должен облегчить душу. Должен покаяться, если не перед людьми, то перед всевышним.

И он смело пошел вперед, занял место в одной кабинке, задернул шторку, вмиг отгораживая себя от всего, кроме зарешеченного окошка в соседнюю кабину, где должен был сидеть тот, кто примет его исповедь. Вот они и остались наедине. Но как же сложно было начать. Фердинанд даже не посмел поднять глаза на того, кто сидел напротив.

Он узнает меня по голосу, даже если его глаза слепы от старости, чтобы как следует видеть, подумал юноша, но одновременно с этим пришла мысль, что терять нечего. Возможно, ему станет легче, если он кому-то все расскажет. Кто-то из опытных старцев может даже научить его, как бороться с искушением.

– Я согрешил, отче… – собственный голос показался ему чужим.

В ответ молчание.

Фердинанд с трудом нашел в себе силы продолжить.

– Я видел ее, – что еще было можно сказать, в этом месте все и так обо всем знали, но предпочитали обусловлено хором молчать, однако на исповеди можно сознаться во всем. – Вам это не должно казаться необычным, как и мне. Вы ведь знаете, что мы должны делать. Знаете, что должен сделать я. Но что-то пошло не так. Я взглянул в глаза дьяволу и понял вдруг, что не смогу бороться с ним. Вы меня понимаете? Смогли бы вы ободрить меня хоть чем-то?

– И что же тебя так сильно растревожило? – старческий голос звучал, как будто из глубины. Фердинанд отвел глаза от морщинистого лица по другую сторону решетки. Оно показалось ему незнакомым и даже призрачным.

– Его вид! Я как будто совершил святотатство, уже взглянув на нее. Этого не описать словами. Я мог бы говорить о ней часы напролет, но тем, кто не видел, меня не понять. Такое создание не постичь. Оно как будто весь мир. Осознание собственного ничтожества перед ним сокрушает и подавляет. И я чувствую себя червем, которого раздавят прямо сейчас. Червем под ногами живой и подвижной статуи.

– Для человека, который видит божество это вполне естественная реакция, сын мой. С тобой это случилось впервые. Ты потрясен! Ты увидел темное божество, но бог, которому ты служишь, для тебя должен быть сильнее. Ты ведь ему все еще доверяешь? Знаешь, что он спасет и направит тебя? Твоя вера все еще крепка?

– В этом все и дело, – Фердинанд понуро опустил голову. – Вера пошатнулась. Он, как будто переманил меня на свою сторону, всего на миг… этот красивый дьявол с телом ангела и крыльями, и женской головой.

– Ты не понимаешь, нужно смотреть в глубину, а не на личину.

– Это вы не понимаете, – грубо оборвал Фердинанд. – Статуя это и есть она! Та самая статуя, которой я каждый день молился и молюсь. Та статуя, перед которой меня посвящали. Мой ангел! До сих пор он был мраморным. Теперь это плоть и кровь, и огонь. Она дышит огнем, как будто внутри нее живет дракон. Каждое ее движение, каждое ее слово обжигают меня.

На глазах у него выступили слезы, как следствие отчаянной борьбы с собой.

– Я знаю ангела… – прошептал он, даже не надеясь на понимание со стороны глупца, принимающего исповедь. – Живого ангела. Но вы говорите, что он дьявол. Что его должно убить в миг назначенной зари, иначе погибнет все ведомое нам мироустройство и наступит хаос под властью Денницы. Но я перестаю верить и вам, и себе, когда смотрю на мраморный лик статуи, перед которой молюсь. И она внушает мне, что все будет иначе, что это я предатель, потому что посягнул на нечто святое, непостижимое для всех нас. И я знаю ангела воплоти, но самое сокрушительное то, что я чувствую влечение к нему.

И вот по другую сторону зарешеченного окна он увидел лицо Николетт. Так близко, что можно было испугаться. Это все равно, что сунуть голову в огонь. Куда же делся старый священник? Красивое лицо дышало опасностью и каким-то жутким всезнанием.

– Иногда лучше молчать о том, что бог решил сообщить одному тебе. Люди все равно тебя не поймут.

И ее изящные пальцы с когтями царапнули решетку. Он мог поклясться, что видит кровь на них, но не видит ран.

Вот он тот самый миг, о котором его всегда предупреждали. Дьявол искушал его, а ему было все равно.

Хотя с другой стороны близость дьявола естественна в его нынешнем положении.

– Я только что согрешил, – вслух признался Фердинанд. Его исповедь началась еще раз.

– Я тоже! – равнодушно откликнулась Николетт, будто нарочно демонстрируя руки, перепачканные чьей-то кровью и губы тоже в крови. Словно она пила кровь, как вино. Он только сейчас заметил, какие неестественно тонкие и гибкие у нее пальцы. Они словно созданы для того, чтобы раздирать горло тем, на кого укажет рок. Так и должен выглядеть карающий ангел: красиво и немного пугающе.

– Грех не в тебе, – прекрасное существо изогнулось, почти касаясь губами решетки. – И не во мне! Грех не в нас, а в том, кто создал нас такими.

Это звучало не как вызов, а как откровение. Но ее улыбка была подобна острию ножа. Такая лукавая и многозначная.

– Говорят, что все в руках бога, – не унималась она. – Неужели нож в твою руку вложил бог, потому что ему страшно что-то сделать самому.

Фердинанд вздрогнул от напоминания. А там по другую сторону исповедальни в темноте за решеткой трепыхались ее крылья.

– Ты рад, что нож оказался именно в твоих руках? – не голос, а почти шипение. Оно обжигало слух.

Нет, он был не рад. Совсем не рад и уже не горд от того, что это священное задание возложили именно на него.

Красивые когтистые пальцы ангела, обхватили решетку, будто готовясь вырвать ее, чтобы беспрепятственно вцепиться ему в горло. Он ждал этого мига, как заслуженную кару. Но не дождался ничего.